Суванна взял фото. На нем объект слежки был снят вылезающим из флаера. Подтянутый, взгляд острый и хищный.
— Кость тонкая, — с оттенком зависти отметил Суванна, сам плотно сбитый, с брюшком и покатыми массивными плечами, — ему и на диете сидеть не надо.
— И тем не менее — сидит, — Машталера, казалось, радовала возможность посплетничать, — морит себя голодом, а ест одни натуральные продукты.
— Ну-у… — протянул Суванна, — это уже мания.
Сам он, что ни делал, что ни ел, неизменно толстел; ничего не попишешь — конституция.
— С мозгами у него все в порядке?
— Полный бардак, — улыбнулся Карл. — IQ — 187, комплекс чистоты и симпато-адреналовые кризы. Идеальный наноинженер.
Суванна рассмеялся гулким смехом довольного человека.
— Шутишь?
— Как ни странно, — пожевал губами Машталер, — нет. Наши достоинства перерастают в недостатки, а недостатки есть продолжение достоинств. IQ очень высокий — значит, высока реакция на раздражители, — отсюда и кризы. А комплекс чистоты для наноинженера — просто дар небес, такого с ходу можно запускать в рабочую зону — не напортачит, а других месяцами учим — и без толку, приходится выбраковывать. Я бы с радостью заполучил его к себе, но… — развел руками Машталер, — не мое ведомство, к тому же часто болеет.
— Тонкая кость — слабое здоровье, — утвердительно предположил Суванна. Сам он забыл, когда болел в последний раз.
— Нет, индекс здоровья у него 1130, — зачитал из досье Машталер, — у него голова слабая, — тут он выразительно постучал по столу.
Приятели расхохотались. Суванна Виная был крепок как бык, а цветом кожи не белее Чака Гедеона, но Чак при этом считался мулатом, а Суванна — белым. Он и был белым, хотя глаза его напоминали спелые сливы, а волосы — смоль, но волосы его были жесткие и прямые, а нос — тонкий, с заметной горбинкой. Если присмотреться, то они были очень похожи с Карлом Машталером: одной расы, только разного цвета. Суванна был выходцем из Индии, что являлось предметом его особой гордости. Несколько раз он летал на Старую Землю, на прародину, надевал там шелковую шафранную тогу и, глиной священной реки нарисовав на лбу и переносице знаки касты брахманов, посещал храмы, чтобы сопричаститься мудрости предков.
Суванна был помешан на мудрости. Он курировал несколько программ по высоким технологиям в парламенте и лоббировал их из принципа, даже не интересуясь теми взносами, которые они делали на его предвыборные кампании. Он считал, что только интеллектуальный прорыв в науке и технике даст землянам возможность выйти на новый уровень и быть принятыми в круг высших цивилизаций. Этот день Суванна приближал как мог.
— А как насчет научной ценности проекта? — Суванна посерьезнел, намекая Карлу, что тот все же приглашен как консультант.
— Ни единой стоящей идеи за пять лет, — с готовностью отозвался Машталер, — не считая патентов на несколько типов защитных программ. Но их сейчас не предлагает только ленивый. Ну, посмотри сам, Суванна: этот Хармон — «вечно второй». Он сорвал себе мозги и уже не может состояться, он выдохся на начальном этапе. Национальная премия молодых ученых — вместе с Ленардом Хорстом, проект «Нэтгард» — совместная работа в коллективе, потом он ушел в кибер-полицию, но и оттуда убежал. Теперь пятый год возглавляет «Антикибер», на «флайштурмах» гоняет кукол по Городу — и ни одной сольной работы. Ему 37 лет; настоящий ученый делает свои открытия в молодости и потом доводит до совершенства, а у него ничего нет и не будет.
Суванна в задумчивости побарабанил пальцами по краю стола. Он знал, что Машталер прав.
— А что представляет его проект? — Суванна перелистал лежащий перед ним доклад. — Насколько их реальные цели соответствуют декларируемым? Заявлено неплохо: «Защита достояния нации в области нанотехнологии… защита уникальной структуры наномозга высокоточной сборки…».
Карл Машталер хотел было брякнуть, что это хорошо звучит для непрофессионала, но вовремя сдержался, вспомнив, что Суванна Виная по образованию — экономист.
— Это ширма. Генералу Горту не хватало веса для занятия определенной должности в штабе, вот он и создал этот проект. Из подручных материалов, так сказать. У них одно название звучит как антиреклама — «Антикибер». Пока проект был в тени, это не бросалось в глаза, а теперь его деятельность как прожектором высветил Доран. Ну, и смотри сам, что и как они защитили! Государственной функции контроля производства у них нет, как полицейские — они дублируют кибер-полицию Дерека, научных работ у них тоже нет. По сути дела, проект создан для удовлетворения честолюбивых замыслов генерала Горта, а возглавляет его этот Хармон, вроде бы ученый. Малые проекты неперспективны. Вот как обстоит дело в действительности.
— Ясно, — Суванна Виная перевернул объемное фото лицом вниз и прихлопнул широкой темной ладонью с пухлыми пальцами и отполированными розовыми полукружиями ногтей, после чего они начали обсуждать планы на уик-энд.
На картине упитанный синекожий мальчик с флейтой и в ожерелье из лотосов лукаво подмигнул серьезному субъекту с тяжелой лошадиной головой, что висел на стене напротив, — портрету создателя кериленового космического двигателя.
Оливер Анлейф был прямо из ряда вон. Хотя клонирование давно было освоено и стоило дешевле, чем создание на заказ трансгенного животного с заданными свойствами, прибегали к нему нечасто и в основном по прихоти.
И никакой гарантии, что, обученный вновь, клон станет тем же, кем был оригинал. Из светоча теоретической математики вполне мог получиться невероятно талантливый слесарь, а из феноменального музыканта — великолепный сетевой библиотекарь.
Однако мать и отец Оливера Анлейфа не думали вернуть человечеству нечто неповторимое. Они просто стремились восполнить утрату. Так появился на свет Оливер-2.
Узнав о том, что он — это не он, а чья-то вторая попытка, Оливер добился, что в компании его прозвали Клон. Его престиж вырос оттого, что не всякий мог положить цветы на могилу даже не своего близнеца, а прежнего воплощения в этом мире.
Оливер-1, нелепо и трагически погибший десяти лет от роду, был чудо-ребенком. Оливер-2, перевалив через роковой возраст, стал подростком со всеми вытекающими последствиями. Ему начали назойливо пенять, что он не такой милый и послушный, как его предшественник. Оливер-2 стал огрызаться, запустил учебу, принялся шляться по кварталам, а однажды — с Оливером-1 этого никогда бы не случилось! — попробовал галофорин. И пошло-поехало. Отныне его кличка была — Клон Дурман.
Кое-какое просветление забрезжило, когда Клон Дурман возлюбил Друга и Пророка Энрика. Став послушником в «Ночном Мире», он искренне старался позабыть о наркоте, но проклятая дурь то и дело тянула, окликала голосами старых дружков из наркушной тусовки. Раз, другой — срывы Клона не делали чести храму; диакон беседовал с ним, предлагал полечиться в церковной клинике — Клон даже согласился, но потом опять сошел с рельсов.
Из «Ночного Мира» его выперли. «Стойким» на входе приказали — не впускать. Раскается, возьмется за себя — тогда посмотрим, а до той поры на молениях Клону не бывать.
Заодно Клона попросили удалиться и из дома. Технический колледж он окончил, профессия есть, возраст не детский — живи сам!
Клон поселился у такой же неприкаянной. подружки. Оба по пять раз на дню зарекались от дури, но один, поймав другого на нарушении зароков, тоже бросался за товаром. Так и жили…
Поэтому Клон Дурман обрадовался, когда под вечер к нему заглянул Фосфор. Виду Клон не подал, но в душе появилась надежда — вдруг обратно позовут?.. «Тогда все в помойку! Голову обрею, голым в „Ночной Мир“ пойду, на коленях поползу…»
— Впишешь на ночь? — Фосфор поставил сумку, тяжело стукнувшую об пол.
— Не вопрос, — надежда Клона поблекла, да и самочувствие ей не способствовало — ныли и туго гнулись суставы, давило в груди, тошно подтягивало живот. — Фос, если тебе кто скажет, что я брата по вере не пустил, — хрястни ему от меня в рыло.
— Я в розыске, — предупредил Фосфор, осматривая логово. Тут была женщина — вон ее тапочки с помпонами, вон брошен халатик…
— Все мы, — зевнул Клон, — в розыске у Костлявой Леди. Когда-нибудь она нас всех найдет.
Шмыгая ногами, он добрался до ветхого комбайна, снял с него тарелку, смел засохшие крошки, плюнул на крышку дисковода и, стерев какое-то пятно, пустил запись.
— Самое вовремя такое слушать.
Тошнит меня, тошнит
И в брюхе тяжело
Тот «колор», что я пил, —
Ужасное манхло.
Не хочется любить,
А хочется блевать.
А девочка опять
Зовет меня в кровать.
Манхло, манхло,
Весь мир — манхло.
И ты манхло,
И он манхло,
И я манхло среди манхла.
Ну и дела!
«Хлип, диск „Гриннин“, — механически отметил про себя Фосфор.
— Я в тяжелом розыске, — уточнил он.
Клон как не слышал — потряхивая патлами, притоптывал ногой.
На улицах темно,
На улицах разбой.
Опять кого-то бьют
Об стену головой.
Любить или убить —
Мне стало все равно.
Как в зеркало гляжу
Я в черное окно.
Манхло, манхло,
Весь мир — манхло…,
— Меня ищет контора А'Райхала.
Клон вроде бы прислушался, но не хотел отрываться от песни.
Я верил в благодать,
Но это все прошло.
Куда ни погляжу —
Кругом одно манхло.
В башке стучат часы,
Рука сжимает нож.
Смывайся — или ты
Живая не уйдешь
Манхло, манхло.
Весь мир — манхло…[Б]
— Ну и что? — Он даже не обернулся. — Ты мне брат, пришел ко мне — устраивайся. Места хватит.
— Твоя подруга не выдаст? Она могла видеть меня в новостях…
— Она одни моды смотрит и про то, как в Элитэ живут. И не стукачка по душе. Живи спокойно. Вот за соседей не ручаюсь — выродки.
— Спасибо, Клон. Я до утра — и пойду. А ты смотришься хуже, чем в песне. Крутит?
— Угу. Второй день уже, паршиво это. Похоже, мне обманку сунули — уж больно долго выворачивает. А до врача идти — дорогой околеешь.
— Хочешь терпозин?
У Клона вспыхнули глаза. Он выпрямился, вытер руки о рубашку.
— А есть? У тебя? Ты что — тоже начал?.. А где брал? Он не протезный?..
Заветную коробочку Клон ощупал и едва не облизал, любуясь фирменной маркировкой; Фосфор отобрал упаковку и сам выдавил Клону «шайбу» из блистера. Противно было наблюдать, как Дурман старательно разжевывает ее, как тщательно запивает, полоская рот, чтобы и крошка терпозина не пропала, а затем облизывает губы. Хлип пел про него.
— Ох. Ну, ты меня спас. — Клон растянулся на измятой, скомканной постели, блаженно прислушиваясь к ощущениям, — ломящие боли таяли, дышать становилось легче. Вообще терпозин — не наркотик. Им лечат неприятности на выходе. Но есть в терпозине дрянная особенность — если завысишь дозу, тебе все становится неохота и мимо. Ты не тянешься, а мертво висишь; ты весь неподъемный и прозрачный. Твои руки замирают на руле машины, на штурвале флаера, на рычагах экскаватора; пищит сигнал, включается автопилот, тебя бьют по щекам и спрашивают твое имя и фамилию. Некоторым нравится такое взвешенное состояние.
Начиная висеть, Клон без опасений глядел, как Фосфор раскладывает на полу тяжелые компактные детали. Вроде сборной мозаики, но получается двуствольная винтовка. Клон впадал в покой все глубже, а Фосфор, приладив лямки из шнура, убедился, что на плечах под плащом обе половины винтовки висят удобно, а защелки размыкаются на рывок средней силы. Состыковать стволы с прикладом — доли секунды. Он проделал это несколько раз.
— А за что тебя ищут? — спросил Клон уже вязким, непослушным языком.
— Я готовил теракт. И он удался.
— М-м-м-м. Уходить надо.
— Я должен сделать еще кое-что; потом уйду.
— Пути знаешь?
— Да. По манхлятникам, в обход видеокамер. Мое лицо заложено в систему мониторинга.
— Тебя кто-то умный учил… А то — беги сразу, не ищи приключений.
— Не могу. Они убили мою девушку.
— А-а-а-а-а. Это повод. То есть, — до Клона медленно дошло, — кого убили? Нашу, из храма?!
— Нет. Ее звали Лильен.
— Лиль… — Клон наморщился, с усилием открывая память. — Не знаю. Но угораздило тебя по-крупному, однако.
Вместо ответа Фосфор вновь щелкнул, соединяя половинки в цельное оружие, и вскинул винтовку к плечу.
— Я хочу помолиться. У тебя есть первый диск Пророка?
— Как же! — воспрял Клон, поднимаясь. — Чтоб у меня — и не было!..
Подарок! Увидеть, как молится Фосфор, — все равно что Друг к тебе зашел!..
Лента привыкла, что в доме звучат диски Энрика. Не удивлялась, когда Клон танцевал сам с собой, слабо и сипло вторя голосу из динамиков — голосу то бархатно-плавному, то страдающему, то гремящему так, что душа вздрагивала. Иногда, если песня врезалась в сознание, сливалась с ударами сердца — просила выключить, и тогда они скандалили. Но, войдя и увидев полуобнаженного парня, чьи длинные волосы разлетались вслед сильным поворотам торса, а руки плыли в воздухе, Лента загляделась, залюбовалась на него, в то же время чувствуя, что не к добру это все — песня, танец и музыка. Парень был — как воплощение горькой и славной судьбы, о которой пел Энрик.
Как я одинок!
Мой путь лежит в ночи.
Сколько я прошел?
А сколько еще идти?
Мой путь — наверх,
Он труден и жесток.
Там, где упаду, —
Вырастет цветок.
На столбе — цветы!
Здесь окончен путь мой.
На столбе цветы
С черной траурной каймой.
Задержите шаги
Там, где я изнемог,
И ступайте вперед.
Мне же — черный цветок.[Б]
Эрла Шварц, не менее чувствительная, но более проницательная, сказала бы: «Вот — совершенство, обреченное на гибель».
Фосфор заметил девушку, но не посмотрел на нее, не сказал ей ни слова. Если ты уходишь в Ночь по стопам Друга, лишние слова не нужны. След в след, прямо во тьму, туда, где у костра Мертвый Туанец ждет смело переступивших грань между жизнью и смертью. Что ты принесешь к костру Ночного Охотника? Свой стыд или свою гордость? Потупишь глаза или открыто встретишь его синий взгляд?
«Путь к Другу открыт отовсюду», — учит Пророк. Значит, чтобы вступить на него, годится даже ночлежка, где прозябал бывший послушник, плутая сердцем и умом между явью и грезами.
— Мадам Чара, если вы ждете от меня злорадных слов вроде: «Я счастлив видеть вас здесь», вы их не дождетесь.
— Мистер Хармон, если вам мой вид так же неприятен, как мне — ваш, вы поступили бы мудро, избавив нас обоих от этой встречи.