Посмотри на меня, я же твой отец!
Молчание.
Кристальная тишина.
Глобальное неповиновение и непонимание. Иногда хочется убить его за эту ухмылку пришельца. Чужого. Представителя иной возрастной цивилизации, которая сплавила высокие технологии и средневековую жестокость.
Я породил тварь, с которой у меня нет ничего общего. На самом излете воспоминаний я помню только, как я ему читаю книжку. А потом отторжение тканей. Несколько лет презрения от человека с твоей группой крови и твоими глазами.
Я ненавижу любовь и потому сбрасываю вызов, потому что если он не отвечал мне живому, то не ответит и мертвому.
После неудавшегося звонка я прыгнул в машину и рванул по лесной дороге. Борисыч то ли знал еще свороток, то ли где заблудился — в общем, я его не встретил. Через полчаса я вырулил на трассу и помчался в город.
Ненавижу любовь.
Но хватит об этом. Глупо винить за любовь. Это же как голод. Ее можно терпеть, но нельзя прекратить.
В субботу чуть меньше пробок — это естественно и дало мне возможность освоить вождение в этих странных условиях, где тебя вроде все чувствуют, но все равно — не видят.
У разъезда Иня с очень неудобной развязкой, я вдруг заметил несущийся по газонам черный Клюгер. Он только что вырвался с Первомайки и явно очень спешил. Я было подумал — пьяный, но тут он пробил насквозь рейсовый автобус вместе с пассажирами, круто вырулил на Бердское шоссе и понесся в город.
Тойота Клюгер V — автомобиль сам по себе инфернальный без всякого преувеличения. Невероятно управляемый почти что джип, с ураганной динамикой, жесткий и агрессивный. Большая их часть, по крайней мере, какие мне попадались — безумно черного цвета. Братва при покупке тут же тонирует стекла, выглядит такой снаряд устрашающе, и называют его зачастую неправильно — Клюга, но чаще — Крюгер, намекая на незабвенного Фредди. Этот был трехлитровый с полным приводом, в двести двадцать лошадей и я сразу его узнал по дурацкому номер 666. Как известно, такие номера себе покупают либо бандиты, либо сатанисты, либо «идущие на смерть приветствуют тебя». Хозяин этой был сразу все вышеперечисленное, его звали Серега, и его не было в живых уже больше года.
Форд Фокус с таким не сравнится, конечно, но тут впереди возникла вереница машин, и даже безбашенный хозяин решил не пробивать всю эту очередь, а свернул на обочину и поехал там, плавно переваливаясь с боку на бок на ямах.
Я немедленно свернул туда же, не по-детски трясясь, догнал его и от души посигналил. Клюгер не реагировал никак, зато забеспокоились соседние водители, крутя головой и пытаясь понять в чем, собственно, дело.
Наконец, водитель что-то услышал, дал по тормозам, открыл дверь, оглянулся и, явно развеселившийся, вылез из своего черного снаряда смерти. Я остановился и тоже вышел.
— Здорово, Санек! — заорал Серега и не протянул руку, а просто кинул ее мне с размаху и с разворота, сдавил мою как клещами и поинтересовался: — Давно тут?
— Здорово, второй день, — почти обрадовавшись, ответил я.
— Тоже хорошо. Короче, сейчас особо некогда, давай за мной след в след, шаг вправо, шаг влево считается расстрелом, не отрывайся!
Выглядел он точь-в точь как свой Клюгер, то есть весь был в черном, лоснился и поглощал, а не отражал солнечный свет. На поясе с обеих сторон хищно выглядывали рукоятки двух пистолетов. Не теряя времени, он махнул мне рукой, прыгнул в салон и рванул дальше по обочине.
Через несколько километров он выскочил опять на шоссе, нагло пересек его, повернул налево и по очень неприметной петляющей дороге помчался в сторону Оби. Дальше мы потерялись среди кустов, каких-то разваливающихся на глазах домиков, мелких водоемов и выскочили, наконец, на каменистый берег. Там Клюгер прошуршал гравием не хуже танка и встал левыми колесами в воду, испаряя робкие капли со своих инфернальных поверхностей. Пока ехали, я пытался не потерять его, и мне это почти удавалось. Во всяком случае, он исчезал из вида всего два раза, но я ориентировался по пыли на поворотах, поэтому держался в непосредственной близости.
С Серегой мы выросли в одном дворе, на улице Станиславского, вместе оперились, сдается мне, трахали одну и ту же девчонку (в разное, правда, время), дрались как на одной стороне, так и друг против друга (с кем не бывает); потом его родители переехали в другой район, потом в другой город, потом он вернулся один уже после армии, и тут кончился социализм и началось натуральное Чикаго. Девяностые пришлись ему по душе и он вышел из них всего только с одним пулевым и двумя ножевыми ранениями. Резали его непрофессионалы и только разозлили, а вот стрелял специалист, и если бы не хирург, вспоровший ему живот от хуя до солнечного сплетения, то поставили бы ему черный полированный прямоугольник Малевича гораздо раньше. Но врач был ушлый, разрезал еще и поперек и зашил-таки все как надо, хотя крови потребовалось (в том числе и мне) сдать ведра два. Выживал он тщательно, без колебаний. После выхода из больницы тут же организовал поиски обидчика, но спецы — они на то и спецы, чтобы находили не их, а кого попало.
Серега между делом открыл два десятка всяких ООО, которые моментально лопались иногда по плану, а иногда неожиданно, был соучредителем казино «Пиастры» и вторым по счету получателем за это опять же по морде. Как-то он по дури взял денег у первомайских, а они дали, но потом, как ни странно, потребовали вернуть, а вернуть было нечем, тогда Серега в одиночку поехал их устрашать, чем до предела их развеселил. Таких наглых они еще не видели и предложили ему с ними сотрудничать. Ну, понятно, пока не отработает проебанное полностью. К этому времени как раз девяностые кончились, бандиты сняли кожаные куртки, надели приличные пиджаки и выбросили с моста в воду потертые волыны. Но Серега как-то остановился во времени. Дурил. Бесчинствовал. Беспредельничал. Буйствовал и мракобесил. Завел себе черный мобильник, черный мотоцикл, черный автомобиль и у всего у этого в номере были три шестерки, что буквально ужасало, например, верующих. Говоря по совести, это было неприятно даже закоренелым атеистам. Не потому что такие цифры, а потому что Серега рисовался так, как мало кто мог себе позволить, и при этом у него все получалось. И еще почти десять лет, оберегаемый черным цветом, тремя шестерками и славой, бегущей впереди него, он распрекрасно жил, не отказывая себе ни в чем.
Гроза разразилась не на родной земле, где все его знали, а в Таиланде. Поехав туда развлечься, он встретил точно такого же огнедышащего быка-производителя, только с другой страны, практически сразу дал ему в бубен и получил в ответ дюймов пять золингеновской стали. Толком Серега тогда, как, впрочем, и всю жизнь до этого, не отдохнул. Как-то не сложилось. Тело охладили (насколько это вообще возможно в тропическом климате) и вернули на родину в лучшем виде.
Вот и вся, так сказать, лайф хистори. Периодически я и Серега встречались, но далеко не специально, а мимоходом. Точно так же, как сегодня, он с удовольствием со мной здоровался, каждый раз чуть не отрывая руку по локоть, и предлагал обмыть это дело. Иногда я даже соглашался, а как-то мы вообще в невменяемом виде носились на чужом монструозном катере по ночной Оби и скандировали чего-то жизнерадостного. Не убились мы о бетонную стену причала абсолютно случайно, поскольку за десять секунд до столкновения Серега потерял равновесие и упал, свернув руль своим телом. Просвистевший по правому борту мрачный, черный от воды бетон, произвел на нас неизгладимое впечатление, после чего мы тут же допили всю водку из горла, причалили, набрали еще и под женские крики пулей улетели в ночь.
Между нами была принципиальная разница. Я мог жить так раз в пятилетку и потом, сладко зверея от ужаса, с удовольствием вспоминать чего мы творили. А он так жил каждый день годами от рассвета и до рассвета. В общем, то, что он умер в две тысячи приличном, а не в девяносто лохматом было не его заслугой, а чистым везением.
Он поставил машину так, чтобы выйти и сразу попасть в воду, открыл дверь и выпрыгнул, подняв тучу брызг. Снял черную жилетку, кинул на сидение, остался в аспидной футболке и полуночных джинсах, зашел по колени, обеими руками зачерпнул воды и стал брызгать на лицо. Освежившись, подошел к багажнику, открыл его, склонил голову вправо, влево, оглянулся на меня и спросил:
— Кобуру тебе поясную или плечевую?
Я подошел поближе и, заглянув туда, увидел кучу оружия и амуниции может не на взвод, но на отделение точно.
— Это обязательно? — поинтересовался я.
— Это не помешает! — буднично ответил Серега, не стал больше спрашивать, выдернул за ремень плечевую кобуру, достал ПМ, вытащил магазин, осмотрел, снова вставил, оттянул затвор, отпустил и поставил на предохранитель.
— Держи! — повесил он мне на плечо ремень с кобурой, — сам оденешь?
— Наверное, — засомневался я, — но зачем?
— Ты, поди, думаешь, что они теперь за тебя будут думать? Ну, в каком-то смысле — да. Только не о тебе. Вот так-то…
— Кто — они? — удивился я.
— Проводники. Хароны, мать их. Не видел еще?
— Нет… А может и видел. Я же не знаю. Расскажи?
Серега молниеносно достал из кармана сигарету, закурил, открыл металлическую коробку, полную девятимиллиметровых патронов и стал набивать магазины своих двух пистолетов. Делал он это мастерски и без лишних движений. Зарядив оба, он сунул их на место, закрепил, хрустнул костяшками пальцев и закрыл багажник. На правом плече у Сереги был наколот не очень тщательный, но откровенный череп.
Закончив, он обернулся и заржал. За это время я умудрился запутаться в ремне, и кобура криво висела на спине в полной от меня недосягаемости.
— Балбес! Снимай, руки разведи в стороны. Ты рюкзак, что ли, на себя надеваешь? Одну руку сюда, вторую сюда. Тут подтягиваешь. Попрыгай. Еще подтяни. Ну вот, теперь можно ходить… А ну, присел, учебная тревога! — так властно крикнул Серега, что я практически мгновенно рухнул на карачки, — трассер справа, огонь!
Я из положения на корточках попытался вытащить пистолет, но доставал его добрых полминуты.
— Нда… — разочарованно протянул друг, — считай, попался.
— Да что за хароны? — встал я, машинально отряхнул невидимую грязь и вообще выронил пистолет.
— Говорю же, проводники. Ты ведь не думаешь, что вечно тут будешь ошиваться? Все, что ты видишь вокруг, уже к тебе никакого отношения не имеет. Фактически, ты — миф, тень, недоразумение. Им нет дела до того, что у тебя есть мысли, что ты существуешь или чего-то там хочешь. Какое-то время тебя оставляют в покое. Побродить, доделать, порешать проблемы, поразмышлять, посидеть на дорожку. А потом приходят и утаскивают, как волки, невзирая на твои интеллигентские вопли.
— Куда? — изумился я.
— Туда… Всех. Без разбора.
— Но ты же тут уже больше года! — напомнил я.
Серега оттянул затвор и отпустил. Не прерывая работу, он рассказывал:
— Сначала он пришел один. Говорил мягко, убедительно. Дескать, нельзя превращать зал ожидания в свое жилище. Вроде как я сейчас как в аэропорту, и если все станут оставаться, вместо того, что бы лететь, то будет парализован весь этот конвейер и произойдет разрушение основ. Но я не послушался. Он пришел еще раз. Потом еще. Потом харонов стало двое, потом четверо, за это время я видел сотни людей, которые ушли с ними почти сразу, и с десяток, которые пытались остаться. Но тогда уже эти скоты переставали говорить мягко.
— Как же ты задержался? — спросил я.
— Один раз я взял, да и сломал харону шею. Я не знаю — кто они, и умирают ли вообще. Но они чувствуют боль, теряют сознание и долго лежат, если их покалечить. Куда деваются их тела — точно не знаю, никогда не проверял до конца. Иногда они лежат долго, иногда проваливаются или тонут. После этого я начал отстреливать их пачками, и стало легче. К тому же теперь они меня боятся и никогда не приходят по одному…
— А откуда у тебя столько оружия?
— А откуда твой Форд, откуда мобильник, откуда пиджачок? Откуда боль в сердце, тоска глянцевая, жажда кровавая, откуда вообще желания — хоть у живого, хоть у мертвого? Ты можешь представить все, что тебе нужно. А представив — получить. Только в реальной жизни для этого надо трудиться, а здесь всего лишь захотеть до скрипа зубов. Впрочем, ты уже это знаешь.
— А дальше что? — спросил я.
Серега протер ветошью пистолет, помолчал и продолжил:
— Я заметил вот что… Чем больше ты говоришь с живыми, тем больше они тебя слушаются, и тем сильнее ты становишься. Ты же связан с этим миром, и эта связь тебя держит. И вот ты уже не мертвый, а полумертвый, а там и до живого недалеко. Понимаешь? Мы делаем мир, в котором существуем. И не харонам решать, когда нам уходить…
— Сколько у меня времени?
— На что? — спросил друг.
— Ну ты же сам сказал — они придут. Когда их ждать?
— По-разному. Кого-то забирают сразу. Кого-то через неделю, через месяц. Но они придут все равно.
— И что тогда?
— Да какая разница? Белое пятно. Никто не знает.
— Но, может, ты зря от них бегаешь?
Серега хмыкнул.
— Может, и зря. Только я привык сам решать — куда мне идти. Знаешь, сначала я почти согласился. И только когда увидел его улыбку… такую, знаешь, виноватую, скользкую, успокаивающую… Я вспомнил вдруг деревню и как отец закалывал трофейным штыком поросенка. Батя говорил с ним точно так же, и так же фальшиво улыбался. Я знаю, эту улыбку не подавить — она всплывает, даже если ты ее душишь всеми своими мускулами. Что-то надо делать в этот момент с лицом, и губы сами, понимаешь, сами складываются. Харон улыбался так… что я мгновенно все понял и сломал ему шею. А больше они не притворялись. А больше и я не притворялся. Это в дипломатии надо врать, а на войне некогда… А, черт! — крикнул вдруг Серега и молниеносно выхватил оба пистолета.
Я оглянулся. На берег из-за кустов как-то обреченно и механически выходили люди в чем-то пыльном — то ли униформе, то ли просто в засохшей грязи. Они не очень спешили, но впереди них, мощно разбрасывая лапами мелкие камни, неслись несколько мрачных и тоже каких-то нестиранных овчарок.
— Стой на месте, тебя не тронут, ты новенький! — крикнул Серега и побежал прямо в реку. На берегу классический, то есть — сроду ничего не ловивший, рыбак меланхолично то ли сматывал, то ли разматывал леску и насвистывал полонез. Промчавшись мимо него и забравшись в воду по пояс, Серега развернулся и стал методично и тщательно расстреливать серых псов. Первая овчарка уже плыла к нему, и ее пришлось бить в упор. Отчаянно забив лапами, она ушла вниз. Еще две упали прямо у среза воды и три зарылись носом в мокрую мелкую гальку. Хароны прошли рядом со мной, не обращая на меня никакого внимания, и встали в линию у самой воды. Самый высокий и, видимо, начальник поднял было руку, но Серега тут же убил его пулей в голову:
— Заткнись! — крикнул он.
Высокий упал как подкошенный, даже не упал, а просто сложился.
— Вы не понимаете, — глухо проговорил один из нападавших, равнодушно посмотрев на своего упавшего товарища — перестаньте, это глупо!
— Глупо ко мне без оружия соваться! — заорал Серега.
Хароны переглянулись:
— Но мы же должны вас забрать!
— Вот суки… — пробормотал татуированный черепами друг, несколько раз вдохнул-выдохнул, настроился и вдруг почти очередью свалил всю линейку. Стрелял он мастерски, это я еще помнил по детскому тиру по три копейки за выстрел. Пыльные хароны цвета ни разу не стиранного хаки падали, в основном, навзничь. Рыбак, то ли разматывавший, то ли сматывавший леску вдруг вздрогнул, посмотрел на них и задумался.
— Тихо-тихо… — похлопал его по плечу Серега, проходя мимо, — не отвлекайся.
Рыбак светло улыбнулся, кивнул головой и снова засвистел.
— Что-то ты сильно против них вооружился, — усмехнулся я, — они у тебя, можно сказать, сами укладываются.
— Это серые, Санек. Не опасные. А есть еще белые хароны, прозрачные такие, как медузы, блядь. Вот с ними тебе лучше пока не встречаться.
— А тебе, значит, повезло?
— А мне, значит, — заржал Серега, — очень везло! Все, давай пока в разные стороны. Номер мой в сотовом есть у тебя?
Я почувствовал, что краснею:
— Был, но я ж его стер, когда ты…
— Ха! Вот это зря. Номер, паря, штука не простая, он навсегда, он человека насквозь пробивает. Тем более — такой как у меня. Набираю, сохрани!