Это ужасающее событие почти подорвало веру отца Марка в то, что он делал. Люди так хотели вырваться, что шли на верную смерть. Люди так хотели бежать из проклятого города, что внутренний голос пастора спрашивал его: А что ты скажешь Господу, когда он призовет тебя? Ты ведь не солдат, и сказать, что тебе приказали, не сможешь. Да и солдата не спасут от чистилища подобные слова. Как ты оправдаешь себя в Его глазах? Кто ты такой, чтобы убивать невинных? Чтобы своим словом и приказами нести страдания тем же детям? Это не арбалетчик убивал той ночью. Это не канонир «Удачи» наводил пушки и подносил огонь к запальному пороху. Это ведь не лейтенант вешал черное знамя на ворота. Это только твои руки в крови… только твои…
Хмурясь, отец Марк поднялся из кресла и быстро вышел прочь из библиотеки. Он прошел мимо залы, где обедала стража. Он стремительно пронесся мимо караула на крыльце. Он никого не уведомляя вскочил в седло и велел открыть ему ворота.
Охрану свою он ждать не стал. Только ворота раскрылись, как отец Марк привычно ударил в бока лошади пятками и та, не спеша, направилась к онемевшей на выезде страже. Отец Марк ехал в церковь. Отец Марк шел к Господу в дом Его. Им было о чем поговорить.
2.
– Питер! – позвала мальчика, склонившаяся над решеткой, Ингрид. Подняв голову Пит увидел, что вместе с баронессой приперся этот хлыщ – майор гвардии. Хмуро шмыгнув носом, Питер довольно сильно простыл сидя который день в яме под навесом, он тихо отозвался, мол, тут еще и даже, кажется, жив.
– Как у тебя дела-то там!? – спросила снова Ингрид. Мальчику совершенно не нравился ее почти смеющийся голос, а еще больше ему не нравилась насмешливая улыбка майора. Он бы многое отдал, чтобы не видеть этой улыбки. И еще больше отдал чтобы не видеть самого майора.
– Нормально… – глухо и обиженно отозвался мальчик.
– Ты там держись! – сказала Ингрид. – Если сегодня у тебя не появятся бубоны, папа обещал выпустить тебя!
– Я тут без ваших бубонов помру от холода. Знаешь как тут ночью холодно!? И еще тут крысы! Да-да, крысы! Твоего папу бы сюда…
– Ты как с баронессой разговариваешь, щенок?! – спокойно без эмоций спросил майор. Он даже улыбаться не перестал.
– Вас не спросил! – нагло заявил Питер и отодвинулся поближе к стене, чтобы этот гад вдруг не плюнул в него. Но майор даже не думал плевать или обижаться. Он засмеялся в голос и пообещал надавать палок по спине Питеру, если тот сдуру решит выжить в яме. Ингрид тоже улыбалась и подбадривала Питера простыми словами. Он слушал ее и надеялся, что барон сдержит обещание и выпустит его из ямы, куда его посадили сразу, как поймали.
Потом решетка открылась и на веревке стражник спустил корзину с едой. Помимо хлеба и воды, Ингрид положила в корзину зажаренный кусок зайца, на которых ее отец и гвардейцы охотились накануне. Благодарно поглядев на баронессу и, еще раз одарив майора хмурым взглядом, мальчик забрал все из корзины и та стремительно улетела наверх. Не медля ни секунды, Питер вцепился зубами в хлеб.
Ингрид сверху по-доброму улыбнулась и сказала негромко:
– Ты тут не скучай главное. А я к тебе еще заскочу. Обязательно! Слышишь меня? Обжора!
Мальчик закивал, что-то бубня набитым ртом. А майор уже взял под руку баронессу и повел ее прочь от ямы. Даже шум от пережевывания не помешал Питеру услышать гадкие слова гвардейца:
– Как вы позволяете этому подлому мальчишке говорить с вами в подобном тоне? В его словах ни грамма уважения. Да и вы заметили, он не сказал даже простого «спасибо».
– Ах, оставьте Питера в покое. – Попросила уже невидимая Питу девушка: – У него погиб отец, умерла мама. Он остался совсем один на белом свете. Я знаю, что такое потерять маму. Проявите сочувствие, дорогой Карл. Больше того. Когда мой отец прикажет его выпустить, я уже упросила сделать Питера моим личным слугой. И очень надеюсь именно на вас, Карл, что вы привьете мальчику нужные качества. Как я понимаю вы у нас надолго. А это столь незначительная просьба, что я надеюсь, вы не откажете в паре уроков этому как вы его назвали подлому мальчишке.
Ответ майора не гремел восторгом от этой идеи, но он учтиво сказал:
– Конечно, баронесса, ваша просьба для меня закон. – Тут же ловко отвлекая Ингрид от мыслей о Пите, он спросил: – Как вы относитесь к вечерней прогулке на лодке? Ваш отец и госпожа фон Керхен приглашали всех сегодня на ужин. Прямо посередине озера на плоту. Наверное, это будет забавно. Главное воздержаться от большого количества вина. Мне стыдно сознаться, но я совершенно не умею плавать…
Они уходили все дальше и навес над ямой больше не отражал их голоса. Питер снова остался в одиночестве. Только хруст камешков под сапогами стражника наверху говорил ему, что он еще не последний человек на земле.
Поймали его совершенно по-дурацки. И Питер злился на себя именно из-за этого. Если бы он хотя бы догадывался, что вместо радушного приема при его виде баронесса закричит напугано, а стража немедленно упечет его в яму, он бы прошел мимо замка дальше в лес. А он, увидев, что мост поднят, а на низких, но грозных башнях торчат стражники, просто спрятался у дороги в лесу и стал ждать. Ну не безвылазно же все сидят в замке!?
Он оказался прав. Как только рассвело и над озером еще туман не рассеялся, мост опустили, ворота раскрылись и из них выехала целая процессия. Среди стражи оказались и сам барон и его любовница, которая обожала поорать на прислугу и даже юная баронесса.
Это была обычная утренняя прогулка. Необычного в ней оказался один Питер. Радостно выскочив навстречу лошадям, он перепугал всех. И лошадей в том числе. А с перепугу барон страшен. Почему он сходу не рубанул своей широкой, тяжелой шпагой, наверное, осталось тайной и для него самого. Вместо этого, он, чуть мотнув головой и смешно наморщив лоб, скомандовал страже отвести мальчика в яму до разбирательств. Он просто почти сразу вспомнил своего маленького служку. Но единственное что он хотел узнать от него в подробностях, как тот выбрался из города.
И вечером присев на корточки у решетки барон внимательно слушал историю мальчика. Выслушав до конца, барон ни слова не произнес. Только хмыкнул неопределенно и велел страже получше кормить «сорванца». После барона прибежала Ингрид и даже потребовала, чтобы стража отошла и не подслушивала. Стража понятно никуда не отошла и совершенно понятно, что внимательно «подслушивала». Но им вдвоем это не мешало. Снова рассказав теперь уже девушке, что с ним было и как он оказался на лесной дороге, Питер, слушая слова сочувствия, позорно разревелся. Ему так хотелось, чтобы хоть кто-то его пожалел в тот момент. Чтобы хоть к кому-то можно было прижаться. Или что бы хоть эта девушка погладила его по волосам, как она иногда это делала.
Заплакала, выслушав историю, и Ингрид. Она шмыгала носиком и обещала вытащить Питера из ямы. Сразу же она побежала к отцу и как сама сказала: «Учинила скандалище!». Отец не сдался полностью, но обещал, что выпустит, если мальчик здоров. Майор гвардии, немного сведущий в Черной смерти, сказал, что если человек болен, то через несколько дней это уже будет видно. Сообща решили, что мальчик просидит в яме четыре дня и если на его теле за это время не появится признаков чумы, его выпустят на все четыре стороны. Но Ингрид настояла, чтобы мальчика оставили хотя бы при кухнях, а лучше, что бы он просто остался при ней, как старый товарищ по играм. Барон скривил ухмылку, но ничего не сказал, согласно покивав. Он, как не крути, видел насколько тоскливо в замке его дочери.
3.
Время в молитвах и размышлениях летело невероятно стремительно. До самой ночи пастор не выходил из церкви, лично меняя свечи и заботясь об утвари. Он как раз искал ответы в библии на свои тяжелые вопросы, когда двери церкви отворились и на пороге замерло несколько человек. Медленно повернувшись к ним, священник почувствовал, как сердце в груди словно погрузили в лед. И холод этого льда заморозил и само нутро пастора.
Они все до единого были больны. Следы вскрывшихся бубонов были даже на лицах. Обезображенные еле стоящие на ногах, с заплывшими глазами и каким-то шумным хрипящим дыханием они вызывали в пасторе почти панику. Но он стоял, сжимая библию в руках и внимательно рассматривал уродливые лица, выискивая среди вошедших лидера.
Вожак нашелся сам:
– Пастор… – прохрипел он. – Наш добрый пастор. Наш милосердный, отпускающий грехи и спасающий души пастор… вы ли это?
Отец Марк опустил руки с библией, чуть склонил голову на бок и сказал тихим ровным голосом:
– Сын мой, что привело тебя в столь поздний час? Разве ты не знаешь о запрете короля? В церковь нельзя ходить пока болезнь не покинет наш город. Неужели ты хочешь, чтобы другие добрые прихожане, что придут, потом заразились здесь и поносили Спасителя нашего… ведь в Его доме они обретут проклятие, которое уже на тебе.
Мужчина хрипло рассмеялся, отчего у пастора даже мурашки по спине пошли. Это было словно в глупых запрещенных церковью фантазиях про призраков и злых духов. Там тоже пугающе смеялись бесы и подвывали неуспокоенные души. Кто же стоял перед ним? Бесы или все-таки неуспокоенные души, пришедшие за отпущением грехов?
– Мне поссать на волю короля и на баронские указы тоже поссать… Разве, отче, вы не видите что я умираю? Да и на других людей мне погадить… Пусть хоть все передохнут, раз я заживо гнию.
Все-таки бесы пожаловали в гости, хмуро подумал про себя пастор и пожалел сразу о многом. Что не взял даже кинжала ведомый в церковь жаждой успокоения. Что не запер двери, провалившись в свои тяжелые думы и молитвы. Что не позвал охрану, которая наверняка и рада была остаться в баронском доме, а не лезть на охваченные страхом и злобой улицы.
Собравшись с духом, Отец Марк спросил все так же тихо и ровно:
– Чем же я могу помочь тебе, сын мой?
– Вы? – спросил зараженный и громко рассмеялся: – Вы не можете мне помочь, да и господь тоже, раз он отвернулся от меня и дал умереть моей семье, а теперь вот и я подыхаю…
Он раскашлялся, выплюнул кровавую мокроту на пол и священник подумал, что от таких плевков может не помочь и окуривание заезжего врача.
Справившись с кашлем, мужчина, медленно наступая на пастора, сказал:
– Вы там что-то говорили про то, что господь сохранил вас чтобы вы уберегли нас от этой заразы… Видать ошиблись вы в замыслах божественных, святой отец. Не уберегли вы нас… И думаю, теперь я знаю зачем вы выжили там… в столице. Вам просто господь дал отсрочку. Но она закончилась, святой отец. Я стану волей господа и подарю вам то, отчего вы спаслись там. Чего же вы так побледнели, святой отец? Причастите меня? Дайте мне тела и крови христовой! Ведь я христианин! – Мужчина уже кричал, все так же медленно и неотвратимо наступая на пастора. Отец Марк крепился, но разум его словно взбесившись требовал только одного – бежать. Ведь всего одного касания может хватить! Всего одного касания этого беса хватит, чтобы уволочь в могилу и его…
Не выдержав, пастор отступил на шаг. Потом еще на один. Он уперся спиной в алтарь с горящими на нем свечами и понял, что время отступления кончилось. Словно проклятый из могилы вставал в нем баронет Роттерген. Безумием наполнились глаза священника и этот, почти нечеловеческий взгляд, стал цепко осматривать все вокруг. И высмотрел на расстоянии протянутой руки тяжелый бронзовый подсвечник на широком круглом основании.
Мгновение и это уже не подсвечник – это тяжелая булава времен не столь далеких. И это уже не отец Марк. Поколения Роттергенов медленно поднимались в его сознании. Не умеющие отступать и оттого так часто погибавшие за своего сюзерена. Не умеющие боятся и потому безумные в своих атаках.
Отец Марк отвел руку назад и, держа подсвечник чуть выше головы, был готов к любому движению проклятого. Втянув другую руку вперед, словно в предостерегающем жесте, отец Марк сквозь прищуренные глаза внимательно следил за противником.
Только вот противник, видя воинственного пастора, захохотал, потешаясь оттого как нескладно выглядел отец Марк в своем одеянии и замерший в хищной стойке.
– Святоша… Я десятник баронской стражи Родерик. И это тоже стражники. Просто мы ушли, когда поняли, что больны. А то знаем мы вас добрых, живьем ведь закопаете. И ты хочешь потягаться со мной?
Откуда-то из-за спины проклятый вытащил тяжелый стражницкий палаш и словно взвесил его в руке, поглядывая на отца Марка.
– Поиграем напоследок, святой отец? Или вы как это положено доброму христианину смиренно встанете на колени и примите дар господень коим он наградил всех нас?
Отец Марк глядя в изуродованное лицо бывшего стражника, только диву давался, как оказывается много от него скрывал лейтенант. У него даже дезертиры есть, а он молчал.
Почти не слушая хрипящий голос проклятого, отец Марк уже представлял, как все произойдет. Как он отстранится от первого удара палаша и как попытается размашистым ударом дотянуться основанием подсвечника до этой безобразной твари. Если он дотянется, то одного удара хватит что бы проломить голову или ключицу. Если поймать стражника на провороте можно перебить ему спину. А дальше те трое. Но они не страшны. Они еле на ногах стоят. Это именно мертвые. Мертвые восставшие из могил по упущению господнему. – Заверял себя, отец Марк готовясь принять бой. – И эти мертвые еще не знают, кем я был когда-то… надеюсь, я смогу с честью пройти и это.
Но Родерик не был тупицей. И по стойке и по глазам, а самое главное по тому, что священник не метался, спасаясь от него, а приготовился к схватке, стражник понял, что перед ним не простой святоша. И сомнение закралось в его терзаемую болью душу. А выдюжит ли. А успеет убить с одного, максимум с двух ударов этого крепкого, бодрого и далеко не старого священника с глазами убийцы, а не слуги божьего.
И, может быть, Родерик отступил бы. Может быть, он снова скрылся бы в ночи и дальше мародерствовал пока бы не сдох и не свалился с разложившимся нутром. Но двери церкви незапертые налетчиками раскрылись и на пороге замер вечно улыбающийся врач. Но как бы эта улыбка не раздражала священника, в тот момент он был ей рад. И врачу был рад. И особенно был рад двум пистолетам в его руках. И у него даже не повернулся язык закричать, что бы не осквернял убийством дом божий. Мягко ударили стальные дуги с зажатыми в них тлеющими фитилями в пороховые каналы. И сначала один пистолет глухо рявкнул и плюнул большой пулей в полумертвого проклятого, а затем и второй выстрелил в Родерика, в изумлении замершего спиной к пастору. Оба чумных упали на пол, но Родерик продолжал сучить ногами и изгибаться, желая подняться. А когда он снова со сдавленным полукриком повалился, то попытался отползти в угол, оставляя за собой след своей проклятой крови.
Еще двое обезображенных мужчин закрываясь руками от врача, отступали к алтарю, словно огромное распятие над ним должно было их непременно спасти. Но врач, как ни в чем не бывало заправил за пояс опустошеннее пистолеты и не торопливо словно растягивая удовольствие, вытянул свой недлинный и узкий клинок.
Проклятые тоже попытались достать свои палаши хитро подвязанные за спиной. Но они были слишком обессилены болезнью, а врач двумя стремительными скользящими движениями уже подобрался к ним.
С хирургической точностью Андре Норре нанес каждому из оставшихся на ногах по уколу и они повалились на пол заливая все вокруг кровью из пробитых насквозь гортаней. А сам врач, не обращая на бедняг внимания, подошел к скулящему и хватающемуся за разорванный пулей живот Родерику и спросил насмешливо:
– Отпущение грехов требуется? – Родерик в ответ что-то прохрипел, но врач вряд ли разобрал слова. Он занес шпагу над искаженным гримасой боли лицом стражника и напутствовал того: – Удачной дороги в Ад.
А дальше вызывая отвращение на лице пастора, кончик шпаги сначала проколол глаз и вся церковь огласилась истошным воплем, а затем мягко почти без сопротивления погрузился в мозг. Вой смолк оборванный в апогее, и тело бывшего десятника безвольно распростерлось на полу.