Городские легенды - Чарльз Де Линт 34 стр.


Я засовываю ореховый прут за вырез блузки и протягиваю руку к женщине. Мне приходится наклониться, черная вонючая вода лижет мне плечи и подбородок, но я все же касаюсь ее плеча. Пальцами я ощущаю тепло ее тела, это придает мне храбрости. Я вцепляюсь в ее плечи сначала одной рукой, потом обеими, и тяну.

Ни с места.

Я пробую еще раз, для чего мне приходится зайти поглубже. Наконец я задерживаю дыхание, опускаю голову в воду и тяну изо всех сил, но женщина остается неподвижной. На нее давит камень, на камень – огромная коряга-ива, и сон или нет, а я все-таки не суперменка. Сил у меня не так уж много, к тому же мне надо дышать.

Фыркая и отплевываясь, я поднимаю голову из гнилой болотной воды.

И тут я слышу смех.

Я оглядываюсь и вижу наконец этих тварей, которые расселись на берегу пруда. Кикиморы, боглы и прочие чудища, помельче. Сплошные глаза, зубы, тощие черные лапы и скрюченные руки с неестественно длинными пальцами. На дереве полно ворон, их хриплое карканье вторит насмешливому гвалту.

– Была одна, а стало две, – различаю я пару голосов. – Сварим обеих в болотной воде.

Меня начинает трясти, не только от страха, хотя я, конечно, испугалась, но и от холода – вода просто ледяная. Чудища все изгаляются, выкрикивая стишки про всякие супы да подливки. Вдруг они замолкают, и с ветвей ивы спрыгивают, один за другим, трое.

Точнее, я даже не поняла, откуда они взялись, просто появились, и все. Они не кикиморы, не боглы и не призраки. Они люди, и вид у них чересчур знакомый.

– Проси чего хочешь, – говорит один, – и все исполнится.

Это же Джэк, понимаю я. Джэк говорит со мной, только голос у него не такой, как обычно. И выглядит он в точности как Джэк. Все трое выглядят в точности как он.

Я вспоминаю, как матушка Погода говорила, чтобы я не доверяла Джэку, а он сказал, чтобы я верила ей. И ему. Но теперь, глядя на трех Джэков сразу, я не знаю что и думать. У меня начинает болеть голова, и мне очень хочется проснуться.

– Только скажи, чего тебе хочется больше всего на свете, – говорит другой Джэк, – и мы все исполним. Зачем нам расставаться врагами. Женщина утонула. Она мертва. Ты опоздала. Ей уже ничем не поможешь. Зато ты можешь помочь самой себе. Так позволь нам выполнить твое самое заветное желание.

«Мое заветное желание», – думаю я.

Я снова говорю себе, что это всего лишь сон, и все же мысли о том, чего бы я попросила, если бы могла, сами лезут мне в голову.

Я гляжу в воду, на утонувшую женщину, и думаю об отце. Он никогда не говорил со мной о матери. «Она была как сон», – сказал он однажды.

Может, так оно и было, думаю я, вглядываясь в лицо утопленницы, которая так похожа на меня. Быть может, она была Луной в этом мире, а в наш пришла, чтобы набраться новых сил, но когда настала пора возвращаться, она не хотела уходить, потому что слишком любила отца и меня. Вот только выбора у нее не было.

Поэтому когда она все-таки, вернулась, то оказалась очень слаба, ведь ей было так грустно. Вот почему кикиморы и боглы смогли заманить ее в ловушку.

И тут я расхохоталась. Это же надо: я сплю и вижу сон, в котором я стою по пояс в холодной вонючей воде и разыгрываю классический сценарий о покинутом ребенке. Как будто произошла какая-то ошибка и в один прекрасный день родители придут и заберут их в волшебный мир, где их все будут любить.

А еще в детстве я винила себя в том, что мать нас бросила: с детьми, которых оставляют родители, такое тоже бывает. Что бы ни случилось плохого, ребенок всегда чувствует вину, как будто это и в самом деле из-за него. Но я выросла. И научилась с этим справляться. Я поняла, что я совсем не плохая и что я не виновата в том, что мать от нас ушла, и мой отец тоже хороший человек и тоже ни в чем не виноват.

Конечно, мне и сейчас хочется знать, почему мать нас оставила, но теперь я понимаю, что какова бы ни была причина, искать ее надо в ней, а не в нас с отцом. Так же как я понимаю, что это всего лишь сон и утопленница вряд ли похожа на меня, скорее мне это кажется. Просто я

11

– Как ты можешь так говорить? – восклицает Джилли. – Господи, Софи, это же так очевидно. Она и в самом деле была твоей матерью, и ты насамом деле ее спасла. А Джэк был той птицей, которую ты высвободила из силков в самом первом сне. Джэк Ворон – разве непонятно? Вообще-то он опасный парень, но добрым поступком ты завоевала его доверие. Видишь, все сходится.

Софи медленно качает головой:

– Хотелось бы и мне в это верить, – говорит она, – но то, чего нам хочется, и то, что есть на самом деле, не всегда совпадает.

– А как же Джэк? Он ведь будет тебя ждать. И матушка Погода? Они оба все время знали, что ты – дочь Луны. А это что-то да значит.

Софи вздохнула. Погладила кота, прикорнувшего у нее на коленях, представила, будто касается темных мягких кудрей ворона, который может оборачиваться человеком в стране, существующей лишь в ее снах.

– Наверное, – сказала она, – это значит, что мне просто нужен новый парень.

12

Джилли ужасно милая, я очень ее люблю, но она во многом наивна. Или, может, ей просто нравится изображать простушку. Она готова верить всем и каждому, лишь бы речь шла о волшебстве.

Конечно, я тоже верю в волшебство, в то, которое превращает гусеницу в бабочку, я верю в чудо и красоту окружающего мира. Но я не могу поверить в реальность сна. Я не верю в то, на чем настаивает Джилли: будто во мне есть волшебная кровь, потому что я – дочь Луны.

Хотя, должна признать, хотелось бы.

В ту ночь я больше не ложусь. Брожу по квартире, пью кофе, чтобы не заснуть. Я боюсь засыпать, боюсь снова увидеть сон, который может оказаться явью.

А может, наоборот.

Когда начинает светать, я включаю душ и долго стою под ледяной струей, потому что перед этим мне опять вспомнился Джэк. Если допустить, что последствия неправильного выбора, сделанного мною во сне, сказались бы в реальности, то нет ничего странного в том, что пробужденное во сне либидо продолжает бесноваться наяву.

В надежде вернуться во времена невинности, я надеваю одежду, которую не носила лет сто. Белая блузка, линялые джинсы, сапоги и вытертый пиджак, который принадлежал еще моему отцу. Он из бордового бархата, с черными бархатными лацканами. Черная шляпа с плоской тульей и слегка изогнутыми полями завершает картину.

Я гляжу в зеркало и вижу девицу, которая словно на собеседование по поводу должности помощника иллюзиониста собралась, но мне плевать.

Как только час становится более или менее приличным, я направляюсь к дому Кристи Риделла. Я стучу в его дверь в девять, но он выходит растрепанный, с заспанными глазами, и я догадываюсь, что надо было дать ему еще пару часов. Но теперь уже поздно.

Я выкладываю все сразу. Передаю ему слова Джилли о том, что он все знает о просветленных снах, и говорю, что я хочу знать, есть ли в них хоть сколько-нибудь правды: существует ли то место, которое тебе снится, или люди, которых встречаешь там?

Сначала он просто стоит на пороге и мигает, как сова на свету, но, наверное, к странностям ему не привыкать, потому что он тут же приваливается к косяку и спрашивает, слышала пи я что-нибудь об условной реальности.

– Это место, где все, что мы видим вокруг, существует, потому что мы условились так считать, – отвечаю я.

– Ну вот, может, и во сне так же, – отвечает он. – Если все участники сна договорятся считать, что все окружающее их реально, то почему бы и нет?

Еще я хочу спросить его о снах, которые, как говорил мой отец, хотят пробраться в реальный мир, но решаю не искушать судьбу больше.

– Спасибо, – говорю я вместо этого.

Он бросает на меня изумленный взгляд. Спрашивает:

– И это все?

– Как-нибудь в другой раз объясню, – отвечаю я.

– Да уж, пожалуйста, – без особого энтузиазма говорит он, закрывая дверь.

Вернувшись домой, я выхожу на балкон и ложусь на старый диван. Закрываю глаза. Я не совсем уверена, но мне кажется, не будет никакого вреда, если я попытаюсь выяснить, не получится ли у нас с Джэком жить «долго и счастливо», как обычно в сказках.

Кто знает? Быть может, я и вправду дочь Луны. Не здесь, так в другом месте.

В доме врага моего

Мы не наследуем землю от отцов, а берем ее взаймы у детей.

Индейская пословица

1

Прошлое приходит в настоящее непрошеным, как бродячий кот, оставляя цветочки следов-воспоминаний: тут пролились на страницу чернила, там лежит старая фотография с измочаленным уголком, в другом месте ком пожелтевших газет поражает прихотливо перепутанными заголовками. Воспоминания приходят на ум беспорядочно, колесо памяти у нас в голове никогда не катится торными путями. На темном чердаке, который мы именуем головой, времена путаются, иногда в буквальном смысле.

Это сбивает с толку. Я побывала столькими людьми; не все они были мне по душе. Сомневаюсь, чтобы кому-нибудь другому они понравились тоже. Жертва, проститутка, наркоманка, лгунья, воровка. Но без них я не стала бы тем, кто я есть сегодня. Ничего особенного я собой не представляю, но себе я нравлюсь, вместе с нелегким детством и всем прочим.

Надо ли было становиться всеми ими по очереди, чтобы стать такой, какая я сейчас? И где они теперь, прячутся ли еще в темных уголках моего сознания, поджидая, пока я оступлюсь, упаду и снова выпущу их на свободу?

Я говорю себе, что надо их забыть, но это тоже неправильно. Когда их забываешь, они становятся сильнее.

2

Утреннее солнышко заглядывало в окно мансарды Джилли, играло на лице ее гостьи. Девочка на раскладной кровати еще спала, простыня закрутилась вокруг ее тонких рук и ног, обтянула вздутый живот. Сон смягчил ее черты. Волосы разметались по подушке, облаком окружив голову. Мягкий утренний свет придавал ей сходство с Мадонной, рисуя боттичелливский нимб, который сотрет беспощадное дневное солнце, едва она проснется.

Ей было пятнадцать лет. И она была на восьмом месяце беременности.

Джилли сидела у окна, ноги на подоконнике, на коленях блокнот. Она набросала сцену углем, потом слегка размазала контуры пальцем, чтобы смягчить их. Снаружи бродячая кошка одолела последние ступеньки пожарной лестницы и теперь стояла вровень с окном, жалобно мяукая.

Джилли ждала появления черно-белой кошки. Она сунула руку себе под колени, вытащила пластмассовую коробочку из-под маргарина, в которой был сухой корм, и выставила ее на лестницу перед кошкой. Пока та довольно хрустела своим завтраком, Джилли вернулась к портрету.

– Меня зовут Энни, – сказала ее гостья вчера вечером, когда остановила Джилли на Йор-стрит несколькими кварталами южнее ее дома. – У вас не найдется немного мелочи? Мне действительно надо как следует поесть. Не столько даже мне, сколько...

С этими словами она положила руку на свой вздутый живот. Джилли посмотрела на нее внимательно, ее взгляд задержался на давно немытых волосах, потрепанной одежонке, нездоровом цвете лица, теле, таком худом, что непонятно было, как душа самой девушки в нем еще держится, не говоря уже о ребенке.

– У тебя что, совсем никого нет? – спросила Джилли.

Девчушка кивнула.

Джилли положила руку ей на плечи и повела к себе в мансарду. Там она дала ей принять душ, пока та мылась, собрала поесть, нашла чистое платье, изо всех сил стараясь, чтобы это не выглядело как покровительство с ее стороны.

Достоинство девушки и без того пострадало, а Джилли знала, что восстановить его почти так же трудно, как невинность. Слишком хорошо знала.

3

«Украденное детство», Софи Этойль. Гравюра на меди. «Студия пяти поющих койотов», Ньюфорд, 1988.

Девочка в рваном платье стоит перед полуразвалившимся деревенским домом. В руке у нее кукла: палка, на одном конце которой шарик, на другомюбочка. Девочка растеряна, куклу свою держит неловко, как будто не знает, что с ней делать.

За дверью, в тени, стоит человек, он наблюдает за девочкой.

Мне было года три, когда мой старший брат начал ко мне приставать. Ему, значит, было одиннадцать. Пока родители пили или опохмелялись на кухне, он подходил и трогал меня между ног. Я отбивалась, но тогда я еще не понимала, что то, что он делает, плохо, даже когда он стал заталкивать в меня свой член.

Назад Дальше