Хлоп, хлоп… хлоп. Новый календарь при голосовании прошел почти единогласно, кроме шести голосов. Робеспьер подошел к Борду.
— Хорошо сказано, гражданин Борд, — улыбка, хлопок по плечу казались вполне искренними. Борд постарался улыбнуться.
— Доводы благоразумия побудили меня выступить против твоего предложения, гражданин.
— Ничего, ничего. Ты же знаешь, что каждая хорошая идея нуждается в испытании. А как же иначе люди оценят ее величие? И твой маленький мятеж был только на пользу.
— Да.
— Ну, теперь можно и поужинать.
— Могу ли я присоединиться?
— А! — тонкие брови сморщились, решая. — Боюсь, другие потребуют моего внимания, Пьер. Это будет неудобно.
— Я понимаю.
— Надеюсь, что да.
В полночь раздался стук в дверь. Суд настал на рассвете, двумя месяцами позднее. Это были два долгих месяца, которые Пьер Борд, теперь снова «дю Борд», провел в сочащейся сыростью клетке ниже уровня реки. Пространство было в метр шириной и высотой — нововведение Конвента для отступников — и два метра в длину. Он лежал в нем как в гробу, руками отгоняя крыс, которые пытались съесть его скудный рацион из черствого хлеба. Он лежал в собственных нечистотах, пытаясь хоть как-то очиститься руками. А что касается воды, здесь выбор был жестокий — потратить чашку на утоление жажды или на гигиену.
На шестьдесят шестой день деревянная дверь на несколько секунд отворилась — чтобы выпустить его. Когда Пьера доставили в суд, небритого и немытого, со ртом, покрытым язвами от плохой пищи, он не смог ничего сказать в свое оправдание.
Обвинения были абсурдными: ученый Пьер дю Борд при старом режиме обучал детей того самого маркиза де Шене, которого он выдал властям. Обучать аристократов во время их правления значило то же, что и прославлять преимущества, добродетели и справедливость аристократии — нечто в этом духе.
Тем же утром его повезли на красной телеге на площадь Революции. Позади стоял священник и гнусаво бормотал молитвы, дабы не лишать осужденного последнего утешения.
Пьер держал голову опущенной, чтобы хоть как-то избежать града гнилых фруктов и овощей, которыми его забрасывали. Когда он изредка поднимал ее, чтобы посмотреть вокруг, гнилое яблоко или тухлая рыба попадали ему в рот или глаза. Но он все же пытался смотреть вокруг, выискивая наблюдателей.
Наблюдатели, которые так много месяцев оберегали его, должны спасти его снова. Пьер был уверен в этом.
Бросив быстрый взгляд по сторонам, он решил, что видит темную приземистую фигуру среди толпы. Человек не кричал и ничего не бросал, просто наблюдал за ним из-под полей широкой шляпы.
Даже наблюдатели ничего не могли сделать в этой толпе. Рядом с эшафотом, стоящим в центре квадрата, солдаты с нарукавными повязками и розетками Комитета общественного спасения сняли его с телеги, оставив руки связанными. Они подняли его на эшафот, потому что ноги его неожиданно стали до странности слабыми, привязали на уровне груди, живота и колен к длинной доске, доходившей ему до ключиц. Но Пьер вряд ли заметил это. Он не мог оторвать взгляд от высокой, в форме греческой буквы «пи», рамы с треугольным лезвием, подвешенным сверху.
— Это не больно, сын мой, — прошептал священник, — и это были первые слова, произнесенные им не по-латыни с тех пор, как началась их поездка. — Лезвие пройдет по шее, словно холодный ветерок.
Пьер повернулся и уставился на него:
— Откуда вы знаете?
Солдаты наклонили доску горизонтально и понесли ее к гильотине.
Пьер дю Борд мог рассмотреть лишь стертые волокна деревянного ложа этой адской машины, за которым виднелась тростниковая корзина. Тростник был золотисто-желтым. Пьер уставился на него, пытаясь отыскать красно-коричневые пятна — такие же, как и дефект в том кристалле, которым он порезал палец.
Когда это было?
Месяцев семь назад?
Но эта корзина была новой и незапятнанной — честь для него, любезность его друга, Максимильена Робеспьера.
Священник ошибся. Боль была острой и бесконечной, как и боль от пореза кристаллом. А затем он начал падать, лицом вперед, в корзину. Ее тростник ринулся ему навстречу, стукнув в нос.
Золотой свет вспыхнул перед глазами и померк, став таким же черным, как его длинные гладкие волосы, упавшие на лицо и закрывшие глаза.
— Где же твой приятель?
— Он должен позвонить своему агенту или что-то в этом духе. Он сказал, что может задержаться.
— Отлично. Нам нужно многое обсудить.
— Да уж, действительно. Лягушки теперь пытаются убить его, чего раньше не случалось.
— Как так? — темные глаза мужчины блеснули. Затем веки его слегка прикрылись, сомкнулись гладкие шелковистые ресницы, не оставив никакой щели или линии. Каждая ресница была изогнута, как шип из черного железа. — Объясни, пожалуйста.
— Один из них поджидал у него на квартире, когда Том вернулся. Он пытался убить его ножом — одним из тех ножей. Я была вынуждена призвать на помощь моего телохранителя, Итнайна.
— И?..
— Мы оставили тело в квартире, смылись в неразберихе.
— Не тело Итнайна?
— Нет, другого. Вероятно, это был профессиональный убийца, но не столь искусный, как Итнайн.
— Гарден хорошо разглядел Итнайна?
— Да нет, не особенно. — Александра выскользнула из-под пледа и положила его на кровать. Затем села сама. — Том в этот момент отходил после удара коленом в пах.
— Отлично, значит, я еще смогу использовать его с Гарденом.
— Использовать Итнайна? Для защиты Гардена? — она начала по одному стаскивать ботинки. Хасан наклонился, чтобы помочь ей с пряжками.
— Нет. Я хочу использовать его, чтобы обострить чувствительность Гардена. Я начал снабжать нашего молодца… э-э-э, «опытом». Доступ к его прошлому через сны оказался недейственным или слишком медленным. А лишение его твоих прелестей, — Хасан снял ее ботинок и повел руку вверх по ее ноге, — похоже, только оставляет ему больше времени для игры на фортепиано. Видимо, нужно изменить направление.
Он встал и мягко толкнул ее в грудь. Она податливо упала на постель.
— Если Гарден должен будет бороться за свою жизнь, — сказал Хасан, — даже совсем немного, это поможет, так сказать, «координировать» его внимание, что, в свою очередь, будет служить его пробуждению. Это именно та сцена, на которую вы с Итнайном наткнулись.
Хасан опустился на пол у ее ног. Александра с трудом стаскивала с себя платье, поднимая подол выше колен. Он стал помогать ей.
— Жаль, что ты не сказал мне все раньше, — она вздохнула. — Я не думала, что твой человек был одним из этих французов. Иначе я велела бы Итнайну быть с ним поосторожнее. Мы теперь потеряли одного из наших агентов.
— Не волнуйся. У меня их достаточно.
Она закинула руки за спину. Локоть задел покрывало; оно зашуршало.
— Подожди! — воскликнула Александра, изгибая спину и откидываясь на подушки.
Руки Хасана покорно замерли между ее ног.
— Мы же не знали точно, где Гарден остановился, разве не так?
— Нет, — прошептал он.
— Так как же этот ассасин мог быть твоим?
Он поднял голову поверх складок ее платья и посмотрел в ее глаза.
— Этого… не могло быть.
— Так что это все же было нападение наблюдателей.
— Интересный поворот. — Хасан надул щеки. Его усы ощетинились, как гусеницы в опасности. Он опустил лицо между ее коленей и начал щекотать ее усами.
— А я, похоже, ускорила события, — прошептала она.
— Гмм-мм?
— Когда Гарден приходил в себя после удара, я дала ему возможность соприкоснуться с кристаллом.
Голова Хасана поднялась так быстро, что его подбородок стукнул ее по бедру, попав в нервную точку между мускулами. По животу прошла волна боли.
— Я не приказывал тебе делать это! — прошипел он.
— Конечно, нет, Хасан. Но ведь у меня должна быть некоторая свобода в принятии решений.
— Как Гарден прореагировал на это?
— Очень сильно. Я видела, как дрожь прошла по нему, гораздо более сильная, чем когда-либо ранее.
— Слишком много стрессов, — сказал он, мысленно взвешивая информацию. — Сам по себе кристалл может разбудить Гардена быстрее, чем мы ожидаем.
Она сделала попытку сесть, но он толкнул ее и погрузил лицо в шелк белья. Его руки искали кнопки, которые держали вместе две половинки бюстгальтера. Она пришла ему на помощь.
— Слишком проснувшимся, — размышлял Хасан, — этот человек может быть страшнее, чем слишком сонным.
— Разбуди его и всех наблюдателей вокруг него, — она притянула к себе голову Хасана. — Ведь это игра.
— За исключением того, что сейчас наблюдатели играют, как будто и они — гашишиины.
— Ассасины, — повторила Сэнди, вздыхая. — Или, может быть, они перевели игру на совершенно новый уровень защиты.
— Профилактическое убийство? Могли убить его, чтобы сбить нас со следа еще на тридцать или сорок лет?
— У тебя есть время.
— Однажды, когда события развивались своим ходом в этой части мира, у меня действительно было время. Теперь, — он опустился на нее, — я хочу результатов.
— Как и все мы.
Она отталкивала его руками, извиваясь и стаскивая его одежду. Несколько минут они ничего не говорили. Потом некоторое время уже больше нечего было говорить.
Наконец он поднял голову.
— Ты уверена в его реакции на кристалл?
— Самая сильная. Я уверена в этом.
— Наблюдатели, должно быть, тоже. Потому и старались убрать его.
— Они могут прийти и использовать его, прежде чем это сделаешь ты. В конце концов они обязательно попытаются это сделать.
— Не с той охраной, которую я создал. Расслабленное тело Хасана скатилось с нее. Александра положила голову ему на грудь.
— Сможем ли мы поднять его достаточно высоко, чтобы он выдал тайну, которую ты хочешь получить, но не так высоко, чтобы он присоединился к нам?
— Мы должны играть с ним, Сэнди. Как рыбой на леске, — палец Хасана водил по ее мягкому соску. — Вытащить его на поверхность, но не дать ему выпрыгнуть на свободу, — палец двинулся вверх. — Позволить ему уйти на глубину, но так, чтобы он не накопил сил для побега, — палец двинулся вниз. — Играй им, тяни время. Но осторожно, — ее сосок отвердел от его прикосновений.
— Хорошо, — она оттолкнула его руку. — Мы играем с ним. А когда ты выведаешь секрет Камня? Что тогда?
— Мы используем его, как обещал Аллах.
Сура 3
За закрытыми дверями
Кувшины на полу стоят и ждут,
Одни — когда же в них вино нальют,
Другие — полные — с тоскою ожидают,
Когда же наконец вино их разольют
Омар Хайям
Тамплиеры почти никогда не шли в торжественных процессиях, разве что на коронации — да и то если поддерживали короля. Когда на трон Иерусалима возводили Ги де Лузиньяна, тамплиеры участвовали в шествии.
Блестящая кольчуга чужеродно смотрелась на Томасе Амнете, поскольку для него привычной одеждой были лен и шелк советника, который проводит время в покоях и решает вопросы финансов и организации работ. Сталь давила на плечи, а швы кольчуги, лишь слегка смягченные жилетом из грубой белой овечьей шерсти, впивались в ребра.
Плащ, тоже из овечьей шерсти, был бы очень хорош для холодной ночи в пустыне, но здесь, во дворе иерусалимского дворца, под палящим солнцем, это было чересчур жаркое одеяние. Пот двумя ручейками струился из-под конического стального шлема по шее, соединяясь вместе, словно соленые потоки Тигра и Евфрата, чтобы низвергнуться в ложбину спины.
Так было, когда он молча стоял со своими братьями-рыцарями. Когда же они двинулись вперед, новые потоки влаги заструились из-под его подмышек и потекли по бокам. Кожаные сапоги, подбитые гвоздями, походили на булыжники и растягивали сухожилия намного сильнее, чем мягкие туфли, к которым он привык. Эхо слаженного топота двухсот пар других сапог отражалось от высоких каменных стен и пробивало себе путь наружу между рядами базара.
Амнет представил, какое действие это оказывало: перешептывания за темными ладонями, вращающиеся глаза, повернутые головы верблюдов и их погонщиков. Звуки марширующих шагов, доносящиеся из христианской цитадели, могли посеять волнение среди жителей Иерусалима. Не выступил ли Орден для военных действий против населения? Никто из местных жителей не был уверен в противном.
Пустая видимость пышной церемонии, во время которой священник в митре держал корону над головой короля — сарацинские дервиши никогда не смогут постичь этого. Тамплиеры маршировали по мощенной булыжником мостовой и по ступеням лестницы, ведущей в просторную трапезную дворца. По правилам, церемония коронации должна проходить в кафедральном соборе, но ни одна церковь в городе не была столь удобна для обороны, как эта. На самом деле водружение золотого обруча на голову Ги было совершено во дворцовой часовне, в присутствии ближайших советников.
Один из них ожидал сейчас в передней прибытия тамплиеров. Рейнальд де Шатильон, принц Антиохии, представлял собой заметную фигуру в своих красных и золотых шелках и бархате, с легким мечом, висящим на перевязи из золотых пластин. Как только колонна потных крестоносцев приблизилась к порогу, он поклонился с насмешливой улыбкой, будто играл в распорядителя церемонии. Пятясь перед ними, провел их в главный зал.
Его поклон стал более глубоким, когда он приблизился к столам.
Томас Амнет и братья-тамплиеры заполнили трапезную.
— Это отвратительно! — проревел чей-то голос в тишине, внезапно наступившей после марша. Все здесь знали этот голос — Роджер, Великий магистр Ордена госпитальеров, главный соперник тамплиеров в политике и военных действиях в этой стране.
— Будьте добры, господин! Ваше поведение непозволительно! — это был шепчущий, умиротворяющий голос Эберта, настоящего распорядителя во дворце, всегда служившего тому, кто был на троне.
Амнет вытянул шею. С того места, где он находился, вблизи передних рядов Ордена, во главе стола, видна была только плотная фигура магистра госпитальеров, залитая солнечным светом. За ним, во дворе, виднелись головы многих рыцарей — госпитальеров. Рядом с ним, съежившись от страха, стоял Эберт, худой человек в парчовом кафтане. Шум тамплиеров в зале поглотил дальнейшие протесты Эберта, но не Роджера.
— Король! Этот кусок окровавленной тухлятины недостоин сидеть на моей лошади — пусть сам себя коронует!
— Господин госпитальер! Ваше мнение совершенно… Последний ответ Эберта был прерван выкриками и шумом тамплиеров, собравшихся в трапезной.
Амнет сделал два шага назад, выбираясь из первых рядов, и за их спинами поспешил к двери. Он услышал шаги за спиной и, полуобернувшись, увидел Жерара де Ридерфорта, спешащего в том же направлении.
Первым дойдя до передней, Амнет уперся руками в створки дверей и толкнул их. Когда они раскрылись, Жерар прошел между ними, и они захлопнулись у него за спиной.
Амнет уже повернулся, чтобы разобраться с распорядителем и разгневанным госпитальером.
— Что здесь за шум? — он адресовал вопрос Эберту, а не магистру.
Роджер повернулся к нему, как бык, которого кусает шавка:
— Не суйся не в свое дело, тамплиер.
— Если у вас есть возражения против кандидатуры Ги, вы должны были изложить их на собрании, где его выбирали, — возразил Амнет.
— Я говорил то же, что и многие другие, но…
— Ваши возражения были отвергнуты, насколько я помню. Повторять ваши доводы теперь, когда корона венчает голову Ги, — лишь напрасная трата времени.
Во время этого разговора Амнет чувствовал за собой каменное присутствие Жерара. Он мог проследить это по движению глаз Роджера.
— Что скажешь ты, Жерар? — вопросил госпитальер.
— Сэр Томас говорит правду. Ги — король с сегодняшнего дня.
— Дьявол!
— Вы богохульствуете, сэр?
— Здесь не церковь! Коронация не может считаться законной!
— Корона на голове Ги отмечена святым маслом с отметкой собственного пальца епископа, — сказал Амнет. — Дело сделано.