— Никакое он не дерьмо. Ну, конечно, можно бы его чуть оживить, вставить хохму-другую, а может — Джилл немного подраздеть. А что, Джилл, у тебя же отличная фигура.
— Не-а, — печально покачала головой Джилл. — Не поможет.
— А вот один мой знакомый фокусник одевал свою ассистентку в стиле веселых девяностых — тысяча восемьсот девяностых, значит. Воротник под подбородок, ноги спрятаны по самые щиколотки — а потом он лущил ее, как луковицу, все эти одежды исчезали, слой за слоем. Знаешь, как лохи балдели? Ты только не думай, я совсем не уговариваю тебя на какую-нибудь неприличность — в конце номера на этой ассистентке было надето примерно столько же, как на тебе сейчас.
— Да какие там неприличности, — улыбнулась Джилл. — Знаешь, Пэтти, если бы не легавые, я и вообще выступала бы совсем без ничего. Только они ведь прихлопнут номер — и с приветом.
— И что бы из этого вышло? Лохи к такому не приучены, они бы сами разнесли всю лавочку, не дожидаясь никаких легавых. Но если у тебя есть фигура — отчего бы не использовать ее на все сто? Вот скажем я — далеко бы я ушла, как татуированная женщина, если бы не заголила все, что только можно, можно — в смысле законов?
— Кстати, о раздевании, — заметил Майкл. — С тебя, Пэт, скоро пот начнет капать. Кондиционирование в этой ночлежке скисло, так что сейчас тут градусов девяносто.
На нем самом был легкий халат — в своей компании карнавальщики одевались достаточно непринужденно, да и вообще жара Майклу практически не досаждала, чуть-чуть подрегулировать обмен веществ, и все в порядке. Но вот гостья их привыкла выступать почти обнаженной и куталась в одежду только среди лохов, пряча от них свои татуировки.
— Между нами девушками — ты могла бы и снять с себя всю эту упаковку, зачем зря париться.
(Первая часть фразы представляла собой шутку, эмфатический оборот, подчеркивающий, что разговор ведется в тесном кругу знакомых. Согласно объяснению Джубала, оборот этот мог употребляться не только женщинами, но и мужчинами.)
— Не стесняйся, Пэтти, — поддержала его Джилл. — Если у тебя под платьем ничего нет, я могу дать что-нибудь из своего.
— Н-ну… да нет, спасибо, у меня там костюм, в котором я выступаю.
— И нечего тогда стесняться, здесь все свои. Повернись, я расстегну молнию.
— Ой, дай я сперва сниму туфли и чулки.
Продолжая болтать, миссис Пайвонская лихорадочно думала — как бы поестественнее перейти на вопросы религии. Ясно, как божий день, что детишки эти, благослови их Господь, вполне готовы стать ищущими, только раньше можно было вроде бы и не спешить — целый сезон впереди — а тут вдруг такое. Уедут — и кто же там приобщит их к Свету?
— В шоу-бизнесе, Смитти, нужно понимать лоха, это самое главное. Ну, конечно, если бы ты был настоящим волшебником… нет, лапа, я совсем не хочу сказать, что ты плохо работаешь, работаешь ты здорово… А теперь расстегни, пожалуйста, — она засунула чулки в туфлю и повернулась к Джилл спиной. — Я имела в виду — если бы ты и вправду подписал договор с дьяволом. Но ведь лохи прекрасно знают, что все это — фокусы, ловкость рук. А раз так — надо вести себя повеселее, вроде как подмигивать им: здорово я вас дурю! Вот ты видел хоть у одного огнеглотателя хорошенькую ассистентку? Ни в коем разе, в его номере она была бы совсем не к месту, ведь лохов никогда не оставляет надежда — а вдруг он все-таки загорится.
Пэт бросила стянутое через голову платье на пол.
— Ну вот, Пэтти, такой мы и привыкли тебя видеть. — Джилл наклонилась и чмокнула ее в щеку. — А теперь посиди спокойно и выпей.
— Подожди секундочку.
(Господи, немо взмолилась миссис Пайвонская, укажи мне стезю истинную. Научи вывести к Свету эти заблудшие души. Ладно, картины скажут все сами без слов — для того Джордж их и рисовал.)
— Вот этим-то всем я и привлекаю лохов. Ну а вы, ребята, вот вы-то рассматривали хоть раз мои картины? Я имею в виду по-настоящему рассматривали?
— Нет, — призналась Джилл. — Не хотели пялиться на тебя, словно лохи какие.
— А вы пяльтесь, милые, пяльтесь — ведь для того-то Джордж, упокой Господи душу его, картины эти и рисовал. Чтобы рассматривать их и изучать. Здесь, под подбородком, рождество пророка нашего Святого архангела Фостера — здесь он еще дитя невинное, не ведает еще, не гадает, какую судьбу Господь ему предуготовил. А вот ангелочки знали — видите, как они собрались вокруг? Дальше, вот тут — первое его чудо: юный грешник, учившийся в деревенской школе, он подстрелил бедную маленькую птичку… а потом залился слезами, подхватил ее на руки, погладил — и птичка улетела прочь, целая и невредимая, веселой песнью своей славя Господа. А теперь мне придется повернуться к вам спиной.
Пэт рассказала, как, принимаясь за величайший труд своей жизни, Джордж страдал от нехватки чистого холста, и как потом его посетило озарение и он превратил «Нападение на Пирл-Харбор» в «Армагеддон», а «Силуэт Нью-Йорка» — в «Град Священный».
— Но даже превратив каждый дюйм старых своих работ в картины святые, — продолжила она, — Джордж не остановился, он чувствовал, что должен воплотить — отразить на живой плоти — главные вехи жизненного пути Пророка нашего. Вот тут Он проповедует на ступенях нечестивой богословской семинарии, которая Его отвергла, — как раз там Его и арестовали впервые, с чего и начались гонения. А с другой стороны, у позвоночника,
Он низвергает идолов… рядом, чуть дальше, Он в тюрьме и на Него струится Свет Божественный. А потом Немногие Верные врываются в эту тюрьму…
(Преподобный Фостер ой как хорошо понимал, что в борьбе за свободу совести кастеты, велосипедные цепи и готовность сцепиться с полицией значат значительно больше, чем пресловутое ненасильственное сопротивление. Церковь его уже с пеленок была церковью воинствующей, но прекрасно понимал тактику и начинал крупное сражение только в тех случаях, когда на стороне Бога была тяжелая артиллерия.)
— … спасают Его, а нечестивого судью, который заточил Его в узилище, вываливают в смоле и перьях. С другой стороны, спереди… нет, тут вы ничего не увидите, это под лифчиком. А жаль.
(Майкл, чего она хочет?)
(Ты ведаешь. Скажи ей.)
— Тетя Пэтти, — осторожно начала Джилл, — ты же хочешь, чтобы мы посмотрели все твои картины, правда?
— Вообще-то… Тим, он же говорит лохам чистую правду — чтобы история была полной, Джордж использовал каждый дюйм моей кожи.
— И если Джордж столько трудился, значит, он хотел, чтобы на эти картины смотрели. Сними купальник. Я тут говорила, что совершенно спокойно согласилась бы выступать голой. В чисто развлекательном номере, а у тебя есть предназначение. Священное предназначение.
— Ну… если вы так хотите…
Миссис Пайвонская мысленно вознесла хвалу Господу. Это, наверное, архангел Фостер вмешался силой своей небесной. С его и Божьей помощью — и с помощью Джорджевых картин — она поможет этим милым детям найти дорогу к Свету.
— Повернись, я тебя расстегну.
(Джилл…)
(Ты что, Майкл?!)
(Подожди.)
В то же мгновение ошеломленная миссис Пайвонская лишилась пятнистых (под раскраску Сосисочки) трусов и лифчика.
Джилл восприняла исчезновение своего халата как нечто совершенно естественное и лишь немного удивилась, когда тем же, не совсем традиционным способом разделся и Майкл — скорее всего, это следовало отнести на счет его хороших манер.
Некоторое время Пэтти пребывала в полном ступоре, а затем громко ахнула.
— Успокойся, милая, — ласково обняла ее Джилл. — Все в порядке. Майк, признавайся.
— Хорошо, Джилл. Пэт…
— Да, Смитти?
— Ты говорила, что мой номер — просто ловкость рук. Ты собиралась снять свой костюм, вот я тебе и помог.
— Но как? И где он?
— Там же, где халат Джилл — и мой. Исчез.
— Только ты, Пэтти, не беспокойся, — вмешалась Джилл. — Мы достанем тебе другой такой. Зря ты это, Майк.
— Извини, Джилл. Я грокал, что это правильно.
— Н-ну… может и так.
(Тетя Пэтти вроде не очень расстроилась, а уж болтать-то она точно никому не станет, карнавальщики умеют держать язык за зубами.)
Миссис Пайвонская ничуть не горевала по двум пропавшим тряпочкам, да и к наготе — что своей, что окружающих — она относилась вполне спокойно. Но вот проблема фундаментальная, можно сказать — теологическая…
— Смитти? Это что — настоящее волшебство?
— Думаю, можно назвать это и так, — осторожно согласился Майкл.
— А вот я назвала бы это чудом. — Голос Пэт дрожал от с трудом сдерживаемого возбуждения.
— Называй, как хочешь, но только ловкость рук тут ни при чем.
— Знаю.
Она испугалась. Патриция Пайвонская всегда уповала на Господа, а потому ничего не боялась, но вот судьба друзей ее волновала, и очень.
— Ну-ка, Смитти, посмотри сюда. Ты что, подписал договор с дьяволом?
— Нет, Пэт, ничего подобного.
Она продолжала всматриваться ему в глаза, ища правду.
— Похоже, ты не врешь…
— Тетя Пэтти, он и вообще врать не умеет.
— … а значит, это — чудо. Смитти… да ты же святой!
— Не знаю, Пэт.
— Архангел Фостер узнал о своем даре только в пятнадцать лет, хотя творил чудеса и раньше. Ну точно, ты — святой. Если подумать, я почувствовала это сразу, как тебя увидела.
— Не знаю, Пэт.
— Вполне возможно, что Майк и святой, — согласилась Джилл. — Но сам он этого не знает. Майкл… мы рассказали уже так много, что нет смысла скрывать остальное.
— Майкл! — Глаза миссис Пайвонской расширились. — Архангел Михаил, ниспосланный нам в облике человеческом!
— Не надо, Пэтти! Даже если и так, все равно Майк об этом не знает.
— А почему он должен знать? Чудны и таинственны дела Господа нашего.
— Тетя Пэтти, позволь мне, пожалуйста, вставить хотя бы слово.
Вскоре миссис Пайвонская уяснила себе главный факт: Майк — Человек с Марса. С трудом и несразу она согласилась относиться к нему как к нормальному человеку, отнюдь не отказываясь от собственной своей теории, кто он такой и зачем попал на Землю; и то сказать, вот, например, Фостер жил на Земле как обыкновенный человек — и в то же самое время всегда, предвечно, пребывал и пребудет архангелом. Ну а если Джилл и Майкл не считают себя спасенными, даже на этом настаивают, — ладно, она будет относится к ним так, как они того хотят. Пути Господни неисповедимы.
— Вот «ищущим» нас, пожалуй, и можно назвать, — помог ей Майкл.
— И этого, родные мои, вполне достаточно! Я ничуть не сомневаюсь, что вы спасены, но ведь даже сам Фостер был сперва простым ищущим. И я вам помогу.
Они расположились прямо на ковре, и вскоре Пэт стала не только свидетельницей, но и непосредственной участницей еще одного чуда. Джилл легла на спину, переговорила — мысленно — с Майклом, и тот поднял ее — спокойно, безо всякого карнавального трепа и бутафории. Лицо наблюдавшей за ними Патриции сияло благоговейным счастьем.
— Пэт, — сказал затем Майкл, — ложись на спину.
Она подчинилась с абсолютной, нерассуждающей готовностью, словно приказу самого Фостера.
— Майк, а может, ты меня опустишь? — немного встревожилась Джилл.
— Нет, мне совсем нетрудно.
Что-то мягкое, нежное — и невидимое — осторожно подняло миссис Пайвонскую в воздух. Страха не было — только ошеломляющий религиозный экстаз, молнией пронизавший ее чресла, заставивший слезы брызнуть из глаз. Такой силы Пэт не ощущала еще ни разу, во всяком случае — с того времени, когда жив был еще Святой Фостер. Майк пододвинул Джилл к Пэт, и они обнялись; слезы, катившиеся теперь еще обильнее, перемежались громкими, счастливыми всхлипываниями.
Затем они снова лежали на полу, а Майк не ощущал ни малейшей усталости — он вообще начал уже забывать, что такое усталость.
— Майк… — окликнула его Джилл. — Нам нужна вода. —
(????)
(Да) — ответила она.
(А потом?)
(Приятная необходимость. Зачем, думаешь, она сюда пришла?)
(Я знал. Я не был уверен, что ты знаешь… и что ты одобришь. Брат мой.)
(Брат мой.)
Майкл послал стакан в ванную, наполнил его из-под крана, вернул назад и опустил прямо на ладонь Джилл. Миссис Пайвонская наблюдала за всем этим с интересом, но не более. У нее не было уже сил изумляться.
— Тетя Пэтти, — сказала Джилл, — это — вроде крещения… или обручения. Это… ну, такая марсианская штука. Это значит, что ты веришь нам, а мы верим тебе… что мы можем все тебе рассказать, а ты можешь все рассказать нам… и что мы теперь вместе — и теперь, и навсегда. Но только обратного хода нет. Если ты нарушишь эту связь, мы умрем. Умрем сразу — спасенные там или нет. А если нарушим мы… но мы никогда такого не сделаем. Только ты не подумай, никто тебя не заставляет, если не хочешь — можешь не делить с нами воду, и мы все равно останемся друзьями. Если тебе мешает твоя вера — не надо. Мы не принадлежим к твоей церкви и, возможно, не будем принадлежать никогда. Мы — «ищущие», но никак не более. Ты согласен, Майк?
— Мы грокаем воедино, — кивнул Майкл. — Пэт, Джилл говорит правильно. Жаль, мы не можем сказать тебе этого по-марсиански, было бы яснее. Тут все, что есть, когда люди женятся, и гораздо больше. Нам никто не мешает предложить тебе воду, но если в твоей религии, или в твоем сердце есть какие-нибудь препятствия — не пей!
Патриция Пайвонская глубоко вздохнула. Однажды она уже приняла подобное решение — прямо на глазах у собственного мужа… и не нарушила его, не отступила. И кто она такая, чтобы отказывать святому? И его благословенной невесте?
— Да, — твердо сказала она. — Я выпью.
Джилл сделала глоток.
— Мы всегда будем взращивать близость, — сказала она, передавая стакан Майклу.
— Спасибо за воду, брат мой.
Майкл тоже отпил из стакана.
— Пэт, я даю тебе воду жизни. Да пьешь ты всегда вдосталь.
Пэт приняла от него стакан.
— Спасибо. Спасибо вам, мои родные. Вода жизни… как же я вас обоих люблю.
Она пила большими глотками, словно давно изжаждавшись. Джилл забрала у нее стакан и допила все, что в нем оставалось.
— Мы стали ближе, братья мои.
(Джилл?)
(Сейчас!!)
Майкл поднял своего нового брата; поддерживаемая невидимой силой Патриция плавно проплыла в спальню и опустилась на кровать.
Валентайн Майкл Смит грокал, что физическая любовь людей — очень физическая и присущая только людям — это не просто оплодотворение яиц, и даже не ритуал, символизирующий взращивание близости, взращиванием близости является уже сам ее акт. Он старался огрокать поразительный феномен во всей его полноте, использовал для этого буквально каждую возможность — чем дальше, тем больше приходя к убеждению (совсем еще недавно немысленному, кощунственному), что такой экстаз неведом даже Старикам: духовные глубины людей превосходили все мыслимые и немыслимые представления. И Майкл пытался исследовать эти глубины — с радостью первооткрывателя, а главное — без вины и смущения, порождаемых внушенными с детства запретами.
Земные наставницы Человека с Марса, нежные и беззаветные, не причинили его невинности ни малейшей боли; результат получился уникальный, не менее, чем сам Майкл. Разделив с Майком и Джилл — в рамках древнейшего из марсианских ритуалов — воду, Пэт безо всяких колебаний приняла последствия этого шага — разделила, теперь уже в ритуале человеческом, постель с Майклом (или, если хотите, самого Майкла — с Джилл.) Не находя в этой безоглядной легкости ничего странного, Джилл несколько удивлялась, что живописная ее подруга (теперь более, чем подруга) воспринимает способность Майкла творить чудеса и здесь тоже, как нечто само собой разумеющееся. Но Пэт была уже когда-то знакома со святым, она ожидала от святых большего, чем от людей обычных…
Джилл радовалась, что критический момент разрешен правильным действием… а потом время созрело, и это тихое, умиротворенное счастье сменилось яростным, экстатическим счастьем взращиваемой близости.