— Я пребываю в поиске, но ищу нечто гораздо более простое, чем вы думаете.
— И чего же ты ищешь, сэр? Похищенную невесту?
— Ты проницателен, мой господин.
— Просто я хорошо начитан. Но ведь это еще не все?
— Я не ищу ничего, кроме смерти, мой господин. На такую несчастную судьбу обрекло меня Равновесие, когда я предал его эти бессчетные тысячи лет назад. И еще моя судьба — сражаться с теми, кто служит Равновесию, хотя я и люблю Равновесие с яростью, которая никогда не ослабевает. Было предсказано — хотя у меня и нет никаких оснований доверять этому оракулу, — что я обрету покой от руки слуги Равновесия, от такого, каким когда-то был и я сам.
— И каким же вы были, сэр? — спросил Уэлдрейк, который следил за словами незнакомца внимательнее, чем альбинос.
— Когда-то я был принцем Равновесия, слугой и доверенным лицом могущественнейшей силы, снисходящей к любому проявлению жизни. Сила эта почитает и поддерживает любую жизнь в мультивселенной, и в то же время и Закон, и Хаос с радостью уничтожили бы ее, если бы могли это сделать. Но однажды, во время Великого пересечения сфер, которое объединило ключевые измерения и дало начало новому развитию миров, где Равновесию могло больше не найтись места, я решился на эксперимент. Я не мог оставаться в стороне от происходящего. Любопытство и глупость, самомнение и гордыня привели меня к убеждению, что мое деяние послужит интересам Равновесия. А за успех или неудачу я должен был заплатить одинаковую цену. И вот эту цену я и плачу.
— Но это не вся твоя история, сэр. — Уэлдрейк был увлечен. — Если ты захочешь украсить свой рассказ подробностями, то меня этим нисколько не утомишь.
— Не могу. Я сказал все, что мне позволено сказать. Остальное должно оставаться при мне, пока не настанет время моего освобождения, и только тогда я смогу это рассказать.
— Под освобождением ты подразумеваешь смерть? Но тогда, я полагаю, возникнут некоторые трудности с продолжением рассказа.
— Такие вещи, несомненно, будет решать Равновесие, — совершенно серьезно сказал незнакомец.
— Значит, ты главным образом ищешь смерти? Или у смерти есть какое-то имя? — Голос Элрика звучал тихо, не без сочувствия.
— Я ищу трех сестер. Думаю, они проходили здесь несколько дней назад. Не встречали ли вы их? Они должны были ехать верхом.
— Сожалею, господин, но мы совсем недавно попали в это измерение. К тому же это произошло не по нашей воле. Так что у нас нет ни карт, ни представления о том, где мы находимся. — Элрик пожал плечами. — Я надеялся, что ты сможешь нам рассказать об этом месте.
— Это место здешние маги называют Девятимиллионным Кольцом. Оно существует в пространстве, которое, по их представлениям, является мирами Центра Важности. Этот мир и в самом деле имеет необычные свойства, которые мне еще предстоит узнать. Центр Важности не является истинным, поскольку истинный центр располагается в мире Равновесия. Я бы назвал его квазицентром. Вы уж простите мою профессиональную терминологию, господа. На протяжении нескольких поколений я был алхимиком в Праге.
— В Праге! — восклицает Уэлдрейк, в голосе которого при звуках этого знакомого ему имени города появляется довольная нотка. — Ах, эти колокола и башни, сэр. Может быть, ты бывал и в Майренбурге? Он еще прекраснее!
— Эти воспоминания, несомненно, приятны, — говорит закованный в латы человек, — поскольку они остаются за пределами моей памяти. Я полагаю, что вы здесь тоже заняты поисками?
— Нет, сэр, я не занят поисками, — отвечает Уэлдрейк. — Разве что вот ищу, где Патни и мои потерянные полпинты эля.
— А я и в самом деле ищу кое-что, — осторожно подтвердил Элрик. Он хотел узнать побольше о географических особенностях места, в котором они оказались, а не о мистической и астрологической атрибуции этого мира. — Я — Элрик из Мелнибонэ.
Его имя ничего не сказало закованному в латы человеку.
— А меня зовут Гейнор, когда-то я был одним из принцев Равновесия, а теперь меня называют Проклятый. Возможно, мы встречались? Но тогда у нас были другие имена и другие лица. В каких-то других инкарнациях.
— К счастью, я не наделен способностью помнить другие жизни, — тихо говорит Элрик, которого предположения Гейнора выводят из равновесия. — Я плохо понимаю тебя. Я наемный воин, который ищет себе нового покровителя. Что же касается вопросов сверхъестественных, то я в них почти не ориентируюсь.
Элрик был благодарен стоявшему за спиной Гейнора Уэлдрейку за то, что хотя брови его и взметнулись при этом вверх, но сам поэт не сказал ни слова. Элрик не отдавал себе отчета в том, зачем прибегает к таким хитростям, просто Гейнор, которому, как и ему, покровительствовал Хаос, вызывал у него не только симпатию, но и безотчетное опасение. У Гейнора не было никаких оснований желать ему вреда, и Элрик чувствовал, что Гейнор не стал бы растрачивать себя на бессмысленные ссоры или убийства, но тем не менее альбинос предпочитал оставаться немногословным, словно и ему Равновесие запретило говорить о его жизни. Наконец они улеглись спать — три странные фигуры среди казавшегося бесконечным пшеничного поля.
Ранним утром следующего дня Гейнор уже был в седле.
— Спасибо за компанию, господа. Если вы проследуете в том направлении, то найдете там довольно милое поселение. Там живут торговцы, которые всегда рады чужеземцам. Они относятся к гостям с необычайным уважением. А я отправляюсь дальше. Мне сказали, что мои сестры находятся на пути к тем, кого называют цыганским народом. Вам что-нибудь о нем известно?
— К сожалению, сэр, мы новички в этом мире, — сказал Уэлдрейк, вытирая руки огромным красным платком. — Мы здесь невинны, как дети. Мы в трудном положении, поскольку лишь недавно прибыли в этот мир и не имеем понятия ни о его народе, ни о его богах. Ты уж извини меня за навязчивость, но я осмелюсь высказать предположение, что ты сам божественного или полубожественного происхождения.
Казалось, что отзвук смеха, раздавшегося в ответ, никогда не умолкнет, словно шлем принца соединялся с какой-то бездонной пропастью. Этот смех был далеким и в то же время на удивление сердечным.
— Я уже говорил, господин Уэлдрейк, что был одним из принцев Равновесия. Но это в прошлом. Что же касается настоящего, то я могу тебя уверить, мой господин, что в Гейноре Проклятом нет ни капли божественного.
Пробормотав, что он не понимает значения титула принца, Уэлдрейк начал:
— Если требуется какая-то помощь, сэр…
— Что это за женщины, которых вы ищете? — перебил его Элрик.
— Это три сестры, внешне похожие друг на друга. Они ищут что-то крайне для них важное. Думаю, это какой-то потерявшийся соотечественник или даже, возможно, брат. Они спрашивают о цыганском народе, где его искать. Когда люди узнают, что они ищут, им указывают направление, но на том прекращают всякое с ними общение. Поэтому, мой вам совет, избегайте подобного вопроса, пока люди сами не заведут разговор. Более того, я подозреваю, что если вы встретите эту банду кочевников, то у вас будет очень мало шансов уйти от них живыми.
— Я тебе благодарен за совет, принц Гейнор, — сказал Элрик. — А ты не знаешь, кто это выращивает столько пшеницы и для каких целей?
— Их называют прикрепленными жителями, а когда я задал тот же вопрос, что и ты, мне ответили невеселой шуткой, что этим здесь кормят саранчу. Хотя мне знакомы еще более странные обычаи. Видимо, местные жители не очень ладят с цыганами. Когда затрагиваешь такие темы, они начинают нервничать и замолкают. Они называют этот мир Салиш-Квунн, а это, если помните, название города из Книги Слоновой Кости. Странная ирония. Меня это позабавило. — При этих словах он повернул коня, словно погрузившись в свои размышления, и медленно поехал к виднеющейся вдалеке котловине, к навалам мусора, над которыми, подобно завесам дыма, кружились вороны, коршуны и роились мухи.
— Ученый, — сказал Уэлдрейк, — Хотя говорит как-то таинственно. Ты понимаешь его лучше, чем я, принц Элрик. Но я бы хотел, чтобы он остался с нами. Что ты о нем думаешь?
Альбинос теребил пряжку ремня, выбирая слова.
— Я его боюсь, — сказал он наконец. — Боюсь, как не боялся еще ни одного человеческого существа, смертного или бессмертного. Его судьба и в самом деле ужасна, потому как он познал Равновесие, о котором я могу лишь мечтать. Добиться этого — а потом потерять…
— Да нет, сэр. Ты преувеличиваешь. Он, конечно, странноват, но, кажется, довольно любезен. С учетом всех обстоятельств.
Элрика пробрала дрожь — он был рад, что принца Гейнора нет больше с ними.
— И все же я боюсь его, как никого другого.
— Возможно, так же, как самого себя, мой господин? — С этими словами Уэлдрейк бросил взгляд на своего нового друга. — Прости меня, сэр, если мои слова показались тебе вдруг неучтивыми.
— Ты слишком проницателен, господин Уэлдрейк. Твой поэтический глаз видит больше, чем мне хотелось бы.
— Это всего лишь чутье и случай, уверяю тебя, сэр. Я не понимаю ничего, но говорю обо всем на свете. В этом-то и состоит мой рок. Может быть, не такой величественный, как у некоторых, но мой язык в равных пропорциях и мой друг, и мой враг.
Сказав это, Уэлдрейк смотрит на погасший костер, разламывает вертел и с сожалением бросает его, подбирает силки и засовывает их в карман рядом с книгой без переплета, набрасывает на плечо плащ и направляется следом за Элриком сквозь пшеничные колосья.
— Я уже читал тебе, сэр, мою эпическую поэму о любви и смерти сэра Танкреда и дамы Марии? Она написана в форме нортумберлендской баллады — именно таким было первое услышанное мной поэтическое произведение. Дом моих родителей стоял в безлюдном месте, но я не чувствовал себя одиноким.
Его голос звенел и вибрировал, следуя мелодике примитивного плача. Рыжеволосый стихоплет подпрыгивал и переходил на бег, чтобы поспеть за высоким альбиносом.
Через четыре часа они добрались до широкой, неторопливой реки и на живописных утесах, поднимающихся над водой, увидели город, который искал Элрик. Уэлдрейк тем временем кончил декламировать балладу и, казалось, был не меньше Элрика этому рад.
Город был словно высечен изобретательными каменщиками из сверкающего известняка утесов, а вела к нему довольно узкая дорога, местами явно искусственного происхождения, которая вилась над скалами и пенящейся водой далеко внизу. Дорога плавно поднималась, чтобы в конце концов перейти в главную улицу города и снова начать извиваться между высокими многоэтажными домами и складами, причудливыми общественными зданиями и скульптурами, фигурно подстриженными и изысканными клумбами и газонами, а потом терялась в лабиринте улочек и проулков, раскинувшихся у подножия древнего замка, стены которого были увиты плющом. Замок этот возвышался над городом и тринадцатипролетным мостом, перекинутым через реку в самом узком ее месте и ведущим к меньшему поселению, в котором, судя по всему, обитали зажиточные горожане, построившие для себя светлые виллы.
Над городом витал дух довольства и процветания, и Элрик с оптимизмом отметил, что вокруг поселения нет оборонительных стен — значит, обитателям вот уже много лет не нужно было защищать себя от нападений. Несколько местных жителей в ярких, разукрашенных одеждах, ничуть не похожих на одеяния Элрика или Уэлдрейка, сердечно и открыто приветствовали их, как то обычно водится у людей, уверенных в своей безопасности и привычных к встречам с чужеземцами.
— Если они оказали гостеприимство Гейнору, — сказал Уэлдрейк, — то, я думаю, и к нам они не отнесутся враждебно. У этого города очень французский вид. Он напоминает мне некоторые городки на Луаре, хотя типичный для них собор отсутствует. Какая у них здесь, на твой взгляд, религия?
— Может быть, у них нет никакой религии, — сказал Элрик. — Я слышал о таких народах.
Однако Уэлдрейк явно не поверил ему.
— Религия есть даже у французов!
Они миновали первые дома, стоящие вдоль дороги. Дома эти располагались на каменных террасах, поднимающихся по склонам, и при каждом были самые роскошные клумбы, какие только доводилось Элрику видеть. До них доносились ароматы, к которым примешивались едва ощутимые запахи краски и кухни, и оба путника с улыбкой и облегчением поглядывали на людей, которые приветствовали их. Наконец Элрик остановился на мгновение и спросил у молодой женщины в красно-белом платье, как называется этот город.
— Это же Агнеш-Вал, мой господин. А на другой стороне реки — Агнеш-Нал. Как вы здесь оказались, господа? Уж не разбилась ли ваша лодка на порогах Форли? Вам тогда нужно пройти в Дом терпящих бедствие путников, что в Пятигрошовом переулке. Это чуть ниже переулка Соленого Пирога. Они хотя бы покормят вас. У вас есть значок Гильдии страховщиков?
— Увы, нет, моя госпожа.
— Жаль. В таком случае вы сможете рассчитывать только на наше гостеприимство.
— Оно мне представляется более чем щедрым, — сказал Уэлдрейк, подмигивая ей, что смотрелось довольно неуместно, а затем вприпрыжку пустился за своим другом.
Петляя по вымощенным булыжником улочкам, добрались они наконец до Дома терпящих бедствие путников — довольно древнего сооружения с остроконечной крышей, покосившегося в нескольких местах и напоминавшего пьяницу, который если и может стоять, то только опираясь на соседние дома. Балки и стены были погнуты и перекошены так, что Элрик решил: без вмешательства Хаоса здесь точно не обошлось.
В дверях этого заведения стояло существо, как нельзя больше подходящее для этих стен и осанкой, и возрастом. Согбенный и на тощих ногах, с трясущимися руками, с головой, наклоненной в одну сторону, и шляпой на голове — в другую, с зубом, торчащим в одну сторону, и трубкой, торчащей в противоположную, он был необыкновенно худ и долговяз, а его печальный взгляд так потряс Элрика, что альбинос извинился и спросил, туда ли они попали.
— Милостью Всевидящего Владыки, это то самое место, которое вы искали, мой господин. Вы ищете подаяния? Подаяния и совета?
— Нам предлагали гостеприимство, сэр! — В голосе Уэлдрейка слышалось оскорбленное достоинство. — Но не подаяние! — Он был похож на разгневанного тетерева.
— Мне безразлично, в какие красивые слова облачается деяние, мои добрые господа. — С этими словами существо начало подниматься — далось это ему не без труда, но в конечном счете оно выпрямилось. — Я называю это подаянием! — Крохотные искорки сверкали в его глубоко посаженных глазницах, а промеж дряблых губ клацали торчащие в разные стороны зубы. — Мне безразлично, каким опасностям вы подвергались, какие невыносимые потери понесли, какими вы были богатыми в прошлом и какими бедными стали теперь. Если бы вы не брали в расчет весь этот риск, то никогда не добрались бы сюда и не осмелились пересечь Рубеж! Таким образом, кроме вас самих, вам некого винить в своих несчастьях.
— Нам сказали, что мы можем найти в этом доме еду, — ровным голосом сказал Элрик, — а не злобную ругань и неучтивое обхождение.
— Они лицемеры и потому солгали вам. Дом закрыт на ремонт. Его переоборудуют в ресторан. Если повезет, скоро он начнет приносить прибыль.
— Понимаешь, мой господин, мы давно расстались с такими узкими понятиями, как расчетливость, — мы оставили их в нашем мире, — сказал Уэлдрейк, — И тем не менее я приношу извинения за беспокойство. Нас неправильно информировали, как ты сам сказал.
— Твоя дерзость выводит меня из себя… — Элрик, непривычный к такому поведению и в душе остающийся мелнибонийским аристократом, инстинктивно положил руку на эфес своего меча.
Но тут Уэлдрейк тронул Элрика за плечо, и тот мгновенно погасил свой порыв.
— Старик врет! Он врет! Врет! — Из-за их спин, поднявшись по склону холма, появился человек с большим ключом в руке. Это был грузный мужчина лет пятидесяти, из-под его бархатной шапочки выбивались седые волосы, борода его была спутана, одежда помята, словно он одевался в спешке, вскочив неведомо с чьей постели. — Он врет, мои добрые господа. Врет. (Убирайся отсюда, Рет’чат, позорь какое-нибудь другое заведение!) Этот человек — настоящее ископаемое из тех далеких веков, о которых большинство из нас могли только читать. Он хочет нас судить по нашему богатству и нашей военной славе, а не по доброй воле и спокойствию духа. Доброе утро, господа, доброе утро. Надеюсь, вы зашли сюда перекусить?