Те, кто пробовал вдуматься в происходящее и подбирали материал, раз за разом обнаруживали, что история эта имеет какие то свои законы, что стачки вспыхивают в известной последовательности, что синдикат, владеющий группой фабрик заедается стачками так, что хуже бы и выдумать невозможно. А тут еще какие то крушения поездов, целые маленькие революции с «временными правительствами», «время» которых считалось днями. Маленький городок вдруг потрясался грандиозной стачкой, и два дня все ходили именинниками, — вот теперь «они» узнают. Но по городу начали шнырять люди, которым казалось этих именин маловато. Захватывайте фабрики! Драка, кровь, пожары, — фабрики захвачены. Мало, — захватывайте власть; кровь, — поджоги, пулеметы, аэропланы и все такое: — власть захвачена. Мало! — …вот тут то и началось самое серьезное, а тогда появлялись озверевшие войска, которые мало были расположены к сантиментам, так как и им приходилось туго.
Крах бекасов должен был что то подытожить. Ничего он не подытожил! Опять и опять лезли бекасиные социалисты с маленькими денежками: — тысячу, там другую — здесь: держитесь товарищи, и Осия недолго протянет!
А Осия словно очумел: — казалось, враг разгромлен и Осия может почивать на лаврах, — но Осия еще пуще рвал и метал. На своих бастующих он обрушивался с неистовыми репрессиями, доводя народ до одурения, — чужих распалял и нагонял на них те же войска в конце концов. Что ты будешь делать! — а осторожные люди рассматривали биржевые бюллетени и не без ужаса видели, как связанные с Осией акции лезли да лезли: — это добром не кончится.
А чем это по вашему кончится?
52
Бразильский Флорин пробует ориентироваться
Серый человек почесал за ухом.
— Не знаю, — сказал он агенту Брафлора, — выйдет ли что. Он очень занят.
Но Брафлор привез такие сигары, что дух захватывало. Ну и сигары. Серый человек подумал и сказал:
— Обождите ка… — и исчез.
Агент Брафлора огляделся. Наконец то он добрался до этих мест. Десять человек сразу выгнали на это дело. Это были лучшие силы Монса, Стифлэта и прочих добрых учреждений, заинтересованных в деле. Брафлор ставил последнюю ставку. Войну пришлось кончать и связанная с нею неразбериха тоже кончалась, — а этого Брафлор боялся больше всего. Раз все будет ясно, ему не останется ничего другого, как собрать кредиторов и поговорить с ними по душам, — а видали вы когда-нибудь хоть намек на душу у кредитора?
Они обнаружили след тому назад с неделю. Нашелся добрый человек, который за пустяшную сумму кое как склеил разнообразные и нескладные догадки. Две или три фразы вдруг сразу выяснили все дело. Вот оно что! Ну да, что-нибудь да есть тут. Сперва они не могли никак проникнуть сюда. Магазинки неприятная вещь в этой пустыне. Но он как то пролез. Он пролез на брюхе мимо пикета и до сих пор не понимает, как его не заметили. А дальше что? В воротах его задержали. Он привез письмо от Б КА. Так с, письмо от БКА, говорите вы? — это у него спросили таким тоном, что у него душа в пятки ушла. Ладно, идемте: — бежать было уже некуда. Хитрить было тоже нечего. Он сказал в конторе уже проще:
— Мне желательно знать, может ли меня принять мистер Эвис — я от «Бразильского Флорина»?
И ни одна душа этому не удивилась. Вот тут то и была самая заковыка.
Серый человек пришел.
— Идемте, — сказал он.
Они пошли мимо длинного ряда низеньких зданий, лабораторий, видимо, как можно было судить по тому, что было видно в окна; мимо вышек, где ходила вооруженная стража с биноклями и где красовались не только пулеметы, но и небольшие пушечки, вошли в сад. Прошли одну аллейку, другую.
— Тише, — сказал Серый. — Эх, — добавил он, остановившись, — ну и отчаянный же вы человек.
Сыщик вздохнул и пожал плечами. Ничего не поделаешь, когда у нас такая профессия.
Серый поставил его за кустом. Теперь он говорил шопотом.
— Стойте здесь. Как они закричат про Осию, выходите и идите прямо к нему. А то он сейчас на машину, да и поминай как звали. Только, — он оглядел сыщика подозрительно, — не вздумайте чего нибудь выкинуть, а то — вы сами понимаете…
Сыщик кивнул ему. Серый ушел.
Он оглянулся. Прямо перед ним находилась беседка, в ней сидел к нему спиной за столом некто, он быстренько стучал на машинке, поглядывая то в бумаги, наваленные на столе, то в книги, а по временам обращался с тем или другим весьма кратким приказанием к мальчишке-негру, который торчал около стола. Мальчишка бросался опрометью и немедля тащил указанное.
— Следующий, — буркнул тот, кто и был, видимо, мистером Эвисом.
И мальчишка быстро налил ему чего то в красивый синий стакан с золотом.
И опять застучала машинка.
— Третий с пятой.
Мальчишка быстро притащил регистратор. Эвис погрузился на минуту в него. Снова нос в бумаги. Что то пишет карандашом. Опять стучит машинка.
— Пятый том.
Есть пятый том.
— Дубина, — спокойно отвечает мальчишке Эвис, — здоров ли ты?
И книга летит в угол.
Мальчишка тащит другую.
Мистер Эвис отвечает ему сложнейшим ругательством, где упоминается масса мучеников и блаженных, несправедливо будто бы пострадавших за пристрастие к рому, а также и Осия.
Сыщик вздрогнул, услыхав про Осию, и думал уже вылезти, когда произошел следующий диалог.
Мистер Эвис обернулся к мальчишке и спросил его:
— Любишь ли ты страусов?
— Очень люблю, — отвечал мальчишка, не задумываясь ни на миг.
— За что же ты их любишь, мой милый?
— Они выдумали чернильницу.
— А что сказал по этому поводу твой друг Осия?
— Он только мычал, так как был пьян в доску.
— С чего же это он так нализался?
— Его вздули хозяева за кражу сдачи в три пенса.
— Вот так Осия! — отвечал хозяин.
Снова раздался треск машинки, снова мальчишка тащит и убирает книги, которые мистер Эвис кладет на столик около себя. Потом хозяин снова оборачивается и спрашивает:
— Кто был Лаплас?
— Он был почтенной дамой методистского толка.
— Ясно: это была его профессия. А что он делал в свободное время?
— Заботился о своей теще.
— Из твоих ответов я заключаю, что он был непроходимый дурак, этот твой Лаплас!
— Дубина, каких мало.
Сыщик перевел дух. Ей-ей, он едва держался на ногах. Что такое делается?
Что это за полоумный, который ведет такие разговоры с негритенком? куда его занесла нелегкая?
А в беседке продолжалось.
— Говори мне: что такое Нил.
Мальчишка посмотрел недоверчиво и нерешительно ответил:
— Африканская река.
— Вот и врешь, — ответил наставительно хозяин, — действительно он был раньше рекой, но теперь там провели Миссисипи, а Нил разжаловали в кофейную мельницу для подстригания зубов молодым тиграм. Знаешь ли ты, как проводится Миссисипи? Бьюсь об заклад на две тысячи долларов, что ты не догадался.
— Нет.
— Берут Осию, выпускают из Осии кишки — остальное по желанию… да: добавить соли по вкусу, раскалить до бела и подавать.
Опять сыщик дернулся, но разговор возобновился.
— А скажи ка мне, где сейчас Осия?
— У сатаны на задворках.
— Он гостит у своего дяди, надо говорить, — поправил хозяин, — а за что же это его так скрючило?
— Он не знал, как проводится Миссисипи.
— А что у сатаны на хвосте?
— Мандаринное дерево.
— А знаешь ли ты что растет на этом дереве?
— Сушенные попугаи с анисом.
— Да, верно, а еще молодые ежики, их снимают с дерева, начиняют динамитом и файф-о-клоками и пускают в пустыню, в контору Осии — они летят, как маленькие форды…
Сыщик пожал плечами и решил ждать. Ежели мистеру Эвису желательно так чудить, то на то, в конце концов, его хозяйская воля. Человек, который может уставить всю пустыню пушками, имеет право себе кое что позволить.
Но вот они кончили. Мальчишка в мгновение ока убрал бумаги, книги, спустил машинку в стол и захлопнул деревянное жалюзи этого стола.
Хозяин снова обратился к нему. А мальчишка стоял рядом с ним на вытяжку.
— Готово, — сказал хозяин. — Будет. Остановись. Стой смирно, мой драгоценный, не забудь о том, что мы с тобою круглые дураки, и над нами бдит Осия. Закончим же труды наши хвалой в честь наших патронов, научивших наши чистые уста подходящему обращению с ромом, восхвалим их ослиным ревом, — ахнем и охнем так, чтобы все жареные куропатки со всей Америки слетелись в наши благочестивые желудки!
Хозяин стал с ним рядом. И тут они вместе закричали, что есть силы, ровно и точно, буква в букву:
— Да здравствует Ован-Черри-Тринидад, непобедимый синдикат — и да приимут черти Осию на свой постоялый двор! — Что я стал бы делать без Осин? — добавил хозяин, — это сущий доппинг, этот проклятущий Осия.
И он быстрыми шагами вышел из беседки. Сыщик выступил из за куста.
— Знаю, — махнул ему рукой Эвис, — Брафлор?
— Так точно, — отвечал ему сыщик.
— Как вам у нас нравится? — спросил хозяин, идя по дорожке. А сыщик пошел с ним рядом, почтительно забегая вперед.
— С вашего позволения сэр, — у вас устроено в самом лучшем виде.
— Вот, — сказал видимо довольный ответом Эвис, — так теперь вы согласны с тем, что этот ваш Осия просто старая тряпка и ничего больше?
— У нас всегда так думали, — ответил сыщик, он теперь пропал, как муха на тэнгль-футе, дай ему бог здоровья.
53
Плебс все не унимается
Если вы не работаете три месяца, если, к примеру сказать, касса вашего союза начинает пустеть, если пожертвования начинают поступать все реже и скареднее, если вас кроют со всех концов, если всюду шляется какая то несуразная дрянь, а жрать то вам нечего и нечего, — что вы станете делать?
Некоторые заводы, окончательно отощавшие, пробовали идти на мировую. Не тут то было: идите ко всем чертям, — завод закрыт и вы можете убираться на все четыре стороны.
Так помаленьку накопились весьма серьезного свойства скопища ободранных, разоренных и разозленных людей.
Обстоятельства заставляли их действовать. В мирное время они не стали бы особенно безобразить, ну, они заставили бы какую-нибудь пароходную компанию свести всех сразу в Калифорнию, заставили бы какой-нибудь городок покормить их в течение трех дней, с условием, что они честно уберутся, спустя эти три дня, — но теперь все это не выходило. Городки встречали их пулеметами. А так! Они устроили пару, другую настоящих сражений, среди них нашлись сержанты и офицеры, что дрались с немцами на Марне, — они раза два наколотили шею правительственным войскам, а вследствие этого обзавелись кое каким снаряжением.
Раз, два, три, четыре — уже пять городков были в их руках, власти были разогнаны и там царствовал образцовый порядок в том смысле, что никто не смел никуда носу показать и все одинаково голодали. Это не может кончиться хорошо, если это не забирает всю страну сразу, — а в ответ на их радио им посылали довольно смешные советы, только им то они вовсе не казались смешными.
У них был своего рода маленький фронт, и на нем не затихала перестрелка. Известие о гибели бекасов произвело фурор. Однако ничего не изменилось. А в три часа ночи правительственные войска начали наступление. Но и в войсках уже было брожение. Поэтому в тылу противника раздалась адская пальба, а наши взяли в такую работу наступавших, что продвинулись на три километра вперед. Вечером в городок вошли представители восставшего полка! целый полк к их услугам, с техниками и парком. Еды сколько хотите. Ладно.
Так идет неделю. Приходит радио. Им предлагают сдаться. Они отвечают центральному правительству и требуют передачи власти им. Приходит в ответ вежливая телеграмма, что правительство согласно обсудить вопрос о передаче власти, но под тем условием, чтобы они сдавались без разговоров, покуда еще могут сдаться.
Приходит радио и еще, и «выясняется», что таких ячеек наобразовывалось уже немало.
Они разговаривают с солдатами на их «фронте». Солдаты добрые ребята, но они ни черта не знают. Через три дня приходит отчаянное радио от соседней «республики» с просьбой о помощи. А через день их начинает громить тяжелая артиллерия с блиндированных поездов. Знаете вы, что такое тяжелая артиллерия, и что происходит в городе, который ей подвергнется?
А потом все идет, как по писанному: — войска врываются в город с трех концов. Бомбы в окна, пулеметы по улицам и на крышах, драка в домах и подвалах, на улицах за баррикадами, в церквах и банках, город горит — дом за домом, улицу за улицей берут они штурмом, — это их приводит в адский раж. И через два дня над городом вест мертвая тишина, а ветер треплет на стенах краткие приказы военного коменданта города.
А Осия, который выдумал эту вот «кон'юнктуру», этот неистовый Осия, этот никому неведомый и никем не виданный Осия, рвет биржу на части, жжет города, режет солдат и рабочих, хуже чем свиней, пускает в трубу целые акционерные общества и разоряет тысячи семей здесь и за океаном.
Мы не будем спорить и доказывать, что это чорт знает что, мы понимаем, что на войне иначе нельзя, — скажите ка мне: во имя чего все это делается?
54
Стифс работает
Он сидел в чистенькой комнате, инженер Стифс, пил чай да ел ветчину с крутыми яйцами и белым хлебом. Делал он это осторожно и торжественно. Давно уж инженер Стифс не ел ветчины с яйцами и белым хлебом. Ежели вспомнить, какой он только гадостью питался последнее время в Европе, так жуть берет. Да и гадости было довольно мало. Европейские газеты пишут, что в Америке гражданская война и все такое, ну, а я вам скажу, что это одни разговоры, — вы попробуйте ветчину, а потом говорите.
Стифс долго вынюхивал и хитрил. У него набрался целый ворох материалов. Наконец, он умолил свой союз, который стал ужасно как прижимист за последнее время, так как в Европе тоже была «кон’юнктура» в своем роде, дать ему на билет третьего класса через океан. Его отговаривали. Мало, что ли, народу сломали себе голову с этим Идитолом, будь он проклят, — а толку все нет и нет. И никакого Идитола нет. Им, по правде сказать, и не пахнет. Вот что.
Но Стифс уперся в стену и не отставал. Он уверял, что оно вылезет неожиданно и тогда с ним не сговоришься. Все равно с ним не сговоришься, отвечали ему. Но оно будет в руках у нас. Ваша голова будет у них в руках, — вот что будет. Все таки он настоял на своем. Он таскался по Америке два месяца, из’ездил зайцем всю страну, пока наконец не напал на след. Он явился и сказал: — он интересуется вопросом, он работал сам, пусть меня проэкзаменуют ваши инженеры. Возьмите меня на работу. Сперва с ним не стали говорить, но когда он написал нм доклад, где намекнул на кое какие свои соображения, они прислали за ним автомобиль, завезли по дороге в магазин готового платья, накормили в кафе — и увезли чорт знает куда. Они поняли, что из него может выработаться совсем нежелательный конкурент.
Он знал только, что они ехали на автомобиле всю ночь, не останавливаясь, и в конце пути по чрезвычайно отвратительной дороге! Потом его высадили и повели пешком, он карабкался какой то горой, и если бы его не вели за руки, одни спереди, другой сзади, так он там бы и остался, где-нибудь в каменной щели. Уже светало, они перешли досчатый мостик через дыру, куда и глянуть то было страшно, и где внизу клокотала вода. Утром пришли. Настоящая крепость. Привели его в комнату и сказали, что это отныне «его комната». Он разделся, умылся и брякнулся на постель. Чуть не год он не спал на чистом белье.
Вот он, наконец, работает в лаборатории, где изобретают Идитол. Так и есть, все это сказки, что врали газеты, — соображений у них масса, а до дела то еще довольно далеко. Он так увлекся этой работой, что обо всем позабыл. Вот это лаборатория: — газ, вода, электричество во всех видах у вас под руками. Посуды девать некуда. Целый штат вычислителей, которые с утра до вечера трещат на арифмометрах, — благодать да к только. Кормят до отвала. Но уйти отсюда и думать нечего. Газеты привозят всех направлений, но их никто не читает. Он первое время брался за них, потом тоже отстал. Он работает до двенадцати часов в сутки, и все так работают, — до газет ли тут. Кто тут хозяин? Ничего не известно. Пробовал он расспрашивать, — но его однажды позвал старший инженер и спросил его, зачем он сюда приехал: — работать или сплетничать. Он попробовал было об'ясниться, но инженер глянул весьма хмуро. Если он приехал работать, пусть идет в лабораторию, а в противном случае для него найдется и другое место. Он подумал, поклонился и пошел в лабораторию. Если уж он попал в эту переделку, то лучше сидеть в лаборатории, чем в этом «другом месте». Хорошо еще если это «другое место» окажется подвалом, — оно может оказаться и более прохладным помещением. Ему был дан и еще один предметный урок. Его сослуживец, лаборант, человек крепкого роста, весь квадратный, с ручищами и ножищами, которые положительно стесняли Стифса, ибо ему казалось, что они занимают все пространство около вытяжного шкафа, однажды разговорился с ним, — хоть на вид и был достаточно неразговорчивым. Его мрачная фигура не давала возможности определить, говорится ли это так себе, или в назидание Стифсу, это обстоятельство придавало несколько мрачный оттенок разговору.