Сколько раз прежде слышала княжна от своих наставниц — монахинь, что демон ада черен лицом. Ей повторяли, будто пав на землю после восстания на небесах, сатана и его приспешники навсегда потеряли свой ангельский образ. На протяжении многих хороших и плохих лет они вступали в сделки с людьми, и в конце концов сделались устрашающе уродливы. Но здесь, на земле Андожи, захватив господство, демон, похоже почувствовал себя настолько вольготно, что принял свой истинный облик, облик черноокого ангела. Или в самом деле, между ними не сыщешь большой разницы?
Образ Жюльетты приблизился, она сделала изящный жест, чтобы позвать Лизу за собой. Но в этот момент матушка Сергия оставила оправдывавшегося месье Поля и обратила свой строгий взор на княжну Прозоровскую.
— О чем ты думаешь? — спросила она, и пылающие молниями глаза демона потухли, Жюльетта исчезла.
— Я много раз говорила тебе, — напомнила девушке Сергия, беря ее под руку и направляясь к дому: — не допускай сомнений в свой разум. Она ведь только и караулит тот миг, когда ты на самом деле поверишь ей.
— Скажите, матушка, — спросила ее Лиза, — а вот крапива, которую сушит бабушка Пелагея, она и в правду от злых чар помогает? Может быть, нам Бодрикуршу взять да крапивой окатить. Вот она и оставит нас в покое.
— Крапивой? — Сергия покачала головой и звонко рассмеялась. — То, что ты приняла за крапиву, — объяснила она, — вовсе иная трава была. За ней я ходила к волшебнику, о котором рассказывала тебе. Называется трава омелой.
— Омела? — переспросила Лиза удивленно. — А где она растет, матушка? У нас на Андожском озере?
— Та омела, которая от таких явлений как наша французская мадам, помогает, — ответила монахиня, — такая омела растет очень далеко от здешних мест, в стране, которая именуется Шотландией. Она растет на дубах, и вполне возможно вместе с дубовой рощей обнаружить там и целую рощу из омелы. Еще задолго до христианских времен в Шотландии жили племена, которые имели своих богов, — говорила Сергия княжне, — чтобы выразить им почтение, они сжигали в ритуальных чанах омелу и дымом от нее окуривали их каменные изваяния. Вообще, те племена, а их называли кельтами, считали омелу необыкновенно могущественной. Они полагали, что сухая омела, подмешанная к питью, исцеляет женщин от бесплодия. Дубы, на которых росла омела обычно посвящали жрецам-друидам, а те высаживали особые рощи красных дубов, почитавшихся священными и использовали ветви деревьев в ритуальных таинствах. На тех красных дубах вырастала совершенно особая коричневая омела. Вот она и обладала при сожжении запахом, который легко спутать с нашей крапивой. Но к сожалению, сколько крапиву не жги, а заменить она нам омелу не сможет.
— Но почему же тогда Бодрикурша так омелы испугалась? — недоуменно пожала плечами Лиза, — просто сжалась вся, задрожала…
— А испугалась она оттого, что поняла: мы раскрыли ее секрет. Теперь мы знаем, кто явился на болотный остров и занял там свитое давно гнездо безумной Евдокии, приняв ее облик и даже изменив его. Тот дух, Лизонька, очень древний. Он выродился на свет в тех же местах, где растет на красных дубах темно — коричневая омела. Его пестовали столетиями, ему поклонялись, его боялись: его стоны предвещали смерть воинам на поле боя и тем, кто заболевал тяжелой болезнью. Он привык чувствовать себя хозяином, где бы ни оказался, и потому одной омелы нам не хватит, чтобы избавиться от него. Однако омела поможет нам тем, что теперь не только мы будем стараться отогнать волчицу от усадьбы. Она сама не сунется сюда, прекрасно осознавая, что оружие против нее найдено. — Словно не веря, молодая княжна останавливается, на ее лице одновременно отражаются радость и испуг,
Поль де Мотивье рассматривает ее, и личико девушки кажется ему одновременно робким и интригующе непосредственным. Ослепленный роскошным великолепием Жюльетты, он не замечал, сколь красивы очертания шеи у молодой княжны, сколь изящна ее по-девичьи гибкая фигурка. Но главное украшение Лизы, без спора — это ее темно-голубые глаза, бездонные как небо и тонкие светлые волосы, подчеркивающие общую, безыскусную как у полевого цветка, природную хрупкость. Она побледнела от пережитых волнений, ее губы потрескались. Чувствуется, что вся она напряжена, как натянутая струна, которая вот-вот лопнет. Панический ужас, охвативший ее перед искусительницей-волчицей, еще не окончательно покинул девушку.
— Мне так неловко, мадемуазель, что оставшись в вашей усадьбе, я причинил Вам столько хлопот, — проговорил он, нагоняя Лизу и нежно беря ее руку в свою, — перед тем, как упасть, я слышал, что вы окликали меня, искали… Я даже не могу, пожалуй, выразить Вам свою признательность, мадемуазель Лиза…
— Что Вы, месье, мне вовсе ничего стоило, — ответила Лиза, с волнением ощущая его пожатие, — мне не спалось, и я вышла в сени. Увидев, что дверь Вашей комнаты открыта, я заволновалась и сразу отправилась в сад.
— Не нужно было так утруждать себя, мадемуазель, — виновато проговорил он, приостановившись. Он повернул Лизу к себе: — как бы то ни было, но Вы спасли меня от очень смешного положения. — Кивнув, Лиза отвела глаза от его бледного, красивого лица. Ей было странно слышать, было странно даже вообразить, что он вовсе не представлял себе толком, от какой свирепой опасности она избавила его на самом деле.
Тем временем утро понемногу охватывало Андожу. Небо просветлело, лес в сентябрьском, свежем воздухе стоял тихим и прозрачным. В предрассветном безмолвии хорошо слышалось, как потрескивают, отходя от осеннего заморозка, древесные волоконца. Вода в колодце поблескивала тонким голубым ледком.
Усадьба просыпалась — готовилась к заутрене. Проснувшись на сундуке в сенях второго этажа, бабушка Пелагея покрестилась на образа, натянула на вышитую рубаху сарафан ситцевый, прикрылась от утреннего холодку салопом беличьим да отправилась на двор скотину глядеть.
Возвращаясь в дом, Лиза почувствовала, как пахнуло теплым навозным паром и услышала, как зашевелились коровы на свежей соломе, как замычали, приветствуя хозяйку. Мелькнули гладкие черно-пегие и красные широкие спины их. Бабка Пелагея, приговаривая ласково, оглядела недавно отелившуюся корову, подняла красно-пегого теленка на его шаткие длинные ноги. Взволнованная корова замычала было, но успокоилась, когда Пелагея подвинула к ней телку и тяжело вздохнув, стала лизать ее шершавым языком. Телка, отыскивая сосцы, подталкивала носом под пах свою мать и крутила хвостиком. Обернувшись, бабка Пелагея увидела Лизу, стоявшую у двери.
— Ты уже встала никак, красавица моя, — проговорила она, поправляя цветной платок на голове, — что-то раненько поднялась. А я заглянула в комнатку твою, гляжу — нет тебя. Ты посмотри, Лизонька, какая же лапушка уродилась у нас, — она похлопывала телку по бочку, — вся в мать. Только, что мастью маленько в отца пошла. — Словно поняв, что речь идет о нем, бык лежавший со своим кольцом в губе, огромный что гиппопотам, хотел было встать, но раздумал, только пыхнул раза два. — Очень, очень хороша телочка, — продолжала Пелагея, — длинна и пашиста, ведь хороша, — она посмотрела на Лизу добрыми своими, уж выцветшими от старости глазами, немного слезящимися, и увидев слабую улыбку, озарившую бледное лицо княжны, сама ответила себе: — в кого же ей дурной быть. Когда ж у нас коровы дурные были-то? И папаша хорош бугай, и мать — красавица. Да и вся порода — отменная. Ты погладь ее, погладь, не бойся, пойди сюда, — подозвала она Лизу.
Приблизившись, та обняла тонкую шейку телки и почувствовала, как отчаянно колотится маленькое, новорожденное сердечко той. Все злоключения ночи сразу представились ей страшным, но почти позабытым сном.
Она ощутила, как сильна жизнь, как заявляет она неумолимо свои права, и вовсе нет ей дела до демонов ночи и их происков…
Развеселившись и поцеловав бабку Пелагею в обе морщинистые щеки, Лиза побежала в большой, старинный дом, в котором вовсю топили печи, и он становился с каждым мгновением все теплее и уютнее. С поварни аппетитно пахло свежеиспечеными булками и поджаренными грибами, и слышался голос матушки Сергии, распоряжавшейся от имени княгини Елены Михайловны к завтраку.
Взбежав на веранду, Лиза проскользнула в дом. У самого порога к ней выбежала легавая отцовская сука и повизгивая, терлась о ноги, радостная, поднималась, подпрыгивала на месте. Ее восторг еще крепче вселял в Лизу бодрые чувства. Поиграв с собакой, она направилась в свою комнату. Ей следовало сменить платье и причесаться по-новому, чтобы достойно выглядеть за столом.
Но проходя мимо отцовского кабинета, она вдруг услышала шорох внутри. Обычно князь Федор Иванович так рано никогда не садился за дела. Свято чтя давние традиции, князь вставал очень рано. Летом — с восходом солнца, а по осени и зимой — за несколько часов до света, на третьей страже, как сам он выражался, пользуясь еще старым византийским временем.
Молился всегда в уединении, по книге перед старинной иконой Феодоровской, подаренной еще предкам его московским архимандритом при государе Василии Третьем. Только потом, ожидая завтрака, сходил в кабинет и призывал к себе дворецкого и ключника с докладом и отдавал им распоряжения.
Если выходила нужда, то и сам не ленился пройтись по конским стойлам и на скотный двор, чтобы проверить, заложен ли корм, свежа ли вода для питья. Не доверяя слугам своим, он обычно во все тонкости вникал сам, даже с рук, бывало, кормил кур и гусей, а рабочим лошадям всегда приказывал поддать побольше овсяной муки.
Но теперь, еще всходя на крыльцо, Лиза слышала, как из своих покоев батюшка ее кричал кому-то: — Ты пойди, скажи там, что Елена Михайловна велела корень редьки в ломтики помельче крошить, а те, что вывялились уже на солнце в горшке толочь да в патоку укладывать! И пряностей не жалеть. Перца, мускату сыпать, гвоздики побольше. Разучились нынче мазюню на Белозерье делать, а ведь прежде как вкусна была!
Да, княжна Лиза знала, что любил мазюню из вишен да из редьки батюшка ее. Всегда сам проверял, как запечатывали ее в горшки, да как в печь ставили. Никогда не забывал посмотреть самолично, даже и супружнице своей не доверяя. Только нынче по реплике его выходило, что князь Федор Иванович из покоев своих еще и не думал спускаться, так что вовсе никак не мог оказаться он в кабинете.
Кто же находился там? Новая тревога закралась в сердце Лизы. Сняв со светца свечу, она огляделась вокруг — никого. Ступая на цыпочках, подошла к двери кабинета и тихонько приоткрыла его. Отцовский кабинет медленно осветился внесенной свечой. Выступили подробности, знакомые Лизе с детства: оленьи рога на стенах, полки с книгами, зеркало печи с отдушником, обитый красной парчой диван, большой стол. На столе — открытая книга, какие-то бумаги, исписанные почерком князя, хрустальная пепельница.
Едва только Лиза вошла в кабинет, вся радость и веселье, испытанные ее на скотном дворе при взгляде на новорожденную телку мгновенно улетучились. Ее как будто снова охватили прежние сомнения и страх, какой-то голос твердил: «Нет, нет. Ты никуда не денешься, ты никогда не станешь другой. Ты все равно останешься прежней со всем твоим вечным недовольством собой, напрасными попытками исправления и падениями, с ожиданием счастья, которое никогда не придет к тебе. Все, что ожидает тебя впереди — это судьба твоего брата Арсения. И ты пойдешь этим путем, как бы не сопротивлялась.»
В углу, у рабочего стола князя стояли две гири. Иногда желая привести себя в состояние бодрости, князь Федор Иванович гимнастически поднимал их по несколько раз. Лиза знала, что гири столь тяжелы собой, что ей даже невозможно сдвинуть их с места и всегда удивлялась, как папенька справляется с ними. Сейчас взгляд Лизы случайно упал на них, и она пораженная, заметила, что обе гири… качаются.
Дверь сама собой со скрипом захлопнулась за спиной девушки. И комнату сразу же заполнил опьяняющий крепкий аромат гардении, который всегда предпочитала остальным мадам де Бодрикур. Аромат усиливался, он словно наступал на Лизу, оттесняя остатки прежних запахов табака и довольно старой обивки и штор, господствовавших в кабинете.
Неужели, матушка Сергия опять ошиблась и ничто, даже темно-коричневая омела, не способна воспрепятствовать злому духу? Лиза до боли стиснула кулаки и прижалась спиной к двери. Она надеялась, что дверь откроется, но кто-то запер ее, хотя молодая княжна знала: отец столько раз сетовал, что замок в двери сломался, и ключник постоянно забывал починить его.
Теперь дверь закрыли. Затаив дыхание, Лиза ждала нового появления Жюльетты, она не сомневалась, что сгущающийся аромат и розоватая пыль, завившаяся над ковром предвещают именно это. И она не ошиблась.
Жюльетта появилась — словно вырисовалась из алого столба пламени, взметнувшегося перед столом. Она была облачена в платье огненного цвета из переливчатого шелка, которое отбрасывало красноватый отблеск на ее черные волосы. И когда она возникла, встав против света, сразу создалось впечатление мерцающего ореола у нее над головой.
Широко открыв глаза, Лиза взирала на явление Демона, не в силах вымолвить ни слова, но та тоже не торопилась высказываться. Она выдерживала паузу, очень красивая, величественная как королева.
За окном уже занималась оранжевая заря.
От затянувшегося молчания тревога и терзающая неопределенность возросли для Лизы до трагичности. Но все же смело глядя в лицо Демону, она не могла не заметить, что омела подействовала на того. Столь тщательно оберегаемая маска начала трескаться и на прекрасном лице явно проглядывали признаки тысячелетнего возраста. Будто долго копошившиеся преступления, ложь и злоба созрели, как огромный гнойник, который начинает лопаться. И подобно яду, начали просачиваться на белый свет капля за каплей черты самого устрашающего безумия.
Молчание Демона все длилось. И Лиза не сразу обратила внимания, что даже сохраняя его, он все-таки оказывает на нее влияние — Лиза вдруг начала надрывно кашлять. Она ощутила, что вся пылает. Ее кожу как будто разрывали на тысячи кусочков покалывающие укусы. Силы покидали ее столь быстро, что она не справившись с охватившей ее слабостью опустилась на ковер. Ноги были холодны как лед, а голова пылала.
Свеча упала из рук княжны и тут же погасла. Лизу била дрожь, все тело ломило от лихорадки. Она кашляла все сильнее и постепенно ее сознание охватил странный полусон: мысли, ясные и яркие, плавали в мозгу, сменяя друг друга и не причиняя никаких ощущений. Молчаливый Демон, не шелохнувшись наблюдал за ней. Потом плавно ступая, приблизился. Какая-то могучая сила подняла Лизу с пола и перенесла на диван. Уже вовсе не походя на человека, а представляя собой духа, который проходит сквозь стены, Жюльетта снова оказалась рядом и склонила голову — она явно наслаждалась своей местью и своей властью над несчастной девушкой.
Отблески огня, сверкавшего вокруг нее, освещали лицо Жюльетты снизу и сделали его похожим на Мефистофеля в тот момент, когда он в языках пламени вырастает из ада и предстает перед глазами доктора Фауста. Глаза Жюльетты, обведенные золотом сверкали двумя пятнами расплавленного золота, изгибы бровей казались непомерно большими, а резко выступившая как на рельефе костная структура лица лишила его прежней привлекательности, превратив в маску, сделанную из теней и алебастрово-белых пятен.
Теперь она не выглядела ни прекрасной и ни безобразной — просто очень странной. И напоминала собой статую с пустыми глазницами, через которую смотрели на мир глаза человека. Новый приступ кашля заставил Лизу буквально согнуться пополам.
— Ты заболела, девочка моя? — проговорила Жюльетта с едва скрываемым ликованием:-ну, что же сожженная омела? Никак не действует? Как и все заклятия твоей тетушки Сергии? Ты видишь, какую я имею власть над человеческим существом? Всего за несколько мгновений ты потеряла все свое здоровье, несмотря на молодость и скоро, — Жюльетта совершенно очевидно скрипнула зубами, — очень скоро ты можешь умереть, если я захочу. Ты и все твои родственники, включая и болезненную матушку, умереть уже могли бы сто раз. Стоило мне только захотеть того по-настоящему. Но однажды я отдам такой приказ, и Вы все умрете!