Сай мигом выскочил из воды и стал чертить палочкой на мокром песке. Он написал несколько кратких эвристических формул, простых по начертанию, словно птичьи следы, — в ашраме не признавали традиционной математики с ее громоздкими многоэтажными иероглифами… А затем снова бесцеремонно и властно вторглась в сознание Ханка Новак.
Впервые она возникла на веранде столовой: девчонка девчонкой, скромница, и ростом маловата, не сразу заметишь, как ладно сложена, и ресницы опущенные скрывают главную опасность… Сидела за столом рядом с гуру и как — то очень смиренно, истово ела фруктовый салат. («Пища, дорогая тем, кто в гуне[15] добродетели, увеличивает продолжительность жизни, очищает их существование и дает силу, здоровье, счастье и удовлетворение».) После обеда учитель представил ее как посланницу самоуправляемой общины из Восточной Европы. Ханка прибыла в ашрам под Прейвенгом, поскольку они там, на Днепре, наслышаны о замечательных научных разработках, сделанных воспитанниками Меак Кхеуна, и хотят обратиться с просьбой. Общине нужен проект звездолета, но не обычного, а неслыханно огромного, способного унести с Земли не менее, чем тысячу человек. В учебном городе это могут зачесть питомцам Кхеуна, как выпускной профессиональный экзамен.
Если бы не привычка к сдержанности в выражении чувств, воспитанники, наверное, стали бы визжать и обниматься от восторга. Шутка ли — такой великолепный тест на интеллектуальную зрелость! И сам гуру, хотя ни одна мышца не дрогнула на его дубленом, лишенном возраста лице, так и светился гордостью. А Ханка, смущенно глядя под ноги, стояла в своем брезентовом комбинезоне с застежками из вороненой стали и рассказывала тоном примерной ученицы: да, необходим корабль исполинских размеров, но инженерная сложность не сводится только к этому. Расстояние, которое должен преодолеть гигант, равняется почти двумстам световым годам, так что без абсолют — двигателей не обойтись; и, кажется, на Земле еще не строили абсолют — двигателей такой мощности…
Право те, Сай Мону во время этих серьезных девичьих объяснений казалось, что наивно — строгие глаза Ханки нет — нет, да и поглядывают прямо на него. И, пожалуй, он не слишком ошибся. После долгой и углубленной беседы о звездолете, когда мальчики распределяли между собой задания: кто займется досветовой тягой, кто посадочными модулями, коммуникациями, жилой частью и т. д. — Ханка направилась к Саю и спросила, где можно найти лесные орхидеи. К огромнейшему своему стыду, Сай этого не знал. Девушка слегка смутилась, но, вероятно, сумела бы продолжить разговор, если бы не вклинился между ними Мельхиор Демл, воспитанник второй ступени — грихастхи. Он предложил показать орхидеи, и Ханке было бы неудобно отказаться…
Сай видел, что гостья хочет пригласить его третьим на поиски цветов. Но видел он также, что его присутствие расстроило бы Мельхиора, и, не желая огорчать старшего товарища, стушевался, исчез…
Потом он следил, как Мельхиор провожает Ханку к гравиплатформе. Девушка несла букет зеленовато — белых цветов с навязчивым, дразнящим запахом. Эти цветы в бледных полудетских руках волновали необычайно, рождали тоску о прекрасном несбывшемся… Голова Ханки была упрямо отвернута в сторону. Она явно ощущала взгляд Сая, но не оборачивалась.
Брызнув на себя водой, Сай Мон в который раз отогнал сладко — щемящие образы и начертил палочкой высшую из форм — окружность. Гуру Меак учил: в минуту разлада с самим собой сосредоточься на одной из божественно — мудрых мыслей, завещанных нам основателями великой науки самосовершенствования, и повторяй избранную заповедь до тех пор, пока она не наполнит тебя, не вытеснит прочь все остальное, пустые печали и терзания… Сай решил раствориться в словах Кун — цзы:[16] «Три раза в день я произвожу суд над самим собой. Как отесывание и опиливание придают форму драгоценному камню, шлифовка и полировка придают ему блеск, так и человек должен стремиться посредством беспрерывного труда к красоте и внутреннему совершенству». Он произносил это, пока не представил яснее ясного себя — истинного, свободного от прихотей тела; себя в облике пуруши, вечного и незыблемого «я», средоточия нетленных свойств личности. Но тут же вспомнил о том, что полнота бытия достигается лишь слиянием двух начал, и пуруше должна противостоять, соединяясь с ним, женская субстанция природы — пракрити…
Отбросив палочку, Сай лег на спину, подложил руки под голову, закрыл глаза и погрузился в думы о Хапке Новак.
4
«В определенном смысле, общеземная культура даже на ее нынешнем, вполне мирном этапе, в условиях расцвета наук и искусств, является культурой мужчин. Мужская же культура, пускай и несомая интеллектуалами высшей пробы, заставляет женщину чувствовать себя объектом, а не субъектом». И здесь дальше еще занятный отрывок: «На чем основано так называемое мужское превосходство? Только на физической силе, на относительно малой уязвимости более примитивного устройства. Женщина — носительница будущей жизни и потому вдвойне сложна, а значит, хрупка; мужчина же, по сути, является тараном эволюции, живым орудием, подготавливающим землю для потомства. Его выигрыш, как главы семьи, государства и цивилизации, — это выигрыш парового молота перед компьютером». Еще одна фраза, очень показательная: «Самое древнее и беспощадное угнетение, неподвластное никаким социальным революциям, — это угнетение женщины мужчиной». И, наконец, я бы сказал, главный перл манифеста: «Даже генетика свидетельствует о том, насколько элементарен самец: мужской игрек — ген есть незавершенный икс — ген, т. е. неполный набор хромосом. Другими словами, мужчина — это женщина, абортированная на уровне гена…»
— Лихо! — поскреб каракулевую макушку Нгале Агвара. — Безграмотно, зато как берет за душу! Да, это по — наглее прежних манифестов…
— Почуяли безнаказанность, — сухо сказал длинноволосый, совиноглазый, мучительно элегантный Роже Вилар.
— Но по сути — то же, что было до референдума, — вел свою линию Нгале, размышляя вслух. — И, значит, проблема не стала новой… и более катастрофичной. Вряд ли наши подопечные соберут много последователей…
— Последовательниц! — подняв палец, уточнил Роже.
— Необязательно: могут найтись чрезмерно галантные мужчины. Или люди промежуточного психосексуального типа…
Опустив руку с глянцевым листком свежего манифеста, Петр Осадчий укоризненно сказал:
— Ты говоришь об этом, как об отвлеченной научной разработке! А зря. Положение более чем тревожное…
Перед ними стояли на столе объемные видеолокаторные снимки: разлив некошенных трав, голубые речные заводи, крутобокие холмы в зеленом мехе сосен… и везде — женщины. Совсем девчонки, каждая — точно натянутая тетива лука; тридцати — и сорокалетние, статные, исполненные зрелой силы; моложавые внешне, но в чем — то неуловимо иные, будто невидимым лаком покрытые матроны под сотню и за сто… Всех объединяет настроение уверенности и независимости. Женщины, одетые в мешковатые комбинезоны с застежками вороненой стали или почти нагие, запечатлены в разных сценах: они ухаживают за посевами, возятся на фермах, командуют строительными машина, играют в теннис, купаются, объезжают норовистых лошадей… Амазонки! Пусть даже прав Нгале, и их воззвания, нередко звучащие по всемирной информсети, редко кто принимает всерьез — но в этой общине, смело занявшей лесостепные угодья по обоим берегам Днепра, ниже города — памятника Киева, есть некое очарование, задор, свежесть грозового разряда… Кроме того, амазонки твердо знают, чего хотят. И неразлучно держатся вместе, что для нынешних землян, увы, изрядная редкость…
— Прецедент! Так это называлось когда — то, — морща лоб, вздохнул Вилар. — Событие прошлого, подобное тому, что происходит сейчас. Пьер, ты знаешь исторические прецеденты этой общины?
— Прямых не знаю, — ответил Петр, чувствуя, как Розке заранее пытается переложить на него груз будущего решения. — В том — то и сложность, что именно мы, мы с вами должны создать прецедент. Чтобы было легче следующим комиссиям…
— Э, пускай сами о себе заботятся! — беспечно хохотнул Нгале.
— Извини, но ты ведешь себя по — детски! — Роже сердито поставил на стол пустую чашку, и она исчезла, чтобы через полминуты вернуться наполненной кофе. — Если мы сейчас не справимся, в дальнейшем история станет стихийной, неуправляемой!..
— А может, так и надо? — спросил Нгале. — Самоорганизация, соревнование любых инициатив?
— До поры до времени мы так и двигались, — кивнул Петр. — С того дня, как умерло последнее государство. Теперь, наверное, пора искать новые способы управления. Беспрецедентные…
… Нет, — они, конечно, пытались решить проблему амазонок привычными средствами. Например, объявив всемирный референдум.
Координационный Совет Кругов Обитания отнюдь не был мировым правительством: он лишь согласовывал и увязывал между собой волеизъявления групп или отдельных людей. Не было у Совета ни армии, ни полиции, ни судей, ни тюрем. До сих пор одной только располагал он властью: через информсеть узнавать мнение по вопросу, для Совета неразрешимому. Если миллиарды опрошенных приходили к единому мнению, Великий Помощник принимал так называемый совокупный импульс и выполнял волю человечества. Впервые проведенный референдум лет пятьдесят тому назад торжественно похоронил проект изменения системы океанских течений — последний из «великих преобразовательных проектов». Помощник бесследно уничтожил чудовищную энергоустановку…
А в году нынешнем, на исходе мая, в домашних приемопередатчиках ииформсети — видеоклубах — сначала явилась образцово красивая дикторша и задала вопрос от имени Совета, затем тот же вопрос загорелся яркой, настойчиво мерцающей надписью: ЧТО ДЕЛАТЬ С ОБЩИНОЙ АМАЗОНОК?
Дикторша говорила вроде бы неоспоримые вещи. Если есть на свете неравенство, то это неравенство личных качеств: способностей, интеллекта, психозпергетики. Любая попытка вернуться к разделению по групповым признакам — национальным, расовым, половым — может воскресить глубоко схороненные, позорные для разумных существ распри. Сегодня амазонки трубят о врожденной нравственной неполноценности мужчин. А завтра найдутся умники, которые «докажут», опираясь на данные этногенетики или, скажем, ноосферного резонанса, что чернокожие эволюционноо ограниченны, а белые созданы, чтобы быть пионерами прогресса…
Теперь зрители могли одним четким мысленным представлением — Великому Помощнику слов не требовалось — навеки снять проблему амазонок. Вплоть до крайнего решения: упразднить общину, рассеять «мятежниц» по Кругам Обитания и не дать им собраться вновь…
В том, что после референдума наступит ясность, ни один из членов Совета не сомневался.
… — Нам предстоит решить не один вопрос, а два! — с упорством педанта сказал Вилар. — Первый — о судьбе общины: быть ли ей вообще? Второй: если мы не распустим амазонок, то позволим ли им создать внеземную колонию?
— Прецедент на сто тысяч лет вперед! — весело воскликнул Нгале. — Человечество начинает размножаться черенками? Я заранее согласен!
— Даже если из черенка вырастет дерево с ядовитыми плодами? — язвительно спросил Роже.
Петр, любовавшийся дикой красотой скалы с притулившимся под обрывом ветхим тибетским монастырем, подумал: как легко здесь читать чужие мысли! Должно быть, в этих местах, в отстоявшейся веками ноосфере высокого отрешенного духа, легче проявлялись предельные способности. Сейчас он отчетливо видел ауру Роже, пронизанную желто — красными вспышками смятения, и даже смутно различал картину, волновавшую сочлена комиссии… Целая планета во власти технотронного матриархата; мужчины, сведенные к положению безгласных рабов, покорных зачинателей потомства. А что дальше? Через столетие, через пять, когда умножатся звездные колонии — «черенки» Кругов? Флотилии звездолетов с женскими экипажами, утверждающие в Галактике принципы высшей женственности… и, наконец, когда — нибудь — прямое столкновение с «агрессивным миром мужчин». Пожалуй, Роже излишне сгущает краски. Но это все же лучше, чем беззаботность Нгале…
Настойчивые призывы по информсети пропали втуне. Референдум не состоялся. Подавляющее большинство землян вообще не думало о какой — то там шутовской женской общине. Те же немногие, кто хоть как — то откликнулся на вопрос Совета, мыслили однозначно и кратко: «Оставьте их в покое, пусть делают, что хотят!»
Наплевательское молчание миллиардов лишний раз заставляло Совет прислушаться к отчаянным призывам «школы распада». Ее сторонники, жившие в своеобразном фаланстере[17] под Киото, утверждали, что человечество перестает быть единым целым. Да и что сегодня может соединить… даже не народ, а десять или двадцать тысяч человек? Раньше люди делали совместную работу, вынужденно сближала и жизнь в городах. Теперь нет разделения труда — единая техноэнергосфера, подчиненная Великому Помощнику, оставила человеку лишь чистое творчество, — да и города благополучно скончались, кроме памятных и заповедных… Живя в самом глухом углу вновь одичавшей Земли, можно получить какие угодно сведения, предметы, материалы, энергию. Поскольку нормой является созидание, — большинство «нетворцов» попросту вымерло от наркомании и других излишеств, — люди используют свое могущество исключительно в благих целях. Но личность, вырванная из общения, капсулируется: возникает сверхиндивидуализм, нечеловеческая изощренность. Люди — вселенные; люди, каждый из которых думает и говорит на языке, понятном ему одному, и становится, по сути, отдельным биовидом… Ни один аскет — отшельник или индийский садху не были столь отделены от мира, как наш современник, сидящий, допустим, во льдах Гренландии и ставящий там какие — нибудь опыты с расходом триллионов киловатт. Ну разве что выберется в свой любимый ресторанчик на берегу Сены, исторический заповедник Париж, съест там порцию устриц и луковый суп, поболтает с парой — тройкой таких же затосковавших творцов — одиночек (если поймут друг друга), послушает пение видеофантома Мориса Шевалье, завершит обед крепчайшим кофе — разумеется, уже в одной из кофеен Стамбула — Константинополя — и скорее домой, скручивать штопором бытие… Коллективы (кроме временных, ученических) сохраняются только в десантных лагерях да на орбитальных станциях периферии Кругов. Вместе держатся театральные и цирковые труппы, оркестры, некоторые школы художников — но это капли в море. Есть попытки сознательно противостоять распаду: профессиональные цехи и корпорации, клубы, движения (вроде «естественников» или «Второго Ренессанса»), родоплеменные поселки, Большие Дома… Однако их вес в масштабах Кругов Обитания невелик, а грядущее — смутно.
… — Они уже хотя бы выбрали, где поселиться? — спросил Нгале.
Петра все больше раздражало, что коллеги по комиссии пытаются спрятаться за его спину. Бессознательно, но пытаются. Вон какие световые ручьи текут от его нимба к чужим! Сдержавшись, он сказал:
— Выбрали, понятное дело. Для этого гоняли два разведывательных корабля. Координаты у меня записаны: планетка прелесть, просто рай, вроде Аурентины.
— А теперь, значит, заказали ковчег, — не без одобрения кивнул Нгале.
— И ничего мы не сможем с этим поделать! — повысил голос Роже. — Ни — че — го! Надо воскресить вымершего зверя, называемого «общественным мнением» — а как мы этого добьемся? Как раскачаем этих чертовых эгоцент — риков?..
Снова Петр взглянул в окно. Скала над крошечным, в два этажа, под плоской крышей монастырем, ржаво — коричневая, иссеченная трещинами, казалась особенно плотной, резко — вещественной на фоне сизых потусторонних хребтов. Фиолетовой каймой были очерчены миллионнолетние снега. За голыми корявыми соснами ближнего отрога над вишневым морем заката медузами плыли три белых призрачных пика.
Нет, знали ламы, где поселиться, и мы правы, поставив тут дом для собраний комиссии Совета. Хорошо, остро думается на земле Авалокитешвары[18] … И раздражение куда — то уплывает, рассеивается, как отблески снежных медуз при наступлении ночи. Выбрали меня в качестве громоотвода — ладно, пусть так и будет, значит, такова моя роль.