– Мне тоже книги нужны.
– Да не так они тебе нужны, как им. Для тебя книги – жизнь, а для них инструмент, как отвертка. Ты берешь в руки томик – у тебя лицо шелковое становится, губы – как у ребенка. А они уголки у страниц отрывают для зубочистки. „Общее дело“…
Николай Николаевич был растерян. Впервые он слышал от Анечки так много слов сразу, и каких слов!
– Ну, знаешь ли… – пробормотал он обиженно выпяченными губами.
– Что „знаешь“, что „знаешь“? – вскрикнула Анечка, всё еще перекрывая руками двери в зал.
Вошли двое школьников в форме и посмотрели на них как на ненормальных.
– Не ожидал я от тебя это услышать, – сказал Николай Николаевич, выдав им учебник Пёрышкина и отпустив с миром. В руках у них были портфели, и неизвестно, сколько Пёрышкиных там лежало, изрисованных вдоль и поперек, но и те, что им выдал Николай Николаевич, были немногим лучше. – Ну, Калерия Ивановна куда ни шло, но от тебя…
– А что Калерия Ивановна? – тусклым голосом сказала, отвернувшись к стенду с газетами, Анечка. – Такой же ненужный человек…
– Да не говори ты этого слова! – закричал Николай Николаевич. – Зачем говорить слова, которые ничего не значат?
– Это слово значит многое, Коля. И ты прекрасно знаешь, что оно значит.
– Понятия не имею… – буркнул Николай Николаевич и побагровел. Но тут же, испугавшись, что Анечка начнет объяснять, сам заговорил поспешно: – Знаю я, почему ты не хочешь, чтобы я выходил в зал.
Анечка растерянно обернулась.
– Почему? – спросила она тихо, и Николай Николаевич понял: не это.
Но уже не в силах остановиться от смущения, забубнил:
– Знаю. Знаю.
Анечка послушала, подивилась, снова повернулась к нему спиной.
И тут, глядя на эту худую, жалкую спинку со странно покатыми плечиками и проступающими сквозь халат лопатками, Николай Николаевич понял: ему не уйти. Он почувствовал на губах солоноватый вкус ее серых, запачканных чернилами ладоней. „Нет! – закричало в нем. – Нет!“ Это было так страшно, что должно было что-то случиться.
Обязательно должно было что-то случиться.
13
И случилось: пришла его дивная фея.
Она никогда являлась так рано, было всего только двенадцать часов.
На плечах ее было клетчатое осеннее пальтишко, рыжие густые волосы – в мелких бусинках дождя.
– Извините, – сказала она поспешно, задыхаясь еще от бега по лестнице. – Извините, Николай Николаевич, мне надо с вами поговорить.
Подбородок Николая Николаевича подпрыгнул, губы задрожали.
Помертвев, он присел на край стола.
Шаровая молния за стендом, радуга между книжными полками, синий дождь с потолка – ничто не могло уже удивить Николая Николаевича: фея знала его имя-отчество, но откуда? И, главное, зачем?
Щеки Николая Николаевича загорелись, сквозь стекла рабочих очков они казались круглыми, как райские яблочки. Лицо от восторга приобрело глуповатый и дерзкий вид.
– Да? Я весь внимание, – сказал он как бы с вызовом. – Что вам угодно?
– Не надо так, Николай Николаевич, – проговорила она печально, с видимым удовольствием выговаривая его имя. Одного воспоминания об этом хватило бы ему на всю оставшуюся жизнь. – Вы, конечно, должны меня презирать, я вас очень подвела.
– Почему же? – чужим, каким-то писклявым голосом сказал Николай Николаевич. – Презирать вас я никак не могу.
– Я пришла, чтобы сказать вам: не думайте обо мне плохо. Я не спала всю ночь.
Она отвернулась и шмыгнула носом.
– Простите меня, пожалуйста.
Из комнаты в комнату бесшумно прошла Анечка. Она вся скособочилась от тяжелой стопки книг, которую несла. Косой глаз ее совсем закатился.
– Я на вас не сержусь, – быстро сказал Николай Николаевич. – Тем более что…
Фея ждала. -…тем более что меня всё равно переводят на абонемент. Ведь вы не ходите в абонемент?
Фея молчала. Похоже, она ожидала чего-то другого.
– Значит, мы больше не увидимся, – подвел черту Николай Николаевич.
– Да? – сказала она наконец. – Жаль.
И ушла.
В глубокой задумчивости Николай Николаевич подошел к стеклянной двери, заглянул в зал. Там полно было школьников второй смены, забежавших перед уроками, чтобы что-нибудь друг у друга скатать. Была там престарелая пенсионерка, увлеченно сморкавшаяся над „Новым миром“. Было трое-четверо диковатых студентов, засевших с утра: в двадцать два сорок пять их придется чуть ли не под руки выводить из зала, а они, упираясь, будут перелистывать на ходу учебники.
Привычная утренняя публика… Вечером пойдут другие: старшеклассники – готовиться к сочинению (часто целым классом, и это хуже всего, потому что в зале начинается содом – смешки, записочки, чуть ли не хоровые песни), студенты – рассеянно листать монографии… пять-шесть читателей знающих и следящих, с ними Николай Николаевич особенно любил работать.
Что в абонементе? Выдавать засаленные детективы, разрозненного Конан-Дойля, случайную фантастику… Второсортная жизнь.
14
Кот услышал, наверное, как звенели ключи, вышел навстречу из комнаты и сел столбиком на пороге.
– Явился, князюшко мой? – ласково сказал он, и Николай Николаевич удивился еще раз его сипловатому голосу. – Хотел я тут тебе порядок навести, да тряпки не нашел. Как же ты живешь без тряпки?
– Так вот и живу, – усмехнулся Николай Николаевич. – Я, брат Стёпа, и без многого другого живу.
– Что так рано сегодня? – спросил кот, пропустив мимо ушей последнее его замечание.
– Приболел, – угрюмо ответил Николай Николаевич, разуваясь у входа. – Отпросился.
– Ах ты, мать честная, – сокрушенно сказал кот. – Что за лихоманка к тебе привязалась? А я-то хотел тебе дельце одно поручить…
– Что за дельце?
Они оба, Николай Николаевич, а по пятам за ним кот, прошли на кухню.
– Так, реестрик один составить.
– Какой реестрик? – удивился Николай Николаевич.
– Да тут… – замялся кот. – На мне материальная часть висит. Я у них вроде завхоза.
– У кого „у них“? – Николай Николаевич сел на стул. – Что ты мелешь, Стёпа?
Кот обиделся.
– Ну, мелю не мелю – не твоего ума дело, – высокомерно ответил он. – Хотел тебя попросить, да закаялся.
– Брось, Степан Васильевич, – примирительно сказал Николай Николаевич. – Я вон рыбки тебе принес.
Покобенившись еще минут пять-шесть для порядка, кот пошел на примирение.
– Надо мне в своем хозяйстве порядок навести, переписать кое-какой инвентарь. Стар становлюсь, путаю много. Посулю кому – ан нету, выдано или утрачено. Ты человек образованный, помоги старику.
– Какое же у тебя, старика, имущество? – спросил Николай Николаевич.
– Конечно, не то, что раньше, утратил многое, но есть еще кое-что, уберег.
– Да где же твое имущество?
– А вот поедим, тогда. У тебя, я чай, от голода кишки спеклись.
– Тебе в угол на полу или за столом будешь есть?
– За столом, коли не брезгуешь.
15
Поужинали на кухне.
Кот ел аккуратно, не чавкая, только сопел да время от времени поправлял лапой сползавшие с тарелки куски.
Табурет был низковат, и Николай Николаевич принес и подложил ему подушку.
За столом вели неторопливую беседу.
– Ну, с работы тебя не выключили пока?
– На абонемент перебросили.
– Это что же, понижение али как?
– Да уж не повышение.
Кот негодовал:
– Что за дело: живыми людьми бросаться? Совсем баба счумилась. Жалобу надо писать.
– Не умею да и не люблю.
– Я те научу. В старое время горазд я был слезные письма писать. Веришь ли, – кот хехекнул, – одному мужику даже письма любовные сочинял: „Мурлышечка ты моя…“ Умора!
16
Отужинав, гость и хозяин перешли в комнату.
– Ну, и где твой багаж? – спросил Николай Николаевич, озираясь.
– А вот, или не видишь?
У двери стоял в углу маленький, зеленый, окованный железом сундучок.
– Постой, постой, – озадачился Николай Николаевич. – Я ж тебя на ключ запирал. Как эта вещь сюда попала?
Кот вспрыгнул на сундук, самодовольно по нему прошелся.
– А это, брат ты мой Коля, дело тайное. Фики-мики.
– Что, что? – Николай Николаевич присел на корточки, пощупал руками сундучок.
– Фики-мики, говорю, – пояснил кот. – Чуждое для тебя дело.
Сундучок был небольшой, но крепкий, на гнутых кованых ножках и весь оплетен крест-накрест железными полосами. Зеленая краска на деревянных стенках пообтерлась уже, но в целом это была вещь.
Особенно хороши были узорные решеточки на боках возле круглых ручек.
Николай Николаевич потрогал висячий замок – он не поддавался, как влитой.
– Любуешься? – свесив голову с сундучка, спросил кот.
– Хорош, – восхищенно сказал Николай Николаевич. – А что там внутри?
– Лыка ручня, конопели пучня, кленово полено да соломы беремя, – загадочно проговорил Стёпа.
– Я серьезно.
– А коли серьезно, возьми меня под ташки и отнеси на диван. Притомился я, цельный день на ногах.
Николай Николаевич бережно взял кота под брюхо и перенес на подушку.
Кот прилег на бок, потянулся всеми лапами, скомандовал:
– Бери бумаги лист да садись к столу. Пиши: „Реестрик“. Написал? Хорошо. Под номером первым у нас пойдет… – почесал лапой переносицу. – Отмыкай, что ли.
Николай Николаевич с опаской наклонился над замком, потянул на себя кольцо.
– Не замай! – сказал замок таким гулким басом, что Николай Николаевич, отпрянув, вопросительно поглядел на кота.
Кот кивнул поощрительно.
– Балуется. Не слушай ты его…
Николай Николаевич потянул еще раз – замок заверещал по-кроличьи:
– Не замай, кому говорю! А-я-яй!
Николай Николаевич с натугой повернул кольцо.
– Ну погоди у меня… – угрожающе сказал замок – и открылся.
Тяжелая крышка с тихим пением отскочила и встала почти вертикально.
Сундучок был полон доверху, его содержимое было накрыто грязноватой серой тряпицей.
– Ты не спутай ничего, – кот приподнял с подушки голову. Он глядел с подозрением и строго: настоящий завхоз. – Там у меня все по порядку складено. Что сверху лежит?
– Портянка, – неуверенно сказал Николай Николаевич и потянул тряпицу за край.
– Экой ты!.. – Кот заволновался, вскочил. – Нетути там никаких портянок. С самого верху чего лежит?
Николай Николаевич взял в руки нечто похожее на пучок сухой травы, показал коту.
– То-то… – проворчал кот и лег, успокоившись. – Пиши: номер первый – букетик-семицветик.
– Что же, я так и буду взад-назад от стола к столу бегать? – недовольно спросил Николай Николаевич.
– А ты стол поближе подтяни, так способнее.
– Не лучше ли наоборот? – Николай Николаевич взялся за боковые ручки сундука.
– Ну давай, коли подымешь… – усмехнулся кот.
Расставив ноги, Николай Николаевич крякнул – сундук ни с места.
– Гляди, пупок разошьется, – кот, довольный, завертел хвостом. – Иди-ко лучше к столу да пиши, что велено: номер первый – букетик, знамо дело, семицветик.
– И на что тебе этот букетик? – Записав, Николай Николаевич вертел сухую травку в руке. – Того гляди рассыплется.
Он ожидал чудес, а из сундука пахло затхлым бельем и еще чем-то солдатским. От букетика щекотало в носу.
– А ты подыши на него… – посоветовал кот.
Николай Николаевич дохнул – букетик зашевелился в руке, стебли сразу набухли влагой, повеяло болотной сыростью.
И вдруг на кончике одной травинки повисло что-то вроде ярко-красной светящейся капли. Рядом, шевелясь, загорелись еще два – синий и зеленый – огонька.
Николай Николаевич присмотрелся – это были три крохотных цветка. От каждого во все стороны шел тихий разноцветный треск.
– Да не бойся, не обожжешься, – сказал кот. – Сколько там цветочков осталось? Три? А ведь семь штук было. Так с боку и напиши в скобочках: три цветочка. Колер обозначь после двоеточия.
Сутулясь, Николай Николаевич старательно писал, потом спросил:
– Стёпа, а зачем они тебе?
– Спробуй – узнаешь, – усмехнулся Степан Васильевич. – Оторви венчик и съешь.
– Как это „съешь“?
– А так: разжуй и проглоти. Лучше синенький, он скуснее.
– И что будет?
– Худа не будет. Спробуй.
Николай Николаевич осторожно отщипнул ногтями синий цветок – на месте обрыва тотчас засветился новый, того же цвета бутончик.
Прикусил лепесток – на вкус кисловато, как заячья капуста.
Вдруг комнату тряхнуло, стол наклонился, стал пухнуть, расти, расплываться по краям, дергаться. Донесся голос кота:
– Спрыгни со стула-то, спрыгни.
Николай Николаевич раскинул шелестящие руки (широкими, пестрыми стали рукава) и с цокотом спрыгнул на паркетный пол.
Глянул вниз – ужас, ноги ссохлись, тонкими стали, желтыми, как обструганные палочки, и в чешуе. Пальцы когтистые растопырились в три стороны, об пол стучат.
Повернул головенку – направо, налево растопырены толстые крылья, грудь вперед выкатилась, желтые перышки заструились по ней к животу.
Круглый глаз скосил – огромаднейший кот лежит на диване, лапы под белой меховой грудью, склабится:
– Хе-хе…
– Хе-хе, – хотел передразнить его Николай Николаевич, а получилось: „Ко-ко-ко…“ И забегал, забегал, суетясь, меж толстых ножек стула, зацокал сердито когтями, заплескал с шумом крыльями Николай Николаевич:
– Ко-ко-ко…
– Вот это финт! – сказал он, очнувшись и увидев себя сидящим на полу на корточках, руки назад.
– Испугался? – спросил с усмешечкой кот.
– Что ты! – с жаром сказал Николай Николаевич и поднялся. – Я второй съем, можно?
– Можно-то можно, да лучше не надо, – уклончиво ответил кот. – Зелененький съешь – рыбой станешь, это ванну сперва налить надо. Наплещем, надрязгаем, потом убирайся. Да и сырости я не люблю.
– Ну, а если красный?
– Жеребцом станешь, а места здесь мало. Мебель всю перекрушишь, пол провалится, чего доброго. Что соседи снизу будут говорить? За это и из белокаменной нас с тобой выселить могут… на сто первый километр.
Поразмыслив, хозяин вынужден был с гостем согласиться.
– А шапка-невидимка у тебя есть? – спросил он. – А скатерть-самобранка? А ковер-самолет?
– Ай, похерили, – сокрушенно сказал кот и, задрав заднюю ногу, почесал у себя за ухом. – Одну только скатерть вернули, да и то в таком виде, что стыдно глядеть.
– Покажи! – загорелся Николай Николаевич.
– А вот она сверху лежит.
Скатерть оказалась той самой застиранной серой тряпицей с бахромой по краям – Вот какая грубая, – расстроенно сказал кот. – А раньше была: в кучку сжал, в сумку склал – и пошел себе дале.
Николай Николаевич расстелил скатерть на письменном столе, прижмурясь, представил себе бутербродики с креветками, с лимоном и с цветочками из холодного масла…
Под скатертью зашевелилось, проступило круглое. Поднял – кислый запах щей, дешевая фаянсовая тарелка.