Каждую возглавлял андроид, человекоподобный робот. Походка робота была более плавной, чем у марширующих в рядах. Агнцы явно подражали роботам, угловато дергаясь при каждом шаге. Это было трудно, это замедляло движение, но они старались с маниакальной настойчивостью.
Иногда андроид, не сбиваясь с шага, поворачивал голову назад и начинал размахивать манипуляторами, тогда из него вырывалась грохочущая музыка, и агнцы начинали ритмично орать железный марш. Этот марш, по заверениям пророка, как нельзя более отражал внутреннюю потребность усредненного джанатийца, уставшего от официального вранья, в откровенном излиянии.
Мы серые!
Мы у власти!
По миру идет серота!
Одной мы подвластны страсти —
Грести
в кошель
живота!
Высоты последние смерьте.
Какой здесь быть может выбор?
Злорадное горло смерти
Зияет во весь калибр!
Мы спали,
жрали,
пили.
Плевали на рай и ад!
Но киберы нам влепили
Железным мокасом в зад!
Дошли до конечной вехи,
И робот всему наследник!
Мы ржем абсолютным смехом.
Нам дадено ржать последним!
… Нури все-таки опоздал, и его кресло в гостевой галерее оказалось занятым. Пришлось стоять, и он примостился у барьера. Отсюда хорошо просматривался зал, расходящийся вверх полукруглым амфитеатром. На сцене, за длинным столом, сидели министры и еще какие-то люди в бронзового цвета костюмах. Этот назойливый цвет преобладал и на скамьях депутатов. С краю возвышалась широкоплечая фигура пророка, кресло рядом с ним пустовало, репрезентант Суинли не явился, как того и следовало ожидать.
Нури оглядел зал — свободных мест не было. На это столь долго рекламируемое заседание прибыли все депутаты. Премьер-министр — его респектабельная фигура уже виднелась за трибуной — склонился над листками с текстом, но смотрел исподлобья в зал. Он стал говорить о долге правительства перед страной, о том, что правительство сознает свою ответственность за то несколько необычное решение, которое он будет иметь честь предложить избранникам и представителям народа.
— Я буду откровенен, господа, я, может быть, буду резок. Общество переживает глубокий кризис, ибо внешние силы не оставляют надежд на перемены в Джанатии. Нам пытаются диктовать, что нам делать в своей стране, как нам вести свое хозяйство. Нам навязывают так называемую экологическую конвенцию. Принять ее — это значит добровольно наложить на себя ограничения в потреблении. Ассоциаты пошли на это, но мы, заботясь о благе граждан, не пойдем на снижение уровня потребления — правительство отвергает конвенцию. Мы сами кормим, обуваем и одеваем себя. Кто хочет, пусть ограничивается, мы в чужих советах не нуждаемся…
Нури слушал. Да, это сильный аргумент против экоконвенции, подсказанный пророком и взятый теперь на вооружение премьером.
— Нам говорят, что мы кому-то мешаем, сбрасывая свои отходы в океан. Но мы очищаем свою страну и отходы сбрасываем в свои территориальные воды, и если наши действия кому-то не нравятся, то это не наша забота… Я знаю, язычники не разделяют наше мнение, но мы, господа, и не стремимся к единомыслию, мы стремимся к порядку. Чего нам не хватает, так это порядка. Растет хаос во всех сферах общественной жизни и в экономике Джанатии…
“Ну, если он заговорил о порядке, — подумал Нури, — то тут не обойдется без пророка, который вместе с Баргисом, собственно, и провоцирует стремление к порядку. Нет, разгром гангстерского синдиката был своевременной мерой, премьер лишен возможности говорить о борьбе с организованной преступностью как о первоочередной задаче в деле наведения порядка”.
— …Правительство особо отмечает заслуги пророка, его энергичную деятельность, направленную на защиту основ общества торжествующей демократии. Мы все отлично понимаем, в каких сложных условиях работает отец Джон, мы приветствуем новые движения, в которых сплотились истинные патриоты. Когда я думаю о словах пророка нашего, я думаю, не есть ли стремление человека удовлетворять свои гордыню, жадность, лень, чревоугодие, сластолюбие — главный двигатель прогресса? Но если это так, а это так, то не греховен ли сам прогресс и не карает ли нас господь за грех прогресса? Карает! Карает депрессией, которую мы переживаем. Производительные силы выросли настолько, что предложение во всех сферах производства превышает спрос. Насыщенность промышленности автоматикой привела к тому, что количество незанятого населения превысило все мыслимые пределы. Вот кара за грех прогресса!.. И если мы примем бесплатную технологию, то, я спрашиваю, что останется делать джанатийцу? Отсюда один вывод, и я взял на себя смелость донести его до нации: мы отклоняем помощь так называемого Ассоциированного мира. К этому зовет нас здравый смысл и наша гордость!
Имея в виду все сказанное, перед лицом народа и нации, сознавая свою ответственность перед историей, мы приняли единственно возможное решение…
Премьер сделал паузу. Шорох пробежал по залу, желтые и бронзовые выпрямились, на скамьях оппозиции озабоченно притихли, и только телеоператоры по-прежнему перемещались по проходам со своими камерами.
— Единственно возможное решение: призвать к управлению государством того, кто полностью свободен от предрассудков, присущих нам от рождения, того, кто обладает непогрешимой логикой, железной последовательностью, неограниченными возможностями, чей рассудок не связан традициями, а разум безупречен и чист. От имени правительства я предлагаю вам, избранники народа, всю полноту власти передать в руки достойного…
С грохотом распахнулись двери, и, ровно топая, по главному проходу замаршировала шеренга агнцев божьих.
Премьер тихо просиял, снова стал серьезным и, срывая голос, закричал:
— Кто более достоин этого, нежели Великий Кибер Ферро! Да здравствует железный диктатор!
Что-то двухсложное рявкнули агнцы. В наступившей вслед за тем тишине были слышны шаркающие шаги премьер-министра. Он, горбясь, сошел с трибуны, а навстречу ему двигался кибер Ферро. И когда они поравнялись, в зале раздался смех. Премьер вздрогнул. Слева, в первом ряду, негромким (но было слышно всему залу), срывающимся от смеха голосом сменный редактор “Феникса” произнес:
— Прохвосты! Нашли-таки себе фюрера!
— Я арестую вас, Норман Бекет! — прохрипел премьер.
— Знаю! Но разве вы не сдали полномочия? Вот только что и на глазах всей страны.
— Проклятый мысляк! Язычник! — загремел, не вставая, генерал Баргис. — Вывести его!
И пока агнцы, потея от усердия, выволакивали из зала Нормана, Нури напряженно рассматривал его худощавое лицо с обожженной кожей и отекшими от перегрузок глазами, редкие волосы и большие, с синими венами руки пилота-межпланетника.
— Где же право открытой дискуссии? Боитесь пустить меня на трибуну!
Нормана увели. За столом правительства замешкались, зашептались… Потом пророк Джон отодвинул кресло, направился к трибуне. Но Ферро, его кибер, одним движением четырехпалого манипулятора остановил пророка, и голос его загремел в зале. “Ну да, он не нуждается в усилителе”, — вспомнил Нури.
— Люди, вы призвали меня, чтобы я разрешил противоречия, которые вами порождены. — Кибер, кажется, принял игру всерьез. — Гомо фабер, способный строить мыслящие устройства, оказался не в состоянии построить простейшую схему производства — потребления, хотя критерий оптимальности такой схемы очевиден и вытекает из принципа экономии энергии: потреблять все, что производится, производить не больше, чем нужно для потребления. Тот, кто задает программу (жест в сторону пророка), усматривает противоречие в том, что производится больше, чем можно потребить. Нужен ли я для решения столь примитивной задачи: следует сократить производство. Я это предлагаю, поскольку схема общества по заданной мне программе считается неизменной!..
Нури слушал. Речь кибера, его однолинейная примитивная логика создавала впечатление какой-то карикатуры на глубокомысленные рассуждения премьера. Но ведь и решения государственного масштаба, судя по результатам, принимаются правительством на столь же убогом уровне мышления. О, Мардук!
Но одновременно Нури отмечал какие-то необычные выбросы в речи робота. “Что-то в нем неладно”, — подумал кибернетик. Он несчетное число раз имел с Ферро телеконтакты, но видел его впервые: кибер как кибер, слегка утрированная внешность, присущая роботам для домашних услуг. Отличная машина. И конечно, он весь во власти формальной, машинной логики. Но не может быть, чтобы пророк не отрепетировал, не проиграл много раз программу поведения и выступления кибера в парламенте. Откуда же тогда эти флуктуации в поведении и в словах Ферро, незаметные пока для окружающих, но очевидные для него — наладчика кибернетических устройств.
…— Следует сократить число автоматов, — продолжал кибер, — увеличится занятость…
Ну вот, все становится на свои места: луддизм, чистейший пример формальной логики, не способной не то что оценить значимость связей, а просто выявить действующие факторы. Это уже было, и даже жрец-хранитель, обсуждая стратегию Армии Авроры, высказывал опасения, не есть ли разрушение предприятий язычниками проявлением неолуддизма на данном витке истории. “Не есть, — ответил ему Дин, — поскольку язычники не против промышленности и назад в пещеры не зовут, они против убийства человечества несовершенной, расточительной и вредоносной технологией производства материальных благ”.
…Формулирую вывод: противоречие устраняется уменьшением количества машин. Я — машина!
Робот сел на пол и неуловимым движением отделил у себя сначала левую, а потом правую стопы и осторожно положил их на пол.
В зале и за столом правительства оцепенели. Через секунду на пол легла ось коленного шарнира и шлепнулась бедренная часть ноги. Ферро отвернул кисть манипулятора, крутанул в плече культю — за ней тянулись цветные жилки проводов.
— Нет! — закричал пророк. — Нет!
— Ах, Джон, отец Джон! Вам же говорили, что мозг Ферро собран из нестандартных элементов, он чреват сбоем программы. Не вняли предупреждению, честолюбец!
Норман Бекет стоял в проходе между креслами. Рядом с ним, просветленный и прекрасный, Олле со своим Громом. За их спинами офицеры Армии Авроры квалифицированно и без шума заменяли караулы лоудменов.
Норман поднялся на трибуну, придвинул панель с микрофонами.
— Пока мы там в кулуарах убеждали многих, что агнца божьего украшает кротость, а оружие кроткому ни к чему, вы здесь, кажется, все проблемы успели решить? — Со странным выражением он смотрел, как корчится на полу несчастный кибер. — Людям нечем дышать, мы пьем отравленную воду. Разрушена сама основа жизни. И никакие софизмы, а они продиктованы властолюбием, личными амбициями или невежеством наших властителей, не могут оправдать отказ от экологической помощи. — Норман говорил, не повышая голоса. — Мы предлагаем эту помощь принять незамедлительно. На этом условии Армия Авроры, командование которой я представляю, прекратит свою деятельность.
Верхняя палуба пятимачтового фрегата, поднятая над волнами на десяти метровую высоту, звенела детскими голосами. Соленый бриз, опережающий паруса, был сладок и опьянял маленьких джанатийцев.
— А если не будет ветра, Нури? Тогда мы остановимся на самой середине океана? Воспитатель Нури, если не будет ветра?
Веерный строй парусных барков и гафельных шхун уходил за далекий горизонт, и Нури думал, что сверху, с высоты полета дирижабля-катамарана, сопровождающего флот, парусники, наверное, кажутся цветами, уроненными на складчатую скатерть океана.
— Ветер будет…
Марк Азов, Валерий Михайловский
КАПИТАН — ДОЧЬ КАПИТАНА
— Обычно из музеев пропадают картины. Но картина, как видите, на месте. Исчезла модель: девушка, которая позировала художнику. Здесь она изображена в виде Дианы, самой быстроногой из греческих богинь. Лиза, так звали девушку, была танцоркой, крепостной балериной, танцевавшей Диану “на феатре” графа. Художник, тоже крепостной человек, назвал свою работу “Почивающая Диана”. Отдыхающая Диана. Юная богиня прилегла после удачной охоты у входа в грот на согретой солнцем оленьей шкуре и ненароком вздремнула. Словом, во всем, что касается выбора сюжета и модели, никаких загадок нет. Труднее постичь, как этот шедевр удержался на стене, где его повесили еще в XVIII веке. Войны, мятежи, нашествия, пожар Москвы, революция, эвакуация… Впрочем, и это как-то можно объяснить… Ну хотя бы героизмом сотрудников музея.
Но вот что остается тайной даже для самих сотрудников, о чем говорят только шепотом, так это таинственное исчезновение Лизы! Как только из-под кисти художника глазам явилась нарисованная девушка, живая пропала без следа.
Что значит чудес не бывает? Граф как раз и позаботился, чтоб не было. Вокруг оранжереи, где художник писал “Лизкину персону”, он предусмотрительно расставил стражу — гайдуков с ружьями. Мышь бы не проскочила — не то что крепостная девка.
Да и не стала бы она бежать без художника. В то время уже ни для кого не было секретом, что между художником и танцоркой… амур… Да такой, что хоть берись за руки и беги топиться. Благо бежать не далеко: овальный пруд, вы его и сейчас видите, — под окнами.
Но главное, граф был предупрежден, потому что примерно за неделю до описываемых событий Ванюша — так по непроверенным данным звали крепостного живописца, — подновляя плафоны в кабинете их сиятельства, подглядел на столике афишку, где граф своей рукой подчеркнул строчки: “…в заключение представления крепостной человек Тришка Барков горящую паклю голым ртом есть примется и при сем ужасном фокусе не только рта не испортит, в чем любопытный опосля убедиться легко может, но и грустного вида не выкажет…” Вам смешно?.. А Ваня сразу понял, чем это грозит ему и Лизе, и, только граф вошел в кабинет, так и грохнулся на колени:
“Ваше сиятельство, не продавайте Лизавету!”
А граф был просвещенный человек.
“Ты знаешь, — говорит, — Ванюша, я людей не продаю. Но князь (некий князь, большой театрал, в это время как раз гостил у графа)… князь нам за Лизку кого презентует?.. Тришку, который огонь глотает, то-то. А балета у кого нынче нет?.. И не моли — князю слово дано!.. Не тебе графское слово отменять!” И направился к выходу.
А Ванюша на колешках — за ним:
“Велите хотя бы память оставить — Лизкину персону списать. Я шедевр сотворю для вашей славы. Не то Питербурх — Париж позавидует, какая она есть Лиза, российская Диана!”
“Ну разве что в виде Дианки”.
“Ее, ваше сиятельство! Лиза ли не богиня востроногая?! Да она веткой в лесу не хрустнет, оленя не спугнет!..”
“Я с ней в лесу оленей не пугал. — Граф погрозил пальчиком. — А ты шалун, Ванюша!.. Ну да ладно. — Граф поднял его с колен. — Вставай, не раболепствуй. Я тебя из домашних мазунов в художники произвел, а сотворишь шедевр — вольную выправлю!.. Только ты уж не обессудь, писать будешь в оранжереях: и тебе светлее, и мне видней. И запоры навешу покрепче, и стражу поставлю позлее… Дабы ты, Ванюша, лесную богиню в лес не умыкнул”.
Вот так и договорились. Граф повелел запустить их в оранжерею — зимний сад с застекленной наклонной стенкой… Ну да, та, что в конце парка. Стекла повыбиты не без вашей помощи. А ведь специально из Италии архитектора выписывали и садовника… В оранжерее соорудили декорации, что ли, для будущего шедевра. Хотя грот, который на заднем плане, Ванюша предварительно набросал с того грота, что над прямоугольным маленьким прудиком… Кому реставрировать? Года не прошло с войны… Ну вот. В оранжерее Ванюша расстелил оленью шкуру. Это королевский пятнистый олень. Лиза возлегла… Думаю, бедняжке пришлось так вот царственно возлежать в неге не один день и не два. Шедевры на халтуру не пишутся даже в наше время. И Лиза неоднократно засыпала — и спит на этой картине самым натуральным образом. Наплакалась и заснула. Девочки меня поймут: особенно сладко спится, когда наплачешься… А уж им-то было из-за чего слезы проливать.