Юноша злобно пнул одного из путающихся под ногами братьев, остальные, с воплями, разбежались сами.
Бабка, мать отца, как-то рассказала внуку, что отец происходит из знатного, чуть ли не королевского рода, и что когда-то, очень давно, его предки владели всем этим краем. И здесь, в долине, и за горными кряжами на востоке простирались их владения. Юноша не раз пытался представить себе это: власть, огромные богатства, тысячи подданных… Все это было когда-то и у кого-то, но не у него и не сейчас. Ему остался только разрушенный замок на горе, бесполезная груда развалин. Все раздарили и развеяли по белу свету беспечно-щедрые, безалаберные, как и их потомок, короли…
Вон он, королевский отпрыск, стоит у печи в протертых до дыр штанах, весь обсыпанный мукой, и мурлычет что-то себе под нос. И беспрестанно сует то крендель, то булочку забегающим к нему с улицы в пекарню голодранцам, вечно голодным и разевающим рот на чужой кусок! Это сводило юношу с ума. Он громыхнул последним противнем и, не глядя на отца, молча вышел из душного чада пекарни наружу, на улицу, где лицо сразу обдала бодрящая свежесть летнего вечера.
Сумерки уже сгустили прозрачный воздух до ослепительной синевы и окрасили синим дома, деревья, горы. Над притихшей деревней, прилепившейся к подножию невысоких пологих гор, вставала ранняя белая луна. Редко тявкали сонные собаки, в соседнем доме плакал ребенок, и мать негромко пела ему колыбельную.
Обогнув низкое строение пекарни, юноша стремительно зашагал по узкой тропинке вверх, к самой вершине Ненужной горы — так люди прозвали холм, перегораживающий ведущую в долину с гор широкую дорогу. Низкая луна и редкие звезды освещали ему путь, и вскоре юноша добрался до цели — огромного черного камня, мрачной глыбой лежащего почти на вершине холма.
Про этот камень рассказывали чудеса. Будто бы много лет назад, может, двести, а может, и триста, он лежал внизу, в долине. Но то ли лежать ему там наскучило, то ли по другой какой причине, но тяжеленный округлый монолит вдруг принялся медленно, как старая сонная улитка, ползти в гору, преодолевая за год расстояние в один человеческий шаг.
О странном камне, живущем своей непонятной жизнью, люди всегда говорили неохотно и шепотом и пугали им непослушных детей: «Вот камень услышит!…»
Юноша не боялся камня. Год назад он насмелился осторожно приблизиться к таинственной глыбе, обошел ее со всех сторон, прикладывая ухо к холодным бокам, погладил, потом похлопал неровную, чуть сглаженную, поверхность и наконец по еле заметным трещинкам и впадинам забрался на высокого, в четыре человеческих роста, каменного великана.
Стоя на нем, юноша окинул взором лесистые склоны гор к западу от Ненужной горы и вдруг заметил далеко впереди себя, на соседнем холме, слабое красноватое сияние, то появляющееся, то исчезающее. С этого дня он потерял покой. Это была та загадочная пещера из бабкиных рассказов, в которой исполняются любые человеческие желания. Удача повернулась к нему лицом, и теперь у юноши появилась самая главная в жизни цель — дойти до пещеры.
Едва он спускался с черного камня, потом с горы и углублялся в лес, как тут же сбивался с пути и оказывался далеко в стороне от заветных огней. Часами, в ночной тишине, смотрел он на далекий свет, притягивающий его, как свеча мотыльков, и твердил себе, как безумный, что обязательно дойдет, чего бы это ему ни стоило, иначе его безрадостная, унылая жизнь никогда не переменится.
Уже год его зоркий взгляд напрасно выискивал в море однообразных деревьев, покрывающих холмы, какой-нибудь приметный знак, ориентир, по которому можно найти таинственное место. Черный камень за год продвинулся ровно на шаг, и юноша, глядя на него, часто думал о том, куда так упорно, века напролет, стремится молчаливая громада. Не туда ли, куда и он сам? И какие желания таятся в его холодной непроницаемой глубине?
… Сегодня красное окно далекого загадочного дома светилось особенно ярко, и юноша в мрачном отчаянии решительно зашагал в его сторону по темному ночному лесу, полному пугающих шорохов и скользящих за деревьями неясных теней.
Свет вдали мелькал, не исчезая, и горел все ярче. Юноша рвался к нему, забыв про осторожность, и, внезапно налетев в темноте на пень, упал. Острый сучок распорол ему ладонь. Теплая кровь обильно закапала на землю, но сжав руку в кулак и стиснув зубы, он, не теряя времени, продолжил свой путь.
Огни сияли уже совсем рядом, как вдруг за своей спиной, среди таинственных ночных звуков, он различил прерывистые шаркающие шаги, будто за ним, поминутно останавливаясь, брел немощный, больной человек. Юноша спрятался за неохватное дерево и вгляделся в темноту.
Пригнувшись к земле и принюхиваясь, как собака, шла по его следам безобразная старуха с большой головой. Она всматривалась в капли крови, что темнели на мягкой земле, и что-то бормотала. Юноше стало не по себе, но когда бабка поравнялась с ним, он вышел из-за дерева и встал перед ней, не говоря ни слова. Злоба переполняла его: сейчас, когда до цели оставались считанные шаги, ему мешает эта старая ведьма!
Старуха, не разгибаясь, скособочила шею и глянула на него пронзительными прищуренными глазами. Она молча разглядывала высокого светловолосого незнакомца, худого и нескладного, со злым, ожесточенным видом взиравшего на нее, и, наконец, проговорила:
— Так вот ты какой… — Ее нежный, мелодичный голос журчал, как маленький весенний ручей, и, оглянувшись, юноша поначалу даже не понял, что это заговорила безобразная старуха. — Я думала, за века кровь королей разбавлена, и род прервался. Я глазам своим не поверила, когда увидела эти голубые капли…
— Голубые?… — Юноша поднес к глазам пораненную руку. Падающая на землю кровь была обычной, темно-красной в свете луны. — Она красная…
Старуха хмыкнула.
— Как тебя звать? — спросила она.
Юноша опустил глаза. Еще одна рана в душе… Когда-то дальний родственник отца, взглянув на сердито орущего в колыбели младенца, воскликнул: «Ох, ты… какой важный, надутый… Дуй!» И это нелепое имя прилипло к нему, как репей, а настоящее вскоре затерялось, забылось.
— Можешь не отвечать, я уже знаю, — сказала старуха, внимательно глядя на юношу своими маленькими выцветшими глазами.
Ее непривычно огромное лицо было желтоватого цвета, неприятно-болезненного, а жидкие седые волосы, собранные на затылке в крохотный пучок, едва прикрывали голый череп. Крючковатый нос хищно нависал над большим ртом с его синими узкими губами. Более безобразного лица юноша никогда не видел, и не мог отвести глаз, рассматривая его. На мгновение он даже забыл, куда шел.
— Поцелуемся? — сказала бабка, заметив, как пристально он изучает ее, и звонко захохотала каким-то чужим, молодым смехом, когда увидела, как передернуло юношу. — Целый год издалека на меня смотришь, и вот я перед тобой…
— На тебя? Нужна ты мне.
— Нужна-нужна, — не обижаясь, подтвердила старуха. — Скажи-ка мне, старший сын пекаря… — последнее слово она произнесла с насмешкой, и юноша почувствовал, как его лицо запылало. — Ты хотел бы владеть этим краем, как твои предки? И этим, и другими? Ведь на свете много земель и побогаче…
Юноша выпрямился, глаза у него заблестели. Старуха зорко следила за ним. Алчный, властолюбивый… Из него может выйти толк…
— Как ты здесь оказался? — вкрадчиво спросила она.
— Увидел свет да и пришел, — буркнул юноша.
Старуха вздрогнула от радости. Он будет хорошим учеником!
— Иди за мной, — сказала она, и вскоре оба вышли к подножию высокой горы. Из широкого круглого отверстия в скале лился ослепительными потоками тревожный, зачаровывающий свет. — Здесь живу я.
Юноша взволнованно глядел то на колдунью с большой головой, то на заветное место, до которого он наконец дошел. Он хотел войти в пещеру, но бабка его остановила:
— Еще не время. Я исполню твои желания только тогда, когда ты мне заплатишь. — Юноша хмуро смотрел на колдунью. — Не деньгами — у тебя их нет, да они мне и не нужны… — Она помолчала. — Ты подроешь склон под черным камнем — по ночам, тихо и незаметно — чтобы эта ползучая дрянь вернулась обратно в долину…
— Ты боишься его, — сказал юноша, исподлобья взглянув на нее.
— Тебя это не касается!
— Камень может, скатившись, разрушить дома в деревне…
— Неважно. Или тебя беспокоят жизни этих людишек?
— Меня — не беспокоят.
— Отлично. Когда сделаешь дело, придешь ко мне.
— А вдруг…
— Найдешь, — успокоила старуха. — Еще быстрее, чем прежде. А теперь иди и не оборачивайся.
Юноша сделал два шага, но остановился и через плечо, не глядя, спросил:
— Почему у тебя такой голос?
Бабка захихикала ему в спину:
— Я украла его у одной молоденькой девчонки. Но я добрая — взамен ей достался мой.
Юноша двинулся дальше. Не обернулся, отметила старуха. Порода. Злая порода. Из него выйдет толк.
В одну из теплых июльских ночей черный камень неожиданно скатился с Ненужной горы в деревню, разрушил несколько домов и убил шестерых человек. Напуганные жители принялись поспешно разбирать по бревнам свои дома, чтобы уехать на новое место, подальше от черного убийцы, лежащего теперь посреди базарной площади, в самом центре деревни.
Коварство камня было очевидно: сотни лет он полз в гору, чтобы, забравшись повыше, скатиться и навредить людям. В деревне стояла тишина — боясь навлечь на себя еще большие несчастья, жители собирались в дорогу молча, но каждый в душе проклинал безжалостную каменную глыбу, сгоняющую их с родной земли.
Так впервые Дуй познал опьяняющую силу власти над людьми. Он смотрел на потрясенную деревню, на испуганные, страдающие лица, и ему хотелось кричать:
— Это сделал я, я! Вы слышите? Я, сын нищего пекаря, потомок королей!
Волнуясь, будто получил несметные богатства, он твердил:
— Голубая кровь… я король… король…
И мысленно произносил целые речи — злорадные, мстительные — этим людям, которые, как ему казалось, презирали его за бедность. Его оскорбленное болезненное самолюбие наконец было отомщено, и он решил, что власть — единственная ценность в этой жизни. Власть доказывает твою исключительность: ты лучше, ты умнее, ты достойнее всех!
— Вы смеялись надо мной, — шептал Дуй, — и я наказал вас. Я разом перевернул вашу жизнь. Я ваш король, только вы забыли это!
Эти новые, безумные мысли настолько потрясли все его существо, что он заболел и десять дней находился между жизнью и смертью.
… Деревня снялась с места и невесело тронулась в путь. Телега, запряженная тощим конем, везла больного юношу, над которым заботливо хлопотала мать…
2.
— Я заплатил и пришел к тебе, — волнуясь, сказал Дуй колдунье, которую он нашел сидящей на камне рядом с пылающим проемом таинственной пещеры.
— Да-да… — рассеянно пробормотала старуха, явно размышляя над чем-то другим. — Я отблагодарю тебя. Ты будешь доволен…
Дуй молча терпеливо ждал. Колдунья велела ему сесть в тень высокого стройного бука, закрыть глаза и не шевелиться.
Юноша в болезненно-восторженном состоянии ждал чуда. Он никак не мог сосредоточиться на какой-нибудь одной мысли, в голове шумело, как после работы в душной пекарне, во рту пересохло. «Я король… я король…» — назойливо вертелись в сознании одни и те же слова.
Бабка долго гремела чем-то металлическим, бормотала, потом, шаркая ногами, удалилась. Замирая от сладкого предчувствия, Дуй открыл глаза. Он по-прежнему сидел на траве под мощным буком. К его гладкому серебристо-серому стволу он был прикован толстой железной цепью, тянущейся от ошейника на его горле.
Колдунья вернулась к пещере через три дня. Юноша на цепи, увидев ее, поднялся с земли. Полубезумный от ярости, он был страшен. Вместо слов, которые он хотел сказать старухе, из его горла вырывались какие-то булькающие звуки. Ведьма, прищурившись, одобрительно смотрела на почти потерявшего человеческий облик пленника.
— Хорошо, очень хорошо… — проскрипела она жутким, утробным голосом, удивившим даже измученного гневом юношу.
Старуха подошла поближе.
— Ты волк, — сказала она, страшно выкатив глаза и вперив их в человека на цепи.
— А ты старая сумасшедшая дура, — отозвался тот.
— Ты волк, — настойчиво повторила колдунья и длинной палкой ударила юношу по спине.
Дуй в ярости закричал и хотел броситься на свою мучительницу, но внезапная страшная боль согнула его пополам. Какая-то жестокая неведомая сила скрутила его и принялась выворачивать наизнанку нутро, будто в нем сидели и рвали его когтями тысячи злых голодных кошек.
Дую казалось, что он кричит и его крик слышит весь лес, но страшная бабка, без особого интереса наблюдавшая за ним, видела, что он корчится на земле без единого звука, как рыба, разевая искаженный болью рот. Дуй решил, что пришла смерть, но боль неожиданно отступила, будто ее и не было. Земля приблизилась к нему, а деревья сразу стали еще выше. Тело налилось безграничной, опьяняющей силой. В нос ударили тысячи острых, пряных запахов леса.
Он почувствовал, что у него есть брюхо, сытое, тугое, есть четыре мощные пружинистые лапы с острыми, как лезвие ножа, когтями, клыки, которыми так легко вспарывать живую, теплую плоть. И глаза! Видящие теперь восхитительно далеко и четко! Каждая букашка под ногами — или под лапами? — каждый никчемный муравей заметен, и ничто отныне не скроется от острого, безжалостного взгляда черного волка!
Волк мотнул головой и нерешительно шагнул вперед. Тело превосходно слушалось его. Сверкая желто-зелеными глазами, зверь сделал еще два быстрых шага, но железная цепь больно ударила его по лапам, и захрипело перехваченное ошейником горло. Волк бешено защелкал зубами, разбрызгивая с черной морды пену. Пригнув огромную голову, он в слепой злобе уставился на колдунью.
Та издалека бросила ему окровавленный кусок мяса. Повинуясь древнему инстинкту, зверь на лету, не раздумывая, проглотил его. Старуха довольно кивнула и подошла к волку вплотную.
— Теперь, когда захочешь превратиться обратно в человека, вспомни, как тебя, короля, будто дворового пса, продержали три дня на цепи. — И она засмеялась противным скрипучим смехом.
Волк, гремя цепью, прыгнул на старуху, но та выбросила вперед руку, и облако огня опалило оскаленную волчью пасть. Волк, трусливо скуля, упал на землю и принялся передними лапами тереть обожженную морду.
— Видишь, волк… — задумчиво проговорила колдунья, — тебе не так больно, как страшно… Это огонь… а волк боится огня всегда, и с этим ты ничего не сможешь поделать… От огня слабеет твоя уверенность, а значит, и колдовство, и если ты не дурак, ты будешь обходить его стороной. Пока что ты ведешь себя не очень умно, Дуй. Ты пришел ко мне, чтобы меня уничтожить или чтобы я сделала тебя королем? — И она больно щелкнула волка по кончику черного носа. Волк, съежившись, стерпел и, склонив голову, подставил колдунье, как слабый сильному, шею, свое самое уязвимое место. — Я сделаю тебя могущественным, я наделю тебя силой, какой нет ни у одного из этих презренных людишек, которые, как кроты, целыми днями копаются в земле… — Колдунья, приблизив свое страшное бородавчатое лицо к самой морде черного волка, жарко шептала ему о своих сокровенных желаниях. — Мы с тобой теперь вместе, против них. Мы уничтожим их, мы будем гнать их прочь, как ветры гонят по земле опавшие листья, — не спрашивая и не прислушиваясь к их шелесту… Да, ты будешь ветром! Я научу тебя управлять стихиями — бурями, тучами. Научу внушать необъяснимый, не сравнимый ни с чем страх. О, такая власть дороже денег, дороже любви и даже бессмертия… Ты же хочешь
3.
Ночь спустилась на землю, и лес зажил своей особой, не похожей на дневную, жизнью. Смолкли уставшие птицы, спряталась по дуплам и норкам лесная мелочь, все затаилось, сжавшись от страха перед сильными, прожорливыми, непобедимыми тенями, что вдруг возникали из ночной темноты и выхватывали из жизни того, кто зазевался, не вовремя высунулся, пискнул спросонья. Лишь деревья гордо шумели ветвями так же невозмутимо, как и днем.