Она похожа на меня.
Я поворачиваюсь к старухе, но не успеваю сказать и слова, как вокруг все оживает. Тени отделяются от деревьев, поднимаются из болотных бочагов, расплывчатые пятна темноты превращаются в тела с головами, руками, ногами и бледными, горящими угрозой глазами. Старуха тянет меня за собой на тропинку.
– Просыпайся скорее! – кричит она.
И щиплет меня за руку – сильно, с вывертом. Я чувствую боль. И тут же сажусь в своей постели.
5
– А синяк у тебя остался? – спросила Джилли.
Софи покачала головой и улыбнулась. На Джилли в этом смысле всегда можно положиться. Кто еще, кроме нее, станет искать чудо в любой ситуации?
– Нет конечно, – ответила она. – Ведь это был просто сон.
– Но...
– Подожди, – перебила ее Софи. – Еще не все.
Вдруг что-то прыгает на стену между ними, девушки вздрагивают, но тут же понимают, что это всего лишь кот.
– Глупый котище, – говорит Софи, когда зверь подходит к ней и тычется лбом в ее руку. Она гладит его.
6
Следующей ночью я стою возле окна и смотрю на улицу, как вдруг у меня за спиной раздается какой-то шорох. Я поворачиваюсь и обнаруживаю, что я уже не у себя дома. Передо мной старый амбар, груда соломы у стены напротив. Зажженный фонарь покачивается под потолком, в воздухе приятно пахнет пылью, кто-то – корова или, может быть, лошадь вздыхает в дальнем стойле.
А еще я вижу парня, он стоит прямо под фонарем, шагах в шести от меня, и ничего не делает, просто смотрит. Он так хорош – упасть не встать. Не дохляк, но и не гора мышц. Лицо открытое, дружелюбное, улыбка широкая, а глаза такие, что умереть от зависти можно: длинные мечтательные ресницы и зрачки цвета фиалок. Волосы густые, длинные, закрывают шею, челка так низко спускается на глаза, что мне тут же хочется протянуть руку и взъерошить ее.
– Прости, – говорит он. – Я не хотел тебя испугать.
– Я не испугалась, – отвечаю я.
И это правда. Наверное, я уже привыкла прыгать во сне туда-сюда. Он улыбается. Говорит:
– Меня зовут Джэк Ворон.
Не знаю почему, но я вдруг почувствовала слабость в коленках. Хотя кого я обманываю? Знаю.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он.
Я рассказываю ему, как стояла в своей квартире у окна, глядя на луну, но тут же вспоминаю, что несколько вечеров тому назад проводила последнюю четверть, а значит, не смогла бы увидеть ее сегодня.
Он кивает.
– Она тонет, – говорит он, и тут я вспоминаю вчерашнюю старуху.
Я смотрю в окно и вижу болота. Там темно и жутко, далекого света от женщины в пруду, который был вчера ночью, больше нет. На меня нападает дрожь, но Джэк оказывается внимателен и заботлив. Он снимает с опорной балки амбара одеяло, накидывает его мне на плечи. Его рука тоже ложится на мои плечи, чтобы удержать одеяло, и остается там. Я не возражаю. Я опираюсь на него так, будто мы всю жизнь были вместе. Это странно. Мне спокойно, хочется спать, и все же я возбуждена как никогда.
Он смотрит в окно вместе со мной, его бедро прижато к моему, рука приятно давит мне на плечи, тело излучает тепло.
– Бывало, – говорит он, – Луна ходила по болотам всю ночь, пока не уставала так сильно, что ее свет угасал. Тогда она оставляла этот мир и уходила в другой, говорят, что в Страну фей или, по крайней мере, туда, где темнота не прячет кикимор и боглов, молодела и возвращалась. Три ночи проходили без нее, зло правило во мраке, но потом лунная лампада зажигалась вновь, свет становился ярче, призраки обращались в бегство, и мы, покончив с дневными заботами, опять шли друг к другу в гости.
Он прижимается щекой к моим волосам, его голос становится мечтательным.
Я вспоминаю, как моя мама рассказывала о том, что Луна в эти три дня живет другой жизнью. Что время в Стране фей течет иначе, и потому наш день там может оказаться целым месяцем.
Он молчит, потом добавляет:
– Интересно, скучают ли по ней в том мире.
Я не знаю что сказать. Но потом понимаю, что в этом разговоре отвечать необязательно.
Он поворачивается ко мне лицом, опускает голову, и вот мы уже смотрим друг другу в глаза. Я тону в его фиалковых зрачках, и вдруг я в его объятиях, и мы целуемся. Понемногу, шажок за шажком, он подводит меня к охапке соломы у стены. Мы ложимся на одеяло, и я радуюсь, что на мне длинная юбка и крестьянская блузка, потому что их легко снять.
Его руки и губы такие нежные, они касаются меня легко и мягко, точно крылья мотылька. Не знаю, как описать то, что он со мной делает. Вроде бы то же самое, что и мои прежние любовники, но у него это получается совсем иначе, меня охватывает жар, кожу жжет и покалывает от скрытого огня, который вспыхивает глубоко между ног и пробегает по жилам.
Я слышу свой стон, Джэк входит в меня, жарко дышит мне в ухо. Я чувствую тяжесть его тела, вдыхаю его запах. Мои бедра скользят по его бедрам, наши тела только настраиваются на тот самый совершенный ритм, как вдруг я просыпаюсь в своей постели, вокруг меня обвилась простыня, рука между ног, палец на том самом месте, двигается вверх и вниз, вверх и вниз...
7
Софи умолкает.
– Жестко, – поизносит Джилли минуту спустя.
Софи смущенно усмехается:
– Да уж знаю. Я и сейчас-то едва на месте сижу, стоит только вспомнить. А уж в ту ночь – я была так распалена, когда проснулась, что даже думать не могла. Так и продолжала, пока не кончила, а потом лежала, выжатая как лимон. Пошевелиться сил не было.
– У тебя ведь, кажется, знакомый есть, по имени Джек Кроу[33]? – спросила Джилли.
– Да, он еще салон татуировок на Палм-стрит держит. Я с ним пару раз встречалась, но... – Софи пожала плечами, – ты знаешь. Ничего не вышло.
– Да, верно. Ты мне говорила, что его, кроме татуировок, ничего не интересует.
Софи покачала головой, вспоминая:
– Да, он предлагал мне татуировки в интимных местах сделать, чтобы знали только я и он, и никто больше. О Господи.
Кот распластался у нее на коленях, головой к животу, и задремал. Глубокое звучное мурлыканье волнами исходило от него. Софи оставалось только надеяться, что блох у него нет.
– Но парень из моего сна был вовсе не похож на Джека, – сказала она. – И к тому же его зовут Джэк, через "э".
– Что это за имя такое?
– Нормальное имя, из сна.
– Ну а потом ты его встречала, на следующую ночь?
Софи покачала головой:
– Нет, хотя не из-за отсутствия интереса.
8
На третью ночь я оказалась в домике, крохотном, прямо как из сказки. Повсюду развешаны пучки трав, очаг кажется огромным, особенно для такой маленькой комнаты, в нем черные железные горшки, чайник стоит прямо на камнях, толстые домотканые половики под ногами, аккуратно заправленная узкая кровать в углу, часы в простенке у двери, грубо сколоченный деревянный стол и пара стульев – у закрытого ставнями окна. Старуха как раз сидела у стола.
– Вот и ты, – сказала она. – Я тебя прошлой ночью искала, но не нашла.
Я так привыкла к этим ночным делам, что уже не пугаюсь, а принимаю все как должное, правда, на этот раз я немного разочарована тем, что оказалась здесь, а не в амбаре.
– Я была с Джэком, – говорю я, и старуха хмурится, но молчит.
– Ты его знаешь? – спрашиваю я.
– Слишком хорошо.
– С ним что-нибудь не так?
Я чувствую, как при одном упоминании его имени меня снова начинает бросать в жар. По-моему, с ним все очень даже в порядке.
– Не стоит он доверия, – говорит наконец старуха.
Я трясу головой:
– Мне кажется, он не меньше вас беспокоится из-за той женщины, которая утонула. Он мне про нее рассказывал: и как она уходила в Страну фей, и все прочее.
– Никогда она у фей не бывала.
– А куда же она уходила?
Теперь старуха трясет головой.
– Слишком много вороны каркают, – ворчит она, и я теряюсь в догадках, кого она имеет в виду, одного Джэка или все воронье племя? Неужели Джэков может быть много?
У меня даже мурашки бегут по коже. Я рядом с ним одним плохо соображаю; а если их окажется несколько, то у меня, пожалуй, и вовсе предохранители полетят, и я просто растаю, как Снегурочка.
Но старухе я ничего такого не говорю. Джэк будит и доверие, и желание, чего о вас, бабушка, не скажешь.
– Ты нам поможешь? – говорит она вместо ответа.
Я сажусь напротив нее за стол и спрашиваю:
– О чем вы?
– О Луне, – отвечает она.
Я трясу головой:
– Не понимаю. Вы про ту женщину, которая утонула в пруду?
– Утонула, – говорит старуха, – но не умерла. Пока.
Я начинаю спорить, но тут до меня доходит, где я. Это же сон, а во сне может случиться что угодно, разве нет?
– Только ты можешь разрушить чары боглов, – говорит старуха.
– Я? Но...
– Завтра, когда будешь ложиться спать, положи в рот камешек, а в руку возьми ореховый прутик. Может статься, ты окажешься у меня, а может, и со своим Вороном, но, как бы то ни было, молчи, не говори ни слова. Иди на болото и не останавливайся до тех пор, пока не найдешь гроб, а на нем свечу, тогда скоси глаз, и очутишься там, куда я тебя водила давеча.
Она умолкает.
– И что я должна сделать потом? – спрашиваю я.
– То, что надо.
– Но...
– Я устала, – говорит она.
Она машет на меня рукой, и я опять просыпаюсь в своей постели.
9
– Ну и? – не терпелось Джилли. – Ты это сделала?
– А ты сделала бы?
– В ту же секунду, – выпалила Джилли. Она придвинулась поближе к Софи, и заглянула ей в лицо. – Только не говори мне, что ты не сделала того, о чем она тебя просила. Не говори, что на этом все закончилось.
– Вся история показалась мне такой глупой, – ответила Софи.
– Ну, пожалуйста!
– Нет, правда. Одни бессмысленные загадки. Я знала, что это сон, что в нем вовсе не обязательно должен быть смысл, но, с другой стороны, сна чала все было так связно, а потом совсем запуталось, вот мне и показалось... ну, я не знаю. Нечестно как-то.
– Так ты это сделала?
Софи наконец сжалилась.
– Да, – ответила она.
10
Я ложусь спать с маленьким гладким камешком во рту и долго не могу заснуть: мне кажется, что ночью я обязательно его проглочу и поперхнусь. Про ореховый прут я тоже не забыла, хотя какой толк что от того, что от другого – ума не приложу.
– Ореховый прут нужен, чтобы кикиморы и боглы не подступались к тебе, – слышу я голос Джэка. – А камень будет напоминать о твоем мире, о разнице между сном и явью, чтобы ты, забывшись, не разделила судьбу Луны.
Поросший травой бугорок, на котором мы стоим, как островок почти сухой земли посреди трясины, но и он пружинит под ногами. Я хочу поздороваться, но Джэк прижимает палец к губам.
– Старая она, матушка Погода, – говорит он, – да и странная, но в одном ее мизинце магии больше, чем простому смертному суждено повидать за всю жизнь.
Раньше я даже не задумывалась о том, какой у него голос. А он как бархат, нежный, гладкий, но совсем не похож на женский. Слишком звучный.
Он кладет ладони мне на плечи, и я чувствую, что вся таю. Я закрываю глаза, поднимаю голову, но он поворачивает меня спиной к себе. Накрывает ладонями мои груди и целует меня в шею. Я прижимаюсь к нему, но он приближает губы к моему уху и начинает шептать.
– Тебе надо идти, – говорит он тихо, его дыхание щекочет мне ухо. – На болото.
Я вырываюсь из его объятий и поворачиваюсь к нему лицом. Я хочу сказать: «Почему я? Почему я должна идти туда одна?» Но не успеваю я выдавить и звука, как его ладонь уже зажимает мне рот.
– Верь матушке Погоде, – говорит он. – И мне тоже верь. Только ты можешь это сделать, больше никто. Идти тебе или нет, выбирай сама. Но если хочешь попытаться, не говори ни слова. Ты должна пойти на болота и найти ее. Тебя будут соблазнять и мучить, но ты просто не обращай внимания, иначе лежать и тебе под Большой Корягой.
Я смотрю на него и знаю, что он видит, как он нужен мне, потому что в фиалковых глубинах его глаз читаю такую же потребность во мне.
– Я дождусь тебя, – говорит он. – Если смогу.
Это мне совсем не нравится. Собственно, мне и остальное тоже не понравилось, но я еще раз напоминаю себе, что это всего лишь сон, и киваю. Потом поворачиваюсь, чтобы уйти, но он перехватывает меня в последний миг, привлекает к себе и целует. Лихорадочно ищут друг друга языки, жарко пылают объятия, но вот он делает шаг назад.
– Я люблю твою силу, – говорит он.
Я не хочу идти, я хочу поменять правила, но чувствую, что стоит изменить хотя бы самую малость, как изменится все, и, может быть, во сне, который придет на смену этому, не будет и самого Джэка. Поэтому я провожу пальцами по его щеке, последний раз долго смотрю в фиалковые глаза, в которых так хочется утонуть, собираюсь с духом и поворачиваюсь, чтобы уйти.
На этот раз я действительно ухожу на болота.
Мне не по себе, но в этом нет ничего странного. Я оборачиваюсь назад, но Джэка там уже нет. Кто-то неотступно следит за мной, но я знаю, что это не он. Я крепче сжимаю ореховый прут, перекатываю во рту камешек и иду вперед.
Это нелегко. Каждый раз, прежде чем сделать шаг, приходится выбирать место, чтобы не провалиться в грязь с головой. Я тут же вспоминаю, что слышала, будто если человеку снится собственная смерть, значит, он умирает на самом деле, вот почему в самый последний момент мы всегда просыпаемся. Конечно, кроме тех, кто умирает во сне.
Не знаю, сколько я так шлепаю по грязи. Мои руки и ноги сплошь исцарапаны и изрезаны – я и представить не могла, до чего у болотной травы острые края, пока на собственной шкуре не почувствовала. Они режут кожу легко и незаметно, как бумагу, и щиплет так же сильно. Да еще грязь болотная в царапины набивается, тоже ничего хорошего. Счастье еще, что мошки нет.
Чувство такое, что ни одной живой души, кроме меня, на болотах нет. И в то же время я знаю, что я здесь не одна. Бывает, слово на языке вертится, а вспомнить его никак не можешь. Так и тут: я не вижу и не слышу ничего особенного, но знаю, что за мной следят.
Я вспоминаю Джэка и матушку Погоду, их рассказы о том, что скрывает темнота. Кикимор, бог-лов, привидения.
Немного погодя я вообще забываю о том, зачем пришла сюда, на болота. Ноги несут меня вперед, а над моей головой темным облаком висит неотвязный страх. Листья болотных бобов и водяной мяты скользят по моим икрам, как чьи-то мокрые холодные пальцы. Время от времени поблизости то будто птица крыльями захлопает, то вздохнет кто-то, тяжело так, со стоном, но я все равно никого не вижу.
Я уже почти падаю от усталости, как вдруг передо мной оказывается большой камень, а на нем – одинокая старая ива, такая огромная, какой я никогда раньше не видела. Она мертва, стоит, уронив голые ветви в стоячую воду. Камень под ней слегка накренился, грязь вокруг него совсем черная, а кругом так тихо, тише даже, чем повсюду, болото словно затаилось и чего-то ждет, и тут у меня возникает ощущение, будто какая-то тварь, нет, твари крадутся ко мне со всех сторон.
Я огибаю трясину, чтобы подойти к камню с другой стороны, и вдруг вижу то, чего не замечала раньше. Оказывается, камень похож на большой гроб, и я тут же вспоминаю слова матушки Погоды. Останавливаюсь, начинаю искать свечу и вижу крохотный огонек на самой верхушке черного камня, там, где сплетаются ветви мертвой ивы. Света от него не больше, чем от светлячка, но горит он ровно.
Я, как велела мне матушка Погода, кошусь сначала в одну сторону, потом в другую. Сначала я не вижу ничего, но потом, медленно поворачивая голову, замечаю под водой слабое свечение. Я замираю, не зная, что делать дальше. Исчезнет ли свет, если я посмотрю на него прямо?
Наконец я решаю подойти к свету боком, не переставая смотреть на него краем глаза. Чем ближе я подхожу, тем ярче он разгорается, и вот холодная вода уже плещется вокруг моих бедер, грязь чавкает под ногами, а бледное, жутковатое свечение поднимается со всех сторон. Я опускаю взгляд и вижу в воде свое лицо, но тут же понимаю, что это не мое отражение, а та утонувшая женщина, Луна, похороненная под камнем.