Кровь, секс, деньги — а что еще? Лоху нужна тайна! Ему хочется думать, что наш мир — таинственное, романтичное место, — хотя, если по правде, ни хрена в мире романтичного не было и нет. Вот этим-то и должен ты заниматься, только ты не знаешь как. Ты пойми, сынок, каждый лох прекрасно знает, что все твои чудеса — чистая липа, но ему очень хочется поверить, что это не так, что они настоящие, — и ты просто обязан ему помочь. А ты — не умеешь.
— А как это делается?
— Кой хрен, этого не расскажешь, это нужно почувствовать, каждый учится этому сам. Но… ну, вот, скажем, эта твоя идея объявить себя «Человеком с Марса». Лох может проглотить, не поперхнувшись, очень многое — но все же не все. Они же видели Человека с Марса, если не на картинках, то хоть по стерео. Да сходство у вас какое-то есть, но будь ты хоть вылитой его копией, ни одна собака не поверит, что этот, настоящий, будет показывать фокусы в брезентовом балагане, лохи знают, что такого не может быть. Это — ну все равно как представить шпагоглотателя президентом Соединенных Штатов. Лох хочет поверить — но он не позволит так вот, в открытую, держать себя за идиота. У него все-таки есть какие ни на есть мозги, может — с одной извилиной, но есть.
— Я запомню.
— Что-то очень уж я разговорился — у конферансье это входит в привычку. Так как, ребята, я вас не слишком в хреновое положение поставил? Вы прикопили что-нибудь на первые дни? Не мое это, в общем-то, конечно… а может, дать вам в долг?
— Спасибо, Тим, с нами все в порядке.
— Ну ладно, ребята, не давайте себя в обиду. Пока, Джилл. Тимошенко торопливо ушел — и тут же в балагане появилась Патриция Пайвонская, успевшая уже прикрыть свои нательные фрески халатиком.
— Ребята? Я же знаю, Тим зарубил ваш номер.
— Ничего, Пэт, мы же и сами собирались уйти.
— А я вот тут думаю, не послать ли мне этого сукина сына подальше, прямо зла на него не хватает.
— Слушай, Пэт, ты бы…
— А что — уйду, и пусть он кукарекает без финала! На другие номера исполнителей найдется сколько угодно, только свистни, а вот заключительный — такой, чтобы лохи не забросали его тухлыми яйцами — это еще поискать и поискать.
— Но ведь он совершенно прав. Ну какой из меня шоумен?
— В общем-то… только мне будет очень без вас скучно. Слушайте, знаете, что я придумала — до утра же я свободна, так пойдем ко мне в палатку, посидим, потреплемся, пошли, а?
— Идем лучше к нам, — предложила Джилл. — Полежишь в большой хорошей ванне, отмокнешь, как следует.
— Н-ну… только я сбегаю за бутылкой.
— Нет, — остановил ее Майкл. — У нас и у самих этого добра хватает, я же знаю, что ты пьешь.
— Н-ну… Вы же в «Империале» остановились, да? Только мне все равно нужно сбегать проверить, как там мои крошки и сказать Сосисочке, чтобы не скучала. На полчаса, не больше, а потом словлю такси.
Городишко был маленький, без автоматической системы управления транспортом, так что Майкл управлял машиной вручную. Он вел ее точно на максимальной допустимой скорости, проскальзывал в просветы, которых Джилл даже не замечала, пока они не оказывались позади. И все это — без малейших усилий, словно играючи. Джилл такому только начинала учиться; Майкл растягивал свое время таким образом, что жонглирование яйцами в воздухе — или машиной в плотном потоке движения — становилось элементарнейшим делом; все окружающее двигалось с черепашьей скоростью, как при замедленном показе фильма. А вот какие-то месяцы назад, подумала Джилл, этот же самый парень с ботиночными шнурками, и с теми не мог справиться, даже не верится.
Они молчали — очень трудно общаться с собеседником, чьи мысли двигаются совсем не с той, как у тебя скоростью. Вместо этого Джилл думала о жизни, оставляемой ими позади, вспоминала ее в мельчайших подробностях, возносила ей хвалу — по-марсиански, и по-английски. Раньше, до встречи с Майклом, она была рабыней часов, вечно боялась куда-нибудь опоздать, сперва — в школу на урок, потом — в училище на лекцию, потом — в больницу, к началу смены.
Карнавальный быт организован совсем иначе. Там ей почти ничего не приходилось делать в точное, определенное время — разве что несколько раз в день покрасоваться на подмостках. Майклу было абсолютно безразлично, кормят его один раз в день или шесть и как там Джилл ведет домашнее хозяйство. У них была своя палатка; в некоторых городах они даже не покидали территории карнавала — так и сидели на ней до отъезда. Карнавал был теплым, уютным гнездом, куда не проникали беды и тревоги внешнего мира.
Само собой, территория карнавала вечно кишела посетителями, но Джилл быстро усвоила карнавальную точку зрения: посетители — не люди, а лохи, чья единственная жизненная функция — выкладывать наличные.
Золотые карнавальные денечки. А ведь сперва, когда Майкл только-только вышел — чтобы получить образование — в большой мир, дело складывалось значительно хуже. Их нередко узнавали и начинали преследовать, иногда — репортеры, иногда — какие-то люди, которым почему-то взбрендило, что они имеют полное право чего-то там от Майкла требовать. Приходилось уклоняться, спасаться бегством, прятаться, зачастую — с большими трудностями.
Нужно было что-то делать; Майкл придал своему полудетскому лицу более зрелый вид, произвел еще некоторые изменения — благо, трудностей это для него не представляло никаких. Новая внешность плюс тот факт, что они с Джилл стали держаться таких мест, где никто и никак не ожидал встретить Человека с Марса, обеспечили благословенный покой. Однажды, когда Джилл звонила Джубалу, чтобы сообщить очередной свой адрес, тот предложил удобную легенду. Джилл охотно согласилась и уже через несколько дней прочитала в газете, что Человек с Марса удалился в некий не называемый тибетский монастырь.
«Тибетский монастырь» располагался в каком-то Богом и людьми забытом городишке, это был гриль «У Хэнка», куда Джилл устроилась официанткой, а Майкл — мыть посуду. Посуда мылась у него очень быстро, особенно когда отлучался хозяин и можно было воспользоваться своими, специфическими методами. Здесь Джилл с Майклом просидели неделю, а затем двинулись дальше, иногда — работая на новом месте, иногда — нет. И почти ежедневно ходили в какую-нибудь местную библиотеку, начиная с того момента, когда Майк узнал об их существовании. Прежде он считал, что у Джубала есть все изданные на Земле книги; неожиданная чудесная новость задержала их с Джилл в Акроне чуть не на месяц. Все это время Джилл ходила по магазинам, тратила от скуки деньги — вцепившийся в книгу Майкл был почти не доступен для общения.
Самым, пожалуй, веселым эпизодом этого плутания по стране было «Варьете Бакстепа — Полный Оттяг». Джилл даже хихикнула, вспомнив тот раз, когда их — да в каком же это городе? — прихватили. И за что, спрашивается, — ведь шоу всегда работало по точно оговоренным с местными властями правилам — ну, там в лифчиках, да и все что угодно. И вдруг на тебе, пожалуйста. Невесть откуда взявшийся шериф запрещает представление, волочет девочек к судье, а тот уже вроде и готов упечь их в каталажку. Карнавал прикрыли, все карнавальщики дружно двинулись в суд, а заодно с ними и те люди, которым очень хотелось посмотреть на «бесстыжих женщин»; Майкл и Джилл скромно пристроились в конце зала, у стенки.
Джилл тысячу раз вдалбливала Майклу, что он никогда не должен делать ничего такого экстраординарного при людях, если есть опасность себя обнаружить. Но Майку вдруг грокнулось, что сейчас — один из критических моментов…
Зал взревел — и шериф, только что дававший (с прямо-таки непристойным удовольствием) показания о «непристойном поведении в общественном месте», и судья, со столь же непристойным удовольствием эти показания выслушивавший, предстали глазам собравшихся в почти полном (за вычетом фиговых листочков) костюме Адама. Зрелище воистину непристойное.
Началась суматоха, Джилл с Майклом быстренько смылись, чуть не угодившие за решетку девочки — тоже; карнавал упаковал вещички и переехал в другой, не такой жульнический городок. Никто так и не связал волшебство — с имевшимся под рукой волшебником.
А какие морды были у этой парочки, особенно у шерифа, раз увидишь — век не забудешь. Джилл мысленно окликнула Майкла — напомнить, как смешно выглядел тогда провинциальный страж правопорядка, но тут же осеклась; по не совсем ясной причине они могли поддерживать телепатическую связь только на марсианском языке, в котором отсутствовало понятие «смешно».
(Да, Джилл?) откликнулся Майкл.
(Ладно, потом.)
Вот и гостиница; Майкл посадил машину на стоянку, и тут же — Джилл отчетливо это ощутила — его мысли потекли медленнее, с обычной скоростью. Жизнь в палатке среди карнавальщиков нравилась ей больше гостиничной во всех отношениях, кроме одного: там не было ванны. Душ — вещь неплохая, но набрать полную ванну горячей воды, забраться туда и отмокать — разве можно представить себе большее наслаждение? Поэтому иногда они устраивались в гостинице и брали напрокат машину. В отличие от Джилл Майкл не имел с детства привитой, почти инстинктивной ненависти к грязи. Теперь он был таким же чистым, как и она, — но только потому, что Джилл его перевоспитала. Чтобы поддерживать себя в безукоризненном виде, Майклу не нужно было даже умываться, но прошедшее время ничуть не уменьшило благоговейного восторга, с которым он погружался в воду жизни. (Кстати сказать, ходить в парикмахерскую Майклу тоже не требовалось — достаточно было узнать у Джилл, какую прическу хотела бы она видеть на его голове.)
* * *
Гостиница была старая и порядком подзапущенная, «номер для новобрачных» не отличался особыми удобствами, но на размеры ванны жаловаться не приходилось. Джилл сразу же пошла наливать воду — и ничуть не удивилась, обнаружив, что раздеваться уже не надо. Как только очередной костюм начинал ей надоедать, Майкл мгновенно отправлял его в никуда, зная, как любит Джилл ходить по магазинам, он подыгрывал этой ее слабости. Если бы не опасность вызвать у не слишком богатых товарищей подозрения, такое бы происходило ежедневно.
— Спасибо, милый! — крикнула Джилл. — Полезли в воду!
Майкл успел уже то ли раздеться, то ли «исчезнуть» свою одежду, скорее первое — для него посещение магазина было не развлечением, а лишней скукой. Он видел в одежде только нужную людям — но никак не ему самому — защиту от холода, ветра и сырости. Они сели в ванну лицом друг к другу; Джилл сложила ладони лодочкой, зачерпнула воду, чуть тронула ее губами, а затем протянула Майклу. Этим — совершенно излишним — ритуалом она напоминала ему и самой себе то, что не нуждалось ни в каких напоминаниях, что пребудет с ними до скончания веков.
— Там, в дороге, я подумала, — сказала Джилл, выплескивая воду из ладони, — какое смешное лицо было у того голого шерифа.
— Оно было смешное?
— До слез.
— Объясни мне, пожалуйста, почему? Я не понимаю, где здесь шутка.
— Н-ну… нет, не получится. Какой-нибудь анекдот — его объяснить можно, а тут совсем другое дело, тут слово «шутка» не годится.
— Я не грокаю, что он был смешным, — в голосе Майкла слышалось недоумение. — В обоих этих мужчинах — и в шерифе, и в судье — я грокал одну только неправильность. Я точно знал, что убирать их нельзя, ты будешь сердиться, а то обязательно так бы и сделал.
— Милый ты мой Майк, — Джилл коснулась его щеки. — И совершенно правильно. То, что ты придумал, было гораздо лучше. Эти люди никогда не забудут случившегося, а в этом городке никого больше не арестуют за «оголение в общественном месте» — можно смело дать гарантию лет на пятьдесят. Поговорим лучше о другом. Мне очень жаль, что наш номер провалился. Ты же видел, сколько я билась над этой текстовкой — и так пробовала, и этак, но ведь я-то тоже не шоумен.
— Нет, Джилл, это все я виноват. Правильно Тим говорит — не грокаю я лохов. Но поработать с карнавальщиками было очень полезно… Я грокаю, что теперь я грокаю лохов немного лучше, чем раньше.
— Не нужно называть их лохами — это карнавальщики так говорят, а мы уже не карнавальщики. Люди они, просто люди, а никакие не «лохи».
— Мне грокается, что они все-таки лохи.
— Да, милый, да, конечно, но так говорить невежливо.
— Я запомню.
— Ты уже решил, куда мы дальше?
— Нет. Когда время придет, я буду знать.
И верно, Майкл всегда знал. Со времени своего резкого, неожиданного перехода от послушания всем и вся к доминантности он день ото дня прибавлял в силе и уверенности. Робкий мальчик, которому было не под силу удержать на весу пепельницу и пресс-папье, повзрослел, окреп и теперь с легкостью поднимал в воздух далеко не субтильную девушку, занимаясь одновременно прочими делами. Создавалось впечатление, что его силы вообще безграничны. Вспомнить хотя бы тот случай, когда пустырь, любезно предоставленный горожанами карнавалу, раскис после дождя в болото, и в этом болоте увяз грузовик; двадцать мужиков его вытаскивали — и не смогли, а затем подошел Майкл, уперся плечом, и застрявшее заднее колесо мгновенно выдернулось из грязи. Майкл, конечно же, сделал вид, что имеет к тому самое малое отношение, так что никто ничего даже и не заподозрил.
А еще Джилл вспомнила, как он наконец прогрокал, что в неодушевленные предметы — в отличие от живых существ — можно «исчезать» безо всякой в них «неправильности». То, прежнее ограничение предназначалось только для детенышей, взрослый мог поступать по своему собственному гроканью (например раздеть шерифа и судью или Джилл). Интересно, чего еще можно от него ждать? Как бы там ни было, беспокоиться особенно не о чем, Майк — человек умный и добрый.
— Майк, а вот было бы здорово, если бы здесь, в этой ванне, с нами были и Доркас, и Энн, и Мириам. Ну и, конечно, папа Джубал, и ребята, и… ну, вообще, вся семья!
— Ванны не хватит.
— Ничего, в тесноте, да не в обиде. А когда мы снова их навестим?
— Грокаю, что скоро.
— «Скоро» — по-марсиански? Или по-земному? Ладно, милый, это будет, когда ожидание окончится. К слову сказать, скоро — по-земному «скоро» — здесь будет тетушка Пэтти. Ты меня помоешь?
Джилл встала, кусок мыла вылетел из мыльницы, быстро прошелся по всему ее телу и вернулся на место; еще секунда и мыльная пленка вскипела пеной.
— Ой, ты что, щекотно же!
— Ополоснуть тебя?
— Не надо, лучше окунусь.
Джилл присела на корточки, поплескала на себя водой и снова встала.
— Ну вот, как раз вовремя.
Послышался стук в дверь, а затем — знакомый голос:
— Ребята? Вы как там, в приличном виде?
— Сейчас, Пэт! — крикнула Джилл, вылезая из ванны и тут же обернулась к Майклу:
— Подсуши меня, пожалуйста.
Через мгновение даже ее ноги не оставляли на полу мокрых отпечатков.
— Милый, ты только не забудь одеться. Пэтти у нас — леди, не то что я.
— Я не забуду.
27
Джилл торопливо набросила халат и бросилась в гостиную.
— Заходи, заходи. Мы тут купались, Майк сейчас оденется и выйдет. Сейчас я налью тебе первую, а вторую примешь прямо в ванной. В большой посудине, до краев наполненной горячей водой.
— Да, перед таким соблазном не устоишь — хотя я успела за это время не только Сосисочке сказку на ночь рассказать, но и под душем ополоснуться. Только ты, Джилл, не подумай, я к вам не из-за ванны пришла, у меня просто сердце кровью обливается, что Тим вас прогнал.
— Да нет, все он правильно сделал, — откликнулась Джилл, возившаяся со стаканами и бутылками. — Номер у нас не слишком, дорабатывать надо. Но мы постараемся не терять вас из виду.
— И очень даже хороший номер. Добавить в него пару хохм, чтобы смеялись и… Привет, Смитти!
Она протянула Майклу обтянутую перчаткой руку. За пределами карнавала миссис Пайвонская неизменно надевала перчатки, плотные чулки и платье с глухим воротом, превращаясь таким образом в респектабельную вдову средних лет, бдительно следящую за своей фигурой — то есть, фактически, в самое себя.
— Я вот как раз убеждала Джилл, что у вас осень хороший номер.
— Не надо, Пэт, — улыбнулся Майкл. — Дерьмо это, а не номер.