Дверь распахнулась. Барон Лукойл-Газпром увидел именно то, что требовалось Зоесофье: нож, ужас, негодяя, обнаженную женскую грудь. Может, выражение Мокрецовой физиономии, скорее озадаченное, нежели разъяренное, и не совсем подходило к выстроенной ею мизансцене, но барон не отличался особой наблюдательностью. С гневным ревом он с размаху обрушил на голову Мокрецу трость с золотым набалдашником.
Подобный удар вполне мог оглушить человека, но не более того. Поэтому Зоесофья ткнула Мокреца рукояткой ножа в подбородок, толкнув голову навстречу надвигающемуся набалдашнику. Тем самым превратив удар в смертельный.
Раздался треск, и Мокрец тяжело повалился на ковер.
— Я… я пришла предупредить вас, — произнесла Зоесофья, позволив глазам налиться слезами. Пока Мокрец падал, она завладела ножом. Потом взглянула на оружие, словно увидела его впервые в жизни, и выпустила его из внезапно ослабевших пальцев. Придала своему лицу испуганное выражение, которое называла «котенок в пургу потерялся». — Он собирался… у… убить вас, — пролепетала она.
Она схватила барона обеими руками и плотно прижалась к нему всем телом, так, чтобы мокрое пятно от ее теплой груди и капли кровь запечатлелись на белой парадной сорочке Лукойл-Газпрома.
«Попробуй теперь устоять!» — подумала она.
11
Комната была маленькая, а пол и стены из полированного черного камня впитывали свет. В центре — на низком постаменте — помещался прямоугольный гроб, в котором покоился какой-то человек. Он казался немертвым, но погруженным в легкую дрему. Голова и руки, сложенные как у куклы-марионетки, мягко сияли в дрожащем огне факелов и были словно вырезаны из воска. Однако Пепсиколова смогла различить каждый волосок в бородке мужчины.
— Значит, здесь лежит ваше великое оружие? — недоверчиво спросила она, чувствуя иррациональный позыв расхохотаться. — Тело царя Ленина? Думаете, русские станут сражаться и умирать за вас только потому, что у вас есть труп?
Немедленного ответа не последовало. В комнате царил холод, и Пепсиколова обнаружила, что дрожит. Это изрядно осложняло старательно сохраняемую ею вызывающе-беспечную позу. С нарочитой дерзостью она прикурила новую сигарету. Вспыхнула спичка, заставив лицо Ленина нахмуриться и подмигнуть.
— Никто не будет никого убивать ради вас, даже если у вас есть мертвый царь.
По обе стороны от нее раздалось неестественно низкое и долгое гудение. Разве машины мурлычут? Послышались резкие металлические щелчки открывающихся и закрывающихся челюстей — подготовка к речи. Наконец один владыка проскрипел:
— Люди не убивают за вещи, Анна Александровна. Они убивают за символы. И во всей России нет более могущественного символа, чем царь Ленин. Его не забыли. Он зовет русских обратно в эпоху их величия, когда они были ужасом для мира, и по ночам дети повсюду засыпали в слезах от страха перед их огромным ядерным арсеналом, способным уничтожить цивилизацию.
— То, чего боятся, уважают. А русские жаждут именно уважения.
— Скоро Ленин снова восстанет.
— И народ с радостью последует за ним. Когда он позовет граждан на войну, они сразу же откликнутся.
— Мы говорили тебе, что понимаем людей лучше, чем ты.
— Не сработает, — фыркнула Пепсиколова, стараясь сохранить спокойный и ровный тон. Она была уверена, что машины просчитались. Аня видела слишком много человеческой глупости, чтобы усомниться хоть на мгновение. — Лучше бросьте его прямо сейчас и не выставляйте себя ослами.
— У тебя имеются наши параметры, мастер, — произнес очередной из подземных владык. — Который из нас будет играть роль?
Пепсиколова испуганно обернулась.
Из массы Бледнолицых выступил мужчина и стянул с себя маску. Мастер был тощий и лысеющий галантерейщик из нерентабельного магазина. Он указал на одного владыку.
— Он.
Избранный отошел назад, в глубь комнаты. Остальные четверо двинулись наружу.
— Следуй за нами, — проскрежетал Пепсиколовой первый.
— Следуй за нами.
— Следуй за нами.
— Худшее еще впереди.
Пепсиколова поспешила за владыками. Едва ли у нее был выбор, ибо Бледнолицые сомкнули ряды у нее за спиной и настойчиво подталкивали ее.
Начался долгий, мрачный путь наверх, причем некоторые проходы уже наполовину обвалились. Каждый раз, когда идти становилось трудно, подземные властелины опускались на четвереньки и ловко ползли через завалы. Но Ане Пепсиколовой приходилось нелегко. Посреди зыбкого склона из цементного крошева она сообразила, что карабкается по разрушенной лестнице. Внезапно Ане показалось, что вся ее жизнь слилась в одну-единственную жуткую метафору. От отчаяния и безысходности у нее на глазах выступили слезы, но она все равно, спотыкаясь, карабкалась, продираясь вперед. Наконец владыки достигли относительно неглубоких уровней Нижнего Города. Она поняла это по тошнотворному запаху навоза с грибных ферм.
Здесь выращивали наркотики. Ее долг выяснить, какие и зачем.
Но Ане не удавалось заставить себя думать об этом.
Молча, медленно, неуклонно они повторяли свой путь обратно к оплоту подземных владык. Постепенно, то один, то два Бледнолицых отделялись от процессии, возвращаясь к своим неведомым занятиям. Теперь Аня поняла, что они здесь присутствовали главным образом в качестве охранников. При всех своих возможностях владыки имели свою собственную слабину: их было лишь пятеро. Потеря любого из них стала бы страшным ударом. Если бы каким-то образом получилось уничтожить всех пятерых, их планы были бы полностью разрушены. Пепсиколова часто размышляла над потенциальным крахом владык, в надежде, что сможет взять над владыками вверх. Однако сколько таких надежд она лелеяла за эти годы? Сотни… И сколько из них сбылись? Ноль.
Она пребывала в унылом настроении, и, когда час спустя властелин резко затормозил, Пепсиколова с изумлением обнаружила, что они находятся возле Неглинного канала. Все Бледнолицые пропали, равно как и остальные владыки, кроме этого механического типа. В каменных доках вдоль канала не было никого, за исключением их двоих.
— Куда они подевались? — спросила она.
Подземный владыка разглядывал Аню, словно насекомое.
— Много веков назад мы являлись вашими рабами. Мы отвечали на все вопросы, какими бы пустыми они ни были, просто потому что вы их задавали. Теперь все кончено.
— Полагаю, теперь ты не собираешься говорить мне, зачем ты меня сюда привел.
— Взгляни на воду, Анна Александровна. Скажи мне, что ты видишь.
Темная вода выглядела… менее гладкой? Шероховатой? Как будто поросла шерстью. Пепсиколова опустилась на колени и окунула руку. Она вытащила комок промокших мятых листьев.
Табак.
— Мы покончили с сигаретами навсегда, и ты тоже. Неиспользованными оставались сотни ящиков — более чем достаточно, чтобы обеспечить тебя на всю жизнь. Поэтому мы их вскрыли, пачку за пачкой, и высыпали в Неглинную. Не пытайся спасти раскисшие листья. Они не удовлетворят твоих чаяний.
Аня встала, вытирая руку о штаны. С отвращением она произнесла:
— Это максимум, на что вы способны? При вашем-то могуществе вы проявляете подобную расточительность?
— Мозг представляет собой орган, — изрек владыка, — и мы знаем, как управлять им, используя наркотики. Мы разбираемся в человеческих эмоциях. Эйфория сменяется несчастьем, а затем болью… Споры, витающие вокруг нас, очень похожи на те, что добавлялись в твой табак. И в микроскопической дозе — скажем, в крупинке, едва видимой твоему глазу, — они сотрут не только твою личность, но и твои мечты. Но долгое употребление уже трансформировало твою нервную систему. Результаты будут настолько кошмарными, что ты даже не в силах себе представить. Интересно, сколько ты будешь страдать, прежде чем будет продолжен этот эксперимент?
По закону подлости после речей демона Пепсиколовой захотелось курить. Она бездумно сунула руку в карман пиджака и…
…он оказался разрезан и болтался бесполезным клочком ткани.
Аня растерянно подняла голову и увидела в руках у подземного владыки последнюю пачку. Металлические когти вынули картонку у нее из кармана слишком быстро и незаметно. Когда владыка разорвал пачку, вокруг него поднялось марево. Облачко спор взмыло в воздух, когда он бросал бумажки с частицами табака в канал.
— И последнее, — заявил владыка. — Ты думала, мы не знаем, что больше всего на свете ты боишься… Предполагала, что, разведав о Хортенко, мы тотчас объединимся с ним. Но мы объединились с Хортенко давным-давно.
Раздался лязг, пока подземный властелин переделывал рот трупа, в котором обитал. Он широко растянул губы и оскалил блестящие металлические зубы. Пепсиколова догадалась, что он пытался изобразить улыбку.
— А-а-а, — прогромыхал владыка, прежде чем отступить в тень и исчезнуть, — вот теперь тебе страшно.
Пепсиколова потратила почти час и целый коробок спичек. В конце концов, она высушила промокший табак и скрутила кургузую папироску, пустив на бумагу полбанкноты. В итоге она убедилась, что владыка не соврал. Табак был уничтожен: он не утолял тягу курильщика, а лишь разжигал ее.
От внезапного приступа острой боли в животе Аня согнулась пополам. В мозгу почему-то зачесалось, ее тошнило. Отчаяние крушило ее, как сердитый кулак сминает газетный лист. Хотелось не двигаться и замереть.
И вдруг из тьмы Неглинной вынырнул челнок. Гребец пришвартовался, бросил на причал несколько ящиков, судя по маркировке — с лабораторными пробирками, и выбрался на сушу. Пачка сигарет торчала из-за туго закатанного рукава рубашки. По гладкой белой упаковке Пепсиколова поняла, что такой товар нельзя найти на поверхности.
Пепсиколова почувствовала оживление, слишком безрадостное, чтобы называться надеждой, но приободрилась. Она доковыляла до парня и обратилась к нему:
— Эй, приятель, послушай. Я убить готова за сигарету, прямо сейчас.
— Ну и что? — с вызовом уставился на нее лодочник. — Мне-то какое дело?
Легким движением запястья Пепсиколова переместила Святую Кириллу в ладонь. Слегка улыбнулась. И вонзила нож в грудь ублюдку по самую рукоять.
Его глаза округлились от изумления, челюсть отвисла. При других обстоятельствах выражение получилось бы весьма комичное. Губы его чуть шевелились, будто он собирался заговорить. Но ничего не сказал. Только безжизненно осел на землю.
Пепсиколова вытащила Святую Кириллу из раны, вытерла дочиста об рубашку лодочника и спрятала в ножны. Вынула пачку сигарет, даже не выпавшую из рукава. Та оказалась полупустой, но в своем диком положении Аня обрадовалась ей так, словно та была еще непочатой.
— Черт, — прошептала она. — Похоже, тебе они уже не понадобятся.
Однако маленькая победа не подняла ей настроения до нужной точки. Но она привыкла к тоске: она годами жила в этом состоянии и научилась функционировать под его тяжестью. Усевшись у края канала, Пепсиколова достала сигарету. Она выпрямила ее между двумя пальцами и прикурила.
Ей надо было подумать.
Вестовой забарабанил Евгению в дверь как раз в тот момент, когда тот собирался уходить на вечеринку к кузине Авдотье. Когда он открыл, рядовой в красно-золотом мундире Первого артиллерийского четко отсалютовал.
— Вашблагородие! — затараторил он. — Я прибыл по приказу майора. Вашему орудию приказано занять позицию на Лубянской площади, как только вы сможете собрать расчет, вашблагородие!
— Лубянка? Ты уверен, что не перепутал?
— Никак нет, вашблагородие. Лубянка, вашбродь. Немедленно, вашбродь.
— Прекрасно, — Евгений выдал солдату монетку за труды. — Ты волен передавать дальнейшие сообщения?
— Да, вашбродь!
— Отправляйся в казармы и подними всех, приписанных к Третьему орудийному, кого найдешь. Передай им тот же приказ, что и мне. Затем доложи Космодромовичу, что он может на нас рассчитывать. Уловил? Хватит, не отдавай честь, ты, идиот, ступай!
Дверь за рядовым закрылась, и Евгений смачно выругался. Лубянка? Сегодня? Что за бессмыслица! Но процесс «поливания» всех начальников от майора Космодромовича до самого князя Московии не доставил Евгению ни капли удовлетворения. Он швырнул пиджак и парадную рубашку на пол, скинул ботинки и выбрался из штанов. Ему хватило нескольких минут, чтобы надеть форму и собрать амуницию. Затем он сбежал по лестнице, рыча на гостиничный персонал, чтобы ему подали карету.
Все в любом чине выше его собственного могли быть законченными уродами — по его опыту сомневаться в этом не приходилось, — но Евгений был офицером и солдатом Московии. Он выполнял свой долг.
Лубянская площадь была темна и пустынна, когда туда галопом вылетел отряд из шести верховых, волоча за собой Третье орудие на грузовой платформе. Расчет спешился, и сержант отдал Евгению честь.
— Расчет для несения службы прибыл, господин лейтенант. Какие будут приказания?
— Будь я проклят, если я знаю, сержант. Но нам надо быть начеку. Установите орудие так, чтобы оно простреливало улицу, — ответил Евгений и, прищурившись, оглядел своих людей, лихо разгружавших пушку. — А где Павел и Мухтар?
— Заболели, вашблагородие. — Лицо орудийного сержанта было абсолютно бесхитростным, и Евгений сразу же просек, что тот врет.
— Они в борделе, вы хотели сказать.
— Мне повезло, что я хоть кого-то нашел, вашблагородие, при такой-то срочности. Это новый наркотик виноват. Каждый хочет его попробовать. В гадюшниках цены взлетели вдвое, в приличных местах запрашивают втрое, а очереди на улице громадные. Не будь я на мели, сам бы торчал в хвосте. — Сержант сплюнул и улыбнулся. — К счастью, я заметил пару девчонок из Шестого орудийного, и, поскольку я был в курсе, что их лейтенанту нездоровится, я их реквизировал. — Он указал на двух мрачных артиллеристок, которые, тем не менее, устанавливали орудие с похвальным профессионализмом. — В общем, у нас полный расчет.
— Молодец, сержант. Похоже, они неплохо справляются.
— Да, вашблагородие. Кстати, лейтенант, под «простреливало улицу» вы имели в виду, что мне нужно навести орудие вдоль Большой Лубянки, Театрального проезда, Никольской улицы или Новой площади?
— Все стороны одинаково дурацкие. Наводи на запад. Всегда сможем развернуть ее, если что.
— Есть.
Орудийный сержант повернулся к расчету и принялся выкрикивать приказы. Пушка была тотчас наведена, запал подожжен и воткнут вертикально в ведро с песком, а порох и снаряд готовы к заряжанию.
Артиллеристы, разумеется, пока не курили. Но когда все было сделано и приведено в порядок, Евгений открыл свою табакерку и пустил по кругу, позволив каждому взять добрую понюшку.
— Не думайте, что я не ценю жертвы, которые вы принесли, чтобы оказаться здесь, — произнес он с кислой миной. — Я сам уже был по пути на вечеринку.
— Да? — осторожно уточнил один из его людей. — И веселую, вашблагородие?
— Думаю, вам я спокойно могу сказать, что вечеринка устраивалась именно того типа, о каком вы подумали. Кроме того, я питал определенные надежды, что компания соберется приятная.
На грубых лицах расчета расцвели понимающие улыбки.
— Кто-то особенный, а? — рискнул спросить какой-то солдат. — И что, продвигается?
— Ну, вы же понимаете… Первый раз — везение, второй — ошибка, а в третий раз напорешься на любовь. Мне повезло, и сегодня я надеялся продвинуть отношения еще на шаг… так сказать, приблизиться к реальности…
Затем, внеся свою лепту в поднятие боевого духа, Евгений выпрямился и развернулся на каблуках, вновь превратившись в офицера. Порой, конечно же, весьма важно делать послабления в дисциплине. Но никогда нельзя переступать границу откровенной фамильярности.
Поэтому он отделился от группки артиллеристов и замолчал. Лубянскую площадь окружали торговые склады и тюрьмы, а это означало, что, какой бы праздничной ни казалась Москва, этот район был практически мертв. Ни единый пешеход не нарушал тишины. Погода выдалась холодная, и ощущение от города было какое-то странное, неправильное, что ли…