Основание Нового Рима, создание сената, кодификация законов. Первые столкновения с Империей Колесницы. Постройка Звездного экспресса, почти мгновенные перемещения по кольцу порталов. Возвышение Неронии. Союз с Китежем. Создание колоний и освоение новых планет – все это звучало куда лучше, нежели уничтожение Карфагена или разграбление Эпира в земной истории.
Хотя нельзя сказать, что все выглядело так уж благостно. На планетах, живущих в культурной традиции Рима, почти сразу же появилось рабство. С ним боролись, старались ограничить законами и в метрополии довольно быстро упразднили, но в колониях его постоянно практиковали. С другой стороны, на планете Китеж, взявшей за основу Россию девятнадцатого века, поначалу крепостных не было, они появились сами собой в подводных городах. Реконструкция воскрешает пороки системы, которая взята за основу. Но не всегда. Иногда пороки бывают заемные. Пример – Колесница Фаэтона. Реконструированная наполеоновская Франция породила экономику, которая держалась на рабском труде. Хотя в реальной истории Франции ничего подобного не было. Может быть, здесь сработала революционная формула: «Исходя из абсолютной свободы, прихожу к абсолютному рабству?»
Марк отложил инфокапсулу и задумался.
Зачем я это делаю? Ведь существуют официальные Анналы, давным-давно написанные, сотни раз перепроверенные, всем известные. Их копии имеются в каждой колонии. Они не сгинут. Что я могу добавить к уже известным фактам? Тот факт, что в первой войне с Колесницей Фаэтона мы были разбиты в пух и прах, и даже признали себя колонией Империи? Колесничие забрали у нас все боевые корабли и запретили строить новые. Десять лет позора, а потом взорвался один из нуль-порталов, и планеты оказались на четверть века отрезанными друг от друга. Вот тут-то и пригодилась генетическая память наших деток – они помнили то, чему учили в школах и университетах их отцов. Они построили новый «Детский» флот и, как только порталы удалось восстановить, рванули в сектор звезды Фаэтон. Колесница была повержена одним ударом, тысячи пленников освобождены и привезены на Лаций. А вскоре стало ясно, что наша капризная планета дарует генетическую память далеко не всем.
Да, существуют официальные Анналы, они почти правдивы. Но это «почти» таит в себе столько лжи.
К примеру, дело Спурия – одно из первых дел далекого пра-пра-пра… деда. В Анналах Спурий объявлен заговорщиком, покусившимся на власть патрициев, но только Корвинам известно, что бедняга Спурий искренне хотел помочь людям. Теперь этому почему-то никто не верит. Разумеется, Спурий был тщеславен, обожал, чтобы его благодарили, льстили в глаза, лебезили. Но этого ему хватало с избытком. Спурий никогда не рвался к власти. Пожалуй, он даже ее избегал, отказывался становиться кандидатом на должность, даже когда ему предлагали. Он отбил у пиратов корабль, груженный продуктами, и, вместо того чтобы продать добычу на бирже, практически все раздал жителям Нового Рима. Спурия убили, и род его был проклят лишь потому, что патрициям показалось, что его благодеяния могут пошатнуть их тогда еще нетвердую власть.
«Просто так обычный человек не может совершать подобные поступки» – вот и все доказательство его вины.
Так что получается, что частная история лишь местами совпадает с общепринятой. Неужели Марк Валерий Корвин так тщеславен, что вознамерился изменить раз и навсегда утвержденные Анналы? Или патриции так привыкли к бессмертию, которое дарует генетическая память, что не могут не думать о посмертной жизни? И он готов создать иллюзию бессмертия в виде этих инфокапсул, мемуаров их рода.
«Если я пишу эту историю, – мысленно вынес вердикт Корвин, – значит, я не верю, что Лаций спасется. Да, я могу погибнуть, но все это помнят Лери и ее сын. Они спасутся, если я их не подведу».
Корвин вынул из кобуры бластер и разбил рукоятью хрупкие инфокапсулы с записями.
* * *
Несмотря на введение чрезвычайного положения, Новый Рим жил обычной жизнью. Быть может, более праздной, чем обычно. Теперь и днем, и ночью улицы были запружены народом, и каждую полночь за Тибром устраивали фейерверки. Со своего балкона посол Колесницы Фаэтона в темноте наблюдал, как Лаций прощается с еще одним ушедшим днем.
Ночи вдруг сделались необыкновенно короткими, город шумел и веселился до третьей стражи, а каждое утро начиналось с включения на полную мощность новостных информканалов. Комментаторы наперебой уверяли, что делается все для ликвидации опасности, и просили сохранять спокойствие. За городом рыли убежища, бурильные автоматы работали непрерывно, то и дело земля содрогалась от взрывов. Со временем всем стало казаться, что ничего страшного не случится.
«Неужели они на что-то надеются?» – дивился граф Гарве, просматривая новостные сводки.
– Вас спрашивает какая-то женщина, господин посол! – сообщил секретарь через комустройство.
– Я никого не принимаю, – отозвался Гарве.
Оказалось, на Лации проживало не так уж мало колесничих, которые теперь были не прочь покинуть планету. И – что самое интересное – все они сохранили гражданство Колесницы Фаэтона. Как им удалось это сделать, посол понятия не имел – ведь Лаций очень строго следил за тем, чтобы на метрополии селились только римские граждане. И вдруг – тысячи колесничих стали требовать эвакуировать их с планеты. В распоряжении Гарве было только два дипломатических звездолета, а на просьбу допустить на планету пассажирский лайнер Колесницы консул Аппий Клавдий вежливо, но твердо отказал.
– Это супруга префекта по особо важным делам Марка Валерия Корвина. Верджиния, – уточнил секретарь.
– Вот как? – Гарве потер пальцами лоб, изображая задумчивость.
На самом деле он был растерян: его разговор с Верджи накануне праздника и затем встреча во дворце консула на Палатине не подразумевали никакого продолжения, посол попросту сделал предупреждение: в завуалированной форме попытался сообщить, что Лацию осталось существовать максимум три месяца. Этот поступок даже по самым снисходительным меркам походил на предательство, но Гарве невыносимо было хранить в себе тайну и просто молчать, наблюдая за агонией мира, который он так нежно (пусть и тайно) любил.
Зачем эта женщина явилась теперь? Неужели не понимает, каков риск? Она ведь самым примитивным образом подставляет его?!
Но попросту отослать ее было бы тем более подозрительно: мало ли действительных и бывших граждан ломится в кабинет посла, умоляя о спасении? Пусть шпионы считают, что Верджи тоже явилась за помощью, что она надеется на прощение.
– Проводи ее в мой кабинет, – буркнул посол в комустройство.
Гарве отключил Галанет, оперся локтями о столешницу роскошного стола из мореного дуба, сплел пальцы в замок. Что сказать этой женщине? Отчитать ее? Или выслушать, а потом сделать вид, что никакого разговора прежде не было?
«А зачем? Зачем мне юлить и бояться? – задал сам себе вопрос Гарве и не нашел ответа. – Чего я страшусь, если все уже решено?»
Верджи вошла. Черная дерзкая челка, облитая объемным лаком, свешивалась на глаза, на губах – лиловая помада. Одета она была изысканно: платье без рукавов в широкую поперечную полоску (черная, фиолетовая, сиреневая, все разной ширины), стянутое широким черным поясом. Два золотых массивных браслета (оба коммики или один фальшивый?), золотой кулон с крупным изумрудом на груди. Золотые босоножки на высоченных каблуках. Она без приглашения уселась в кресло, положила ногу на ногу.
– Я принимаю ваше предложение, посол, – заявила Верджи с таким видом, будто оказывала милость Гарве.
Носок ее золотой туфельки подрагивал. Отличный наряд для каторжанки, ничего не скажешь.
– Какое предложение? – Гарве вздернул брови в фальшивом удивлении.
– О возвращении на Колесницу. Вы обещали отмену смертного приговора, не так ли?
– Но не полное помилование, – напомнил посол.
– Я знаю. Не смерть, так ведь?
– У вас нет детей?
– Нет… есть племянник, – если Верджи и удивилась такому повороту разговора, то постаралась не подать виду.
– Тогда возьмите для него игрушку. Купил и только потом вспомнил, что мне она ни к чему.
Он достал из ящика и поставил перед собой игрушку-анимашку. Ящерица вертелась на куске янтаря и отбрасывала свой хвост, который тут же вырастал. Посол пододвинул игрушку поближе к Верджи и откинулся в кресле. Верджи выключила анимацию и спрятала ящерку в сумку. Странный подарок. Совсем не детская игрушка. Зачем Гарве ее купил? Его единственный сын погиб пять лет назад. Неужели посол все еще покупает для него игрушки?
– Вас ждет десять лет каторги. Или вы позабыли об этой маленькой детали? – поинтересовался колесничий.
– Когда есть выбор – смерть или десять лет каторги, мало кто выберет смерть. Не так ли? – Верджи улыбнулась.
– Я бы выбрал
* * *
Выйдя из посольства Колесницы Фаэтона, Верджи направилась пешком к рынкам Траяна. Она могла бы без труда взять мобиль для поездки – благо на вертикальных стоянках они висели гроздьями – в основном почему-то одноместные, как будто в условиях надвигающейся катастрофы жителям столицы предлагали разъединиться. Но Верджи неспешно шагала по тротуару – день был чудный, до назначенной встречи – масса времени. К тому же ей хотелось подумать. Хотя думать было в общем-то не о чем. Слово «после» было слишком уж понятным. Грядет катастрофа. Но не глобальная, не провал в какую-то там неведомую дыру, а такая, в которой вполне можно выжить. Вопрос в другом: почему посол сливал эту информацию изгнаннице? Из лучших побуждений? Или устраивал очередную дезу? Подавал Лацию надежду, которой у него на самом деле не было?
Еще издали Верджи заметила толпу у входа на рынок. Вигилы наводили порядок среди жаждущих проникнуть в торговые ряды. Толкотни не наблюдалось, как не было криков и ссор, наоборот, люди разговаривали почти весело, шутили, слышался смех, женщины демонстрировали друг другу рекламные голограммы нарядов и спорили о фасонах платьев. Очередь продвигалась довольно быстро. С отменой кредов и обесцениванием счетов расплатиться можно было только продуктовыми карточками. Многие женщины меняли масло или сахар на наряды и духи.
Верджи с минуту или две полюбовалась на толпу, прикидывая, стоит ли пытаться проникнуть внутрь, потом засмеялась, развернулась на каблуках и направилась к ближайшему кафе. Если не считать этой толпы у входа на рынок, то жизнь Нового Рима внешне ничуть не изменилась. Разве что офис турагентства, предлагавшего полеты на Острова Блаженных, был закрыт. «Извините, – значилось на табличке у двери, – полеты временно отменены». Какой-то остряк прилепил рядом мигающую голограммку-граффити: «До конца света».
Верджи вошла в кафе. Почти все столики были заняты, нашлось единственное место в дальнем углу, откуда не видно было улицы. Верджи отодвинула стул и села, небрежно опершись одной рукой о спинку стула и положив ногу на ногу. По головидео показывали берег моря. Пляж был полон людей. Голос за кадром сообщал, что, несмотря на введение чрезвычайного положения, скоростной поезд к Тирренскому морю отправляется каждый стандартный час. Что делать, когда осталось так мало времени? Остается только одно: жить не замечая смерти. То есть как мы всегда и живем.
Если бы Марк остался на планете, они бы тоже поехали на море и превратили последние дни в непрерывный медовый месяц. Мысль о Марке вызвала тупую боль и ощущение пустоты. Как будто Верджи оказалась внезапно на краю и вот-вот могла сорваться вниз, в никуда. Он обещал вернуться. Сдержит ли он слово или обманет? Глупый вопрос. Что бы он ни выбрал – боль будет почти невыносима. Не вернется, останется жив – отравит ядом предательства ее чувства. Вернется – значит, погибнет вместе со всеми. Верджи не знала, о чем думать больнее.
А ведь она почти сбежала вместе с ним. Вещи были собраны, приготовлен легкий защитный комбинезон и баллон с кислородом – на случай, если Марк не сразу извлечет ее из ящика андроида. Она вышла в атрий – оставить в домовом компьютере сообщение управляющему и краткие распоряжения. И в этот момент приехала Лери.
«Знаешь, я решила, что должна в этот час побыть с тобой, – сказала красавица-золовка. – Давай выпьем кофе и немного поболтаем на террасе».
Сказать «нет» у Верджи не повернулся язык.
«Давай», – ответила она и вызвала андроида с кухни.
Женщины уселись на террасе, Лери заняла кресло, в котором обычно сидел Марк.
«Это только на первый взгляд запрет консула кажется таким чудовищным, – сказала Лери. – Мы должны верить в победу, как всегда верили римляне. Мы не можем проиграть, даже если первый удар выглядит как катастрофа. Эта экспедиция – не попытка спастись бегством, а именно – путь к победе».
«Кто тебя прислал? – спросила Верджи охрипшим голосом. – Кто? Герод Аттик?»
«Консул, – Лери взяла чашечку из рук андроида, сделала глоток. – У каждого бывают минуты слабости и неверия. И в такую минуту надо, чтобы рядом кто-то был».
«А если я сейчас встану и уйду?» – спросила Верджи.
«Значит, ты готова отдать за три месяца всю свою будущую жизнь. Свою и Марка».
«У нас нет будущей жизни».
«Есть».
Верджи вскочила, будто собираясь бежать, но тут же поняла, что никуда не поедет: тайный план Марка раскрыт, ее попросту остановят на космодроме. Она только опозорит его и себя. Тогда она разрыдалась, горько, по-детски, неожиданно для себя самой, она-то считала, что давно разучилась плакать. Лери кинулась к ней. Так они стояли, обнявшись, пока не позвонил Марк…