— Давно, — пожала плечами девушка, не понимая, в чем криминал.
— И остальные. Посмотри вокруг.
— Зачем? Когда смотреть-то? Толк? Каждый живет, как может, и выживает, как
умеет.
— Не могу я больше так, не хочу. За что? Нет, ответь — за что нас прессуют? За
то, что шалили? А что, мы кого-то убили? Что-то украли?
— Угу, соцкарты вспомни, — вздохнула Люция. Алиса посмотрела на нее и свесила
голову — да, было дело, вытащили из кейса одноклассника соцкарту. Но ведь
положили на место потом. У Анаконды на спор жетон от домофона вытащили прямо из
кармана, а их поймали. И сколько ни доказывали потом, что без плохого умысла, а
для проверки ловкости это сделали — бесполезно. А потом еще с горя, решив, что
хуже не будет, а лучше наверняка — напились.
А сколько еще безобидных нелепостей было вменено им в вину?
— Не повезло, вот и все. Умнее надо было быть, гибче. Ничего, научимся.
По казарме пошло гулкое эхо шагов — Стокман.
— Принесла нелегкая, — процедила Люция, вставая.
— Если опять измываться начнет — убью гада, — заверила Алиса, пряча полный
глухой, неистребимой ненависти взгляд.
Сержант остановился посреди казармы и приказал:
— Рядовые Сталеску и Маликова, ко мне!
Девушки нехотя подошли.
— Смирно!
Замерли, вытянувшись.
— Ваша увольнительная отменяется. Заступаете на вахту через час. Охрана пункта
связи.
— Твою мать! — не сдержалась Люция: мало, отменили долгожданную увольнительную,
так еще и ставят на самый солнцепек! Будут они теперь вместо бассейна и сытого
ужина в каком-нибудь приятном заведении, стоять, как подсолнухи в огороде, до
шести утра. Нет, пора сержанта убивать, иначе он убьет их.
Алиса подумала тоже самое, но в более резкой форме. Ее лицо закаменело
— Вы что-то сказали? — зловеще процедил Стокман, шагнув к Маликовой. Та
вытянулась сильней и сжала зубы, чтоб невзначай не плюнуть в ненавистную рожу
изверга.
— Я, — спокойно ответила Сталеску.
— Не понял? — повернулся к ней сержант.
— Я сказала: Вашу мать и весь состав родни! И вас! И вашу гребанную службу! И
ваши приказы!
Лицо сержанта окаменело. С минуту он переваривал услышанное, придумывал страшную
кару рядовой. Люция, струсив, легонько толкнула подругу в бок: теперь хоть
промолчи, чтобы он ни сказал.
— Пять нарядов в мужском сортире, приступаете сейчас, — разжал зубы Стокман.
— Не имеете права.
— Вас ждет карцер и трибунал, рядовая, — заверил после повторной паузы.
— За что?
— Оскорбление старшего по званию, отказ выполнять приказ…
— А кто вас оскорбил? — выгнула бровь Маликова. Сержант уставился на нее,
соображая, что единственный свидетель оскорбления, далеко не свидетель, легче на
эту роль пригласить прикроватные тумбочки. Что остается?
— Игнорирование приказа…
— Уже идем, — заверила Маликова.
Сержант скрипнул зубами, оглядев срочниц. Он еле сдерживался, чтоб не перейти
грань дозволенного и не проучить, не вернуть оскорбления, все пакости, что
вылились на его голову за последние месяцы двум ненавистным девицам сейчас,
прямо здесь, грубо и настолько доходчиво, чтоб на весь оставшийся год службы
хватило. Причем так, чтоб после вправления мозгов и исправления перекосов в
воспитании, служить бы им пришлось в лазарете. И закончить службу инвалидами.
Но их двое, он один. Неприятности, встречи с кураторским отделом дивизиона,
служебные разборки ему ни к чему. Но эти промокашки вместе сейчас, а что будет
завтра, по большому счету, зависит от него.
Стокман качнулся к Алисе:
— У меня очень длинная память. Живи, но помни об этом. Чаще оглядывайся.
Развернулся и, кинув через плечо:
— Швабры получите у дежурного! — чеканным шагом покинул казарму
— Крантец, — вздохнула Люция.
— Хуже не будет, — неуверенно протянула Алиса.
Маликова считала иначе, но разочаровывать Сталеску не стала. Только
поблагодарила взглядом за дополнительные неприятности. Их, по ее мнению, без
того хватало, и хоть тяжело, но служба все ж шла и стремилась к закономерному
окончанию, на финише которого их ждали чистые учетные карты и светлые, вполне
заслуженные после выхлебанного дерьма, перспективы. Которые, благодаря
несдержанности Сталеску, превращаются в миф.
Учитывая мстительность сержанта, понять, как пройдет оставшийся год службы, не
трудно, а если еще учесть, что характеристики и предписные листы оформляет он,
то… В принципе уже можно не спешить к финишу: орден в виде направления в
академию им не светит. Выходит, с чем пришли, с тем и дальше идти? Нет, она не
согласна. Сталеску вспылила, а Маликова-то причем? Они, конечно, подруги, но
стоит ли из-за этого жизнь себе ломать? Как там, в народе, говорят? `Любовь
приходит и уходит, а кушать хочется всегда'. И жить желательно хорошо, долго и
счастливо.
А ничего, потрепыхаются еще, а что там и как `завтра' покажет. Если доживут без
приключений.
— Пошли, что ли, клозет чистить?
— Солдатское счастье лежит в радиусе столовой, — задумчиво протянула Алиса.
— Забудь, тебе оно не светит и в самых блеклых проявлениях. А вот швабры и
писсуары уже скучают.
Глава 5.
Она проснулась с необычным чувством, села и прислушалась — тихо. Странно. И
словно раздвоилась: одна ее часть равнодушно пожала плечами — что ненормально и
какая разница? Другая запаниковала. Лесс пошла на поводу последней, устремившись
вон из спальни, и потеряла по дороге беспокойство, забыла, что разбудило ее,
показалось странным. Ее суть вновь обрела безразличие. Инстинкт, голод, острый
слух, взгляд, вот и все, что вышло вместе с ней за стены залы.
В коридоре, в проеме окна стоял Таузин и смотрел в сторону ущелья. Лесс подплыла
к нему:
— Кто сегодня на охоте?
— Ты в замке, — ответил не глядя.
— Я спросила о другом. Я хочу есть.
Варн повернулся к ней, оглядел, словно взвесил и измерил, и разжал губы:
— Одна на охоту не пойдешь.
— А кто-нибудь уже вышел?
— Все, кроме вожака, меня и Урва.
— И сестры?
— Кроме Май. Не много вопросов?
— Хочу есть, — повторила Лесс. Вопросы на секунду, но все же отвлекали ее от
острого чувства голода.
Таузин с минуту смотрел на нее, прикидывая, насколько она голодна, и решил, что
— не очень. Мотнул головой — иди в зал, подожди.
Лесс оскалилась, мгновенно обозлившись: почему она должна ждать? И попыталась
выйти из окна наружу, чтоб поохотиться. Но Таузин бесцеремонно оттолкнул ее:
— Я сказал — жди!
Лесс смерила его колючим взглядом, но, понимая, что перечить бесполезно, а тем
более бороться, отступила, поплыла в общую залу, то и дело оглядываясь на Варн и
скалясь.
Урва качался на стуле, опираясь ногами о край стола, и смотрел в ночь за окном.
Май скучала в кресле, чистила свои ноготки. На вплывшую Лесс не обратили
внимания.
— Меня не пустили на охоту! — заявила она, пнув от злости стул Урва по ножке.
Тот с грохотом развалился. Варн же глянул вниз, не меняя позы, и уставился на
сестру: что это было?
Май хитро улыбнулась, предчувствуя веселье: молодые, когда голодны, так не
сдержанны.
Лесс зло сверкнула глазами, усмотрев в ее улыбке оскорбительное пренебрежение, и
потеряв интерес к Урва, направилась к Май нарочно медленно, давая ей возможность
исправить положение и перестать ухмыляться. Та рассмеялась.
Лесс зашипела и, вонзив коготки в поверхность стола, продолжила движение к Варн,
оставляя пять глубоких ущелий в дереве и легкий пух стружек. Я сильна, я молода
и очень голодна — не зли меня! — говорил ее взгляд. Май расхохоталась.
Лесс взбесилась и рванула к ней, желая вцепиться в лицо, заставить смолкнуть, но
голод и ярость — плохие советчики. Май взметнулась вверх в ту секунду, когда
Лесс оказалась перед креслом. Оно жалобно скрипнуло, приняв на себя атаку Варн,
и развалилось, увлекая глупую на пол. Лесс села и тряхнула головой, смахивая
вековую пыль и частички бархатного ворса обивки с волос.
Под сводом залы звенел хохот Май. Урва спрятал усмешку и примирительно пожал
плечами, встретившись с обиженным взглядом малышки: меня в свои разборки не
вмешивайте, ага?
Лесс подняла голову вверх, щурясь на насмешницу, легко взвилась к ней. На этот
раз она не промахнулась, смогла ее схватить и отшвырнуть в стену. Та стекла по
шершавой поверхности, захохотав сильней.
— Замолчи! — принялась бить ее Лесс, вне себя от оглушающего хохота.
Оседланная насмешница легко уворачивалась от ударов и ловко отвечала. Но вскоре
ей наскучила забава, и она откинула Лесс, как щенка. Та грохнулась спиной на
стол и докатилась бы по нему до окна, а там и до дна ущелья, если б Урва не
сменил траекторию ее движения, поймав у края, где сидел, и направил обратно. Май
уже ждала ее и повторила прием брата. Варн покатилась обратно.
Роль шарика для пинг-понга Лесс взъярила. Она сгруппировалась и, извернувшись у
края стола, впечатала ступни в лицо Урва, взмыла вверх и рухнула на Май,
стиснула ей горло, приготовилась вонзить свои ногти в лицо насмешницы, целясь в
глаза. Но ее спас Урва, вовремя подоспев. Откинул Лесс ударом. Забава переросла
в серьезную потасовку и грозила тяжелыми увечьями обеим сторонам.
— Хватит! — гаркнул он, видя, что Лесс распускает ногти на руках, готовясь
вонзить их в него. Та хищно оскалилась и ринулась в атаку. Урва с трудом ушел
влево, зацепив плечом ржавую алебарду на стене. Древнее оружие полетело вниз,
как раз через вход в зал, где появился Бэф и незнакомый мужчина в элегантном
одеянии. Рука вожака пошла вверх, останавливая железо в метре от своей головы.
Он даже не посмотрел на него, лениво повернул голову в сторону замершей в
воздухе Лесс, в позе ошпаренного нинзя и Урва, успевшего сесть на каминную полку
и придать своему лицу безмятежно невинное выражение.
Май грациозно поднялась с пола и, облизнув свои ноготки, одарила гостя
обворожительной улыбкой. Лесс, встретившись взглядом с вожаком, потеряла весь
пыл, рухнула на стол, закинув ногу на ногу, напустив на лицо скуку и равнодушие.
Бэф прищурил один глаз и раскрыл ладонь, приглашая алебарду. Перехватил, оглядел
и сунул в руку возникшему за его спиной Таузину.
Желтые глаза незнакомца окинули присутствующих оценивающим взглядом, озорно
блеснули.
— А у вас, кузен, я смотрю не скучно, и атмосферка приятственная, — заметил,
пряча улыбку под острый ноготь, что прошелся по губам
— Да, весело, — кивнул вожак, наградив Урва многообещающим взглядом. Тот
затосковал и отвернулся к окну. Лесс, не сдержавшись, фыркнула, глядя, как Май
извивается перед чужаком, пытаясь соблазнить, и удостоилась раздраженного
прищура Бэф и заинтересованного взгляда незнакомца. Май скорчила недовольную
рожицу и, вильнув бедрами, прошла к целому креслу, плюхнулась в него, надула
губки, понимая, что этот мужчина-Варн ей не достанется. Но, похоже, ошиблась.
Бэф, заметив интерес кузена к Лесс, взмахнул рукой, и ту притянуло к его груди.
— Лесс, — представил ее Бэфросиаст по- хозяйски обняв.
— Ясно, — вздохнул тот, заскучав: молодая глупышка принадлежит вожаку, значит,
развлеченья придется искать в другом направлении.
Интересно, как зовут этого денди и кто он такой? — подумала Лесс, щурясь от
удовольствия в объятьях Бэф. С ним она не чувствовала ни голода, ни злости, и
все, что произошло, стерлось из памяти.
— Ты почти угадала, милочка, — усмехнулся незнакомец, поглядывая на Май. Та
выпрямилась, заняв величественную и в тоже время непринужденную позу, как можно
выгоднее выказывая свои достоинства. Однако забыла, что они несколько попорченны
Лесс, особенно в области лица. Варн оценил три красные полосы на ее щеке и
признал их непривлекательными. Взгляд вернулся к Лесс. — Меня зовут Дейнгрин. Я
кузен Бэфросиаста.
Галантно поклонился он Варн, глядя с загадочным прищуром в черные от голода
зрачки. Он явно что-то задумал, и также явно Бэф понял — что. Рука вожака,
обнимающая Лесс, напряглась.
Дейнгрин выпрямился и провел ногтем мизинца по своим губам. Ноздри Лесс дрогнули,
уловив запах нектара. Она невольно потянулась к гостю, впилась жадным взглядом в
лепесток его ногтя. Тот просто выставил его, приглашая вкусить.
Бэф не шелохнулся, лишь искоса посмотрел на сестру — понимает ли она, что это не
только приглашение к ужину, но и к тому, чтоб стать подружкой гостя на
сегодняшний вечер? Та уже приоткрыла губы и потянулась кончиком языка к пальцам
Дейнгрина. Рука вожака опустилась, освобождая Варн: что ж, это ее выбор, ее