Я не знаю…
Сидя в этом кузове, пристегнутый наручниками к поручню мне не остается ничего больше кроме как думать. То что я думаю… то что я рассуждаю, заставляет меня самого продолжать верить, что я человек. А их страх передо мной, отчего-то внушает мне странную и немного пугающую мысль: Что я даже больше человек, чем они».
Конец первой части.
Питер, январь 2008 года.
Часть вторая. Агония веры.
Вместо пролога ко второй части
«Отчего-то приходят на ум старые детские мысли. Глупые желания. Помню, когда мы дрались и случалось, что я зареванный бежал домой, в голове не было ни одной мысли кроме жалости к себе. А потом вдруг накатывала злость. Нет даже не злость, а именно НЕНАВИСТЬ. Такая необъяснимая и такая, в то же время, понятная. Я ненавидел люто своих обидчиков и жаждал мести. Причем мой детский разум рождал совсем уж невозможные картины. Что я, словно тот чудак Монте-Кристо, наступит время, и приду за ними. За всеми ними. Я каждому найду именно то наказание, которое сведет обидчика в могилу. Ну, а если не в могилу, то, по крайней мере, заставит так же проливать слезы бессилия. Потом злость отступала, оставляя за собой опустошение. И странное состояние охватывало меня. Усталость и непонятное самодовольство. Будто уже свершил я свою месть уже. Словно те, кто заставил меня бежать, уже умылись горючими слезами и даже просили о пощаде. Как будто все уже свершилось.
Кто-то назовет это защитным механизмом мозга. Кто-то, как и я, устыдится таких своих мыслей и скажет что это просто глупость. Психологи разовьют на эту тему отдельный диспут, где все участники будут как всегда правы. Но сейчас, независимо от желаний, я словно в том далеком детстве думаю, как отомстить людям, подобным образом поступающие со мной и с другими? Какую кару придумать им, чтобы они прочувствовали то бессилие и ненависть, которые охватывают нас, когда говорят: «Одевайтесь, возьмите самое необходимое и следуйте с нами».
Неужели действительно, надо таких заразить, чтобы они все осознали? Неужели надо без жалости воткнуть им в руку иглу и передать вирус. Ведь только это заставит их испытать СТРАХ! Настоящий страх грядущего конца. А потом, когда и за ними придут…. И сразу как в детстве возникают картины униженных обидчиков. Вот они, надрывая связки, кричат и молят, чтобы их оставили в покое и дали дожить в своем доме. Вот их волокут в кузов и пристегивают наручником к поручню. Вот им привычно, словно ритуал произносят фразу: «Так положено», а они бьются на привязи, раздирая кожу о края стальных колец наручников.
Глупость? Уже и не уверен. Ведь не осознавая как все это страшно, так легко этим людям принимать законы о принудительной ссылке. Как славно у них, получается говорить о гуманизме и защите общества. Как многозначительно звучат фразы о всемерной заботе о больных.
Ложь. Ложь кругом. И вранье в глаза. Даже автоматчик на мои вопросы, когда приедем, отвечает «Скоро». А сами уже, который час трясемся в неизвестном направлении. Или это только для меня субъективное время стало настолько бесконечным?
Но вот мы остановились. Открылась дверь. Опять заломило глаза от яркого света. Звонкий девичий голос, приветствующий автоматчика. Пока я протираю глаза, меня отстегивают от поручня и вообще снимают наручники. Помогают подняться. Уже стоя на асфальте пустынной трассы, я разглядываю девушку в форме. Она улыбается мне и говорит, чтобы я ничего не боялся. Я улыбаюсь в ответ и заверяю, что не боюсь. И, действительно, ее улыбчивое красивое лицо словно успокаивает меня. Она показывает на машину, стоящую на обочине и приглашает садиться. В машине никого нет. Неужели она сама поведет, а я просто буду рядом с ней сидеть? А охрана? Неужели не будет? Как-то не верится. Я искренне жду подвоха.
Но она, не дожидаясь меня, садится за руль и заводит автомобиль. Я же стою на дороге растерянный и жду, что мне четко скажут что делать. Поворачиваюсь к грузовику, на котором меня привезли. На выходе, свесив ноги вниз, сидит автоматчик. Он щурится на солнце и затягивается дымом сигареты. Ему хорошо и я ему нисколько не интересен.
– Садитесь же! – с улыбкой зовет меня девушка в форме и я, спохватившись, бегу к машине. Залезаю на переднее сидение и слышу слова: – Сумку назад бросьте. Ехать долго, устанете на коленях держать.
Странно. Но я совсем не ощущаю, даже видя ее форму, что попал в жестокий оборот Системы. Словно мы на прогулку, какую едем с ней. И пусть я не знаю ее имени, пусть я вижу кобуру у нее на поясе, но что-то в ее глазах заставляет меня забывать о том, что я изгой…
– Ничего не бойтесь! Все теперь будет хорошо. Вот увидите. – Говорит она мне, объезжая замерший на обочине грузовик и по-доброму улыбаясь. – Проедем последний кордон, и вы вообще будете свободны. Я вас сразу на КПП познакомлю с тем, кто вам поможет устроиться. Он хороший человек, вот увидите. И он вас ждет.
– Кто ждет? – спрашиваю я изумленно.
– Вы увидите. – Повторяла она со своей сказочной улыбкой. – Это он меня попросил вас между кордонами забрать, чтобы без волокиты прошли, и чтобы вам не страшно было. Первое время всем страшно. Так уж получается. Все новое, незнакомое. Люди чужие. Да еще везут сюда… некоторых в наручниках. Вам еще хорошо – на машине ехали, а как по железке людей доставляют, так это мрак сплошной. Вагоны набивают под завязку. Все закрыто, опечатано. Духота страшная. А там ведь и детей перевозят.
– Дети тоже здесь? – возмущенно спросил я.
– Ну, конечно! – ответила она и кажется, удивилась моему возмущению. – А вы что хотите, чтобы их в интернаты? От родителей отрывать?
Я не ответил. А что я мог бы ей ответить? Что я вообще знал тогда о том месте, куда меня везут? Я просто отвернулся к окну и стал глядеть на проносящиеся мимо деревья.
Какие мысли у меня были в тот момент? Уже и не помню. Зато хорошо помню, что я действительно перестал бояться. И все больше происходящее начинало напоминать какой-то сюрреалистический сон. Девушка, остановившая машину конвоя и забравшая меня без каких либо видимых формальностей. Автоматчик курящий и греющийся на солнце, вместо того чтобы, наведя на меня оружие, следить, как бы я не сбежал. Невыносимо прекрасная погода. Даже открытая, бесхитростная улыбка девушки в той ситуации казалась ненормальным явлением! И солнце. Яркое солнце, которое словно согревало душу и заставляло таять глыбу страха в моей груди».
Глава первая.
1.
Пастор крепился и старался сдержаться. И ему даже самому казалось что он сможет удержать свой гнев в узде. Не позволит ему вырваться вместе с бранью неподобающей его сану. Но когда в библиотеку вошел лейтенант, ярость все-таки прорвалась из отца Марка:
– Сын мой, – обратился стальным голосом пастор к стражнику, – я не нахожу слов! Прочитайте это письмо и внятно ответьте мне, как это оказалось возможным!?
Побледневший лейтенант взял в руки письмо и стал читать про себя, резко перескакивая взглядом со строки на строку. Чем дальше он читал, тем тяжелее становился его взгляд. Тем глубже прорисовывалась морщинка у него меж бровей. Дочитав, он вернул письмо пастору и замер в ожидании справедливого взрыва ярости.
Но пастор уже взял себя в руки и говорил тихо и жестко:
– Мальчишка ясно сказал, в какое время он пересек стену. Он рассказал, как он это сделал. Он даже описал, что в него стреляли. Барон жаждет наказать тех, кто это допустил! И предотвратить подобное… – пастор глядел на лейтенанта в ожидании ответа, но тот молчал, рассматривая пастора со странным любопытством. И пастор, вздохнув, сел в кресло и, продолжил, медленно откинувшись в нем: – Да, сын мой, мы все устали. Но это не значит, что мы можем подобное допускать. Если те, кто не доложил, боялись наказания… то зря… я бы просто послал погоню за мальчишкой. Но теперь… Я даже не знаю, как наказать тех, кто упустил его, и кто умолчал об этом. Я хочу, чтобы вы выяснили, кто эти стражники и примерно их наказали. Вы меня слышите, сын мой? Очнитесь! У вас потерянный взгляд.
Лейтенант кивнул и пастор добавил:
– На счет вас барон никаких распоряжений не прислал, как видите. Но я лично усматриваю в этом и вашу вину. И советую вам не медлить с наказанием. Вся стража должна понимать, что… все мы люди и все допускаем ошибки. Но ошибки можно и нужно исправить, а это… это почти измена! Вы меня понимаете?
– Да, ваше преподобие. – Отозвался лейтенант и кивнул: – Но я не накажу стражников без прямого на то приказа барона. Я проведу расследование, выясню… сообщу вам, раз барон счел нужным поставить вас во главе всей власти в городе. Но не накажу без приказа его милости.
Отец Марк поглядел на лейтенанта с интересом и спросил:
– Что вы хотите, чтобы стражники отделались плетьми или чтобы их вздернули за измену на торговой площади? Вы сами зачитывали приказы у ворот. Вы знаете, что если я сейчас вызову судью… какое решение он вынесет. Это ведь содействие побегу. Вы пойдете против решения Суда? И тоже взойдете на эшафот? Никто в это страшное время цацкаться с вами не будет. Особенно королевская стража.
– Вы мне угрожаете, святой отец? – от изумления лицо лейтенанта прояснилось и на нем даже появилось подобие улыбки.
– Нет, конечно, – отмахнулся пастор и отвернулся к окну.
– Это хорошо. – Странно весело, но с желчью в голосе сказал лейтенант: – А то вы совершенно правы, в это страшное время такое случиться может… господь, упаси нас грешных. Если проклятого нельзя взять под стражу его следует уничтожить. А тело сжечь или захоронить в тот же день. Но, наверное, лучше сжигать… чтобы наверняка. Так, святой отец?
Отец Марк повернул голову к лейтенанту. В глазах его вспыхнуло пламя настоящей ненависти, а губы сжались и странно обескровили, превратившись в белесые ниточки. Казалось, он выпалит нечто, что поставит зарвавшегося лейтенанта на место, или того хуже забыв о сане, вызовет его на дуэль. Но он молчал, а лейтенант все так же весело кривясь, с почтением поклонился, и сказал:
– Ваше преподобие, я немедленно займусь расследованием. И, конечно, буду держать вас в курсе всех событий. А дальше что будет, только богу ведомо.
Отец Марк переборол в себе негодование и сказал тихо:
– Ступайте, сын мой, оставим наши разногласия до лучших времен. А пока у нас с вами есть Долг. Не будем забывать о нем.
Лейтенант ушел, а отец Марк сел за ежедневный отчет барону. Ему сильно мешали мысли о дерзости лейтенанта, но сообщать о стычке с ним он не желал. Все на нервах. Надо набраться терпения. И так смертей в городе слишком много.
Накануне отец Марк отпевал сразу девятнадцать человек ушедших в лучший мир. Вся семья пекаря. Столяр и его сын. Скоро отпевать и его жену. Стража уже отвела ее в сарай у городской стены, чтобы там она в мучениях, наконец, ушла за своим мужем и сыном. Из погибших накануне было и три «брата» Котелка. Сам воришка, пока был жив и даже мародерствовал понемногу по домам умерших с «братьями» оставшимися в городе. Стража пыталась его изловить, но тщетно. Отец Марк не сомневался, что и сам Котелок скоро предстанет перед лицом господа и приятели его. Его мучил вопрос, скольких они успеют заразить, пока их окоченевшие трупы обнаружат в каком-нибудь сливе или закутке заброшенной каменоломни. Скольких сведут они своих же в могилу. А скольких простых горожан будут обязаны им быстрой дорогой в чистилище?
Но страшнее всего было то, что появились первые погибшие от рук человеческих. Здоровые люди. Одним оказался трактирщик, которого закололи прямо в сердце в его же собственном трактире. Пользуясь вынужденным простоем трактирщик решил подновить свое заведение. Работал там сам и днем и ночью, никого не нанимая и опасаясь заболевших. Но видно сильно прижало кого-то, что за брагой и пивом полезли к нему после полуночи. А он там оказался некстати. Как доложил лейтенант, трактирщик ничего не успел сделать. Его просто зарезали, как только он поднялся со своей лежанки, на которой ночевал в трактире. Найти убийц было делом абсолютно невозможным. И хоть лейтенант грешил на Котелка, отец Марк сомневался, вспоминая как тот наотрез отказался убивать даже несущих погибель. Котелок воровал, но не убивал. Такого греха за ним не водилось. Вот кого серьезно подозревал отец Марк так это саму стражу. Вот эти да… и ворваться могли и слету заколоть и растащить пойло по своим закуткам. Но при лейтенанте отец Марк держал подобные соображения в себе. Да и пьяную стражу он не замечал ни на одном из постов, которые привычно объезжал поутру.
Повествуя о кошмаре, происходившем в городе, пастор не забывал упомянуть и о странном поведении врача присланного из столицы. С утра до ночи тот пропадал не пойми где со своими гвардейцами. Только к ужину, и то не всегда, возвращались они грязные, измотанные и обозленные. В скупых комментариях врач говорил, что они готовят затопление сливов. Нанимают в городе людей и контролируют работы по заваливанию стоков. Но слухи от стражи доходили и иные. То в каменоломни врач спускается, то на яхту барона поднимается и о чем-то ведет долгие беседы с капитаном.
Сам отец Марк даже во славу Господа не стал бы спускаться в темные лабиринты каменоломни. Не столь это было опасно, сколько брезгливость не позволила бы ему. Давно обжитые нищетой и бродягами каменоломни были отвратительны и для взгляда и для носа пастора. Пахло там значительно хуже, чем в нужнике у церкви, когда золотари месяцами не выгребают…
А еще что очень не нравилось пастору, стали находить умерших зараженных… в том смысле что умерли они не от Черной смерти, а словно от удушья какого. Посиневшие лица их и вываленные языки еще долго не выветривались из памяти отца Марка. И в этом он подозревал, и почти не скрывал подозрений, врача. Не даром тот говорил о яде, привезенном с собой. Такой мог бы и травить. А какая сложность? Набрал хлеба или чего другого, ядом приправил и ходи раздавай нищим да убогим, встречающимся, и на ком следы Зла видишь. Может он и в каменоломни ходит, чтобы людей изводить? Кто знает эту бестию, думал отец Марк, но в отчет свои страхи не вписал.
Закончив письмо, он задумался снова над тем, отчего мальчишка, у которого в городе семья, мать и отец, побежал за бароном, которому служил. Питер, маленький негодник Питер, бросил здесь родителей надеясь спастись у барона? Слабо верится.
Вызвав посыльного, Отец Марк потребовал, чтобы нашли жилище этого Питера. Поварята, с которыми общался мальчик, должны были знать, где тот жил.
Когда спустя час отцу Марку доложили, что в том доме найдена мертвая женщина, пастор только покивал и велел отправить ее в ямы у стены. Дрова на сожжение берегли для благородных, кои не хотели покоиться в общей могиле.
Похоронщики даже в это чудовищное время неплохо наживались, продавая свои услуги. Ночами они втайне от отца Марка хоронили богатых в отдельных могилах на кладбище, и оставляли доску, кто и от чего умер. А куда было деваться пастору? Он отпевал их, уже не веля выкапывать и переносить тела в ямы или сжигать. Все были, разумеется, довольны. И родственники, что ушедшего не сжигают и не валят в общие могилы. И похоронщики, которые давно уже брали не медью, но серебром за работу. И даже стража была довольна, что ей не приходилось руки марать, перетаскивая баграми и на телегах тела. Один пастор смиренно исполнял службу по усопшим и про себя обещал строго наказать похоронные команды.
Попыток вырваться из города больше почти не было. Или стража о них умалчивала, как и с этим мальчуганом. Самое страшное было четыре ночи назад, когда люди массово пытались по реке уйти на лодках и плотах. Это была дикая ночь. Стража развела огромные костры на берегах и в свете их с лодок и с берега просто расстреливала пытающихся сбежать. Два раза даже прогромыхали пушки «Удачи» разнося в щепы особенно большие плоты.
Говорят, что второй залп капитан приказал дать кнителями. И половинки ядер, скрепленные цепями, просто косили все над волнами. Снаряды, изобретенные чтобы срубать мачты и реи, рвать паруса и сносить все с палубы, неплохо справились и с несчастными, что еще стояли и сидели в своих лодочках и на плотах. Сколько погибло в ту ночь пастор, не знал. Но поутру, осматривая только городской берег и выставленные рыбаками сети, стража собрала сорок тел. Взрослые и дети, мужчины и женщины. И главное, за исключением пары человек, они все были ЗДОРОВЫ!