Впрочем, разговор не клеился. Кларк с доктором, вопреки обыкновению, даже не перешучивались. Баркер был мрачен. С лица японца не сходила задумчивость, даже когда он извлек фляжку.
— Я смотрю, ты не только шоколад любишь, — впервые ухмыльнулся Кларк.
Кадзусе пожал плечами. Тонкие пальцы японца свернули пробку. Из фляжки в стакан полилось прозрачное.
— Будете?
Баркер кивнул. Александр тоже не стал сопротивляться, когда доктор и ему подставил стакан, плеснул на два пальца. Лишь повел ноздрями, ловя резкий запах.
— Что это? — спросил отстраненно.
— Саке.
— Распитие алкогольных напитков на борту корабля запрещено установленными правилами, — казенно пробубнил Александр.
— Знаешь, Алекс, правила не предписывают мне выходить в безвоздушное пространство, чтобы понаблюдать за трупами.
— Вот уж не думал, что вид мертвеца может шокировать врача.
— Во-первых, я не патологоанатом, — задумчиво произнес Кадзусе. — Во-вторых, меня не шокирует вид трупа. Но знать, что ты мог сохранить человеку жизнь и опоздал…
Японец замолчал и приложился к стакану. Александр наблюдал, как доктор проглатывает половину его прозрачного содержимого, как набрасывается затем на еду.
Баркер последовал его примеру. Несмотря на нехилые габариты, пил он как-то неумело, пригубляя маленькими глоточками.
«Сколько не объединяй народы, не рушь границы, не снимай языковые барьеры, а менталитет так просто не вытравишь, — пришла мысль. — Все равно мы разные. Есть особенности культуры, восприятия. Есть традиции. Вон, даже пьем по-разному».
Александр поднял стакан и осушил залпом. Выдохнул. Саке он раньше никогда не пил. Как-то не довелось. Хваленый рисовый напиток на вкус оказался отвратительным. Больше всего походил на теплую, разбавленную водку.
— Никому бы вы ничего не спасли, — буркнул Александр, принимаясь за еду. — Заранее было ясно, что это бесполезно. Научники накосячили, искали с кем вину распополамить. Вот и нашли нашего капитана. Только тут они дважды промахнулись. За то, что нас с курса сдернули, у них проблем только прибавится.
Баркер поглядел на Погребняка, хмыкнул:
— Тебя как будто это радует?
— Мне как будто это безразлично, — в тон ему отозвался Александр. — Меня другое волнует.
И он замолчал, покручивая в пальцах пустой стакан. Пауза получилась долгой. Кларк спокойно вернулся к еде, будто его ничего больше и не трогало. Кадзусе тоже пытался сохранить отстраненный вид, но все же сдался.
— И что же, позволь спросить?
— Здоровье экипажа. Мы как-то говорили с тобой об этом. Так вот оно волнует не только тебя.
Японец склонил голову в полупоклоне.
— Сегодня, как мне кажется, экипаж показал здоровую сплоченность и сработал как единый организм.
Александр покачал головой.
— Если сегодня всем членам экипажа можно было ставить одинаковый диагноз, это не значит, что все здоровы.
— О чем ты?
По глазам японца было видно, что он обо всем догадывается, но боится признаться в этом даже себе. Баркер тоже отвлекся от тарелки, сидел и смотрел поочередно, то на Кадзусе, то на Погребняка, но влезать в разговор не спешил. Они ждали.
Можно было пожалеть обоих и сыграть в дипломатию, но Александр решил бить наотмашь.
— Я о сегодняшней выходке, — жестко произнес он. — Я о капитане, который вместо того, чтобы принимать решение, играет в демократию и устраивает голосование. Я об экипаже, который единодушно поддерживает и реализовывает бредовую, бесполезную и совершенно иррациональную идею.
— Люди были в опасности, — упрямо отрезал Кадзусе.
— Люди были мертвы.
— Мы не могли знать это наверняка, Алекс. А человеческая жизнь бесценна.
Кровь прилила к голове. Александр стиснул челюсти, чтобы не сорваться. Мысленно сосчитал до пяти. Попытался продолжить так же твердо и холодно, но в голос все равно просочился сарказм.
— Бесценна? Полно тебе. Я слышал эту туфту еще в школе. Давай не будем про слезинки ребенка. Каждая жизнь имеет цену. Тебе нужны доказательства? Пожалуйста. Ты знаешь, сколько стоит корабль, на котором мы летим? Ты знаешь, сколько стоит преобразователь Хольдермана? А если учесть, что это преобразователь последней модификации — по всей видимости, единственной рабочей модификации, что таких преобразователей всего два…
— К чему ты это?
— Ты знаешь, сколько стоит сопровождение нашей экспедиции? Сколько стоит подготовка экипажа? Ты знаешь, что только над подбором экипажа, над тем, чтобы собрать нас пятерых на этой посудине, полгода работал отдел в полсотни человек. И это не тетки из кадрового агентства, это специалисты высочайшего уровня. Ты представляешь масштабы затрат на наш полет?
— Я представляю, — вклинился Баркер, оттесняя японца. — Дальше что?
— Хорошо, — злорадно процедил Александр. — Тогда второй вопрос: тебе известна цель нашей экспедиции?
— Как всем.
— Великолепно. И что мы получаем в итоге? В нас пятерых, в нашу экспедицию вложены миллиарды. От результатов нашей экспедиции будет зависеть будущее человечества. А мы, не успев выполнить еще ни одной из поставленных задач, рискуем всем по обоюдному согласию. И ради чего?
— Саша, разреши поинтересоваться, в который раз ты участвуешь в подобного рода экспедиции? — набычился Баркер.
— Это имеет значение?
— И все же?
— В подобного рода экспедиции, — отчеканил Александр, — я участвую первый раз. Как и любой другой из членов нашей экспедиции. По той простой причине, что это первая в истории человечества экспедиция подобного рода.
«Не так, — пронеслось в голове. — Он военный, с ним надо иначе».
— Я не об этом, Саша. Здесь космос и…
Александр зло шарахнул пустым стаканом по столу, обрывая Баркера на полуслове.
— И я не об этом, Кларк. Ты знаешь, что такое устав. Не мне тебе это объяснять. Устав предполагает принятие решения командиром и беспрекословное следование этому решению подчиненных. Устав не предполагает демократии.
Баркер, хотевший было что-то сказать, запнулся.
— Далее, — продолжил Александр. — Командир отряда несет ответственность за свой отряд. И силами этого отряда выполняет задачи, поставленные высшим руководством. Что получится, если каждый командир начнет плевать на поставленные задачи и бежать спасать мир, который, кстати говоря, об этом не просит?
Александр поймал себя на том, что голос его звучит чеканно, будто он вбивает каждое слово в голову Кларка. Да, наверное, с ним так и надо.
— Скажи мне, в чем я не прав, Кларк? Только не говори про бесценность жизни. Мы уже посчитали, сколько мы стоим. Если хочешь, можно прикинуть, сколько стоит старое грузовое судно вместе с грузом и тремя обормотами, которые его транспортируют.
Баркер молча, фильтровал сказанное. В нем явно боролись две правды.
— И все же, Алекс, — снова подал голос японец. — Жизнь бесценна. Как бы ты не вдавался в арифметику. С точки зрения родных этих бедолаг…
— А с точки зрения твоих родных, твоя жизнь чего-то стоит? — парировал Погребняк. — Только те, как ты выразился, бедолаги уже мертвы, и с их близкими все понятно. А ты сегодня имел все шансы точно так же отправиться на тот свет. Причем ни за что, за сиюминутную иллюзию нужности. Что бы сказали на это твои близкие?
Доктор не ответил. Лишь покачал головой.
— Ты не прав. Чисто по-человечески.
— А мне плевать. У нас есть задачи, которым мы следуем, приказы, которым подчиняемся. Мы можем подвинуть человечество на новую ступень истории, а вы рискуете всем непонятно ради чего.
Японец грустно улыбался и качал головой, все больше напоминая китайского болванчика.
— Это гордыня. Ради того, чтобы наши имена вписали в историю…
— Не подгоняй все под свое мировосприятие, док. Не ради того, чтобы наши имена вписали в историю. А ради этой истории. Ради того, чтобы население Земли завтра шагнуло в завтра, а не топталось во вчера.
Александр резко поднялся и вышел. Сзади донесся лишь пшик закрывающейся двери и тишина.
В коридоре, казалось, было прохладно. Только казалось. Он знал, что, на самом деле, это невозможно: бортовые компьютеры поддерживают единую температуру во всех жилых отсеках. Но ощущение не покидало. Видимо, спор вышел более чем жарким.
Зато он достиг своего. Зерно сомнения посеяно. Во всяком случае, он очень на это надеялся. А что из него прорастет… Посмотрим, когда капитан в другой раз решит устроить голосование, разделив свою ответственность с командой.
Александр хищно ухмыльнулся и направился в каюту.
Настроение не задалось с самого утра, и к вечеру Александр смотрел на сокамерников с тщательно скрываемой ненавистью.
«Сокамерники». Это слово возникло где-то на третью неделю полета, кажется, уже после прохода через пояс астероидов. Спонтанно появившееся, оно плотно застряло в голове, сделав ненужными все другие определения. Зачем?
Конечно «Дальний-17» можно было расценивать как временное прибежище или транспортное средство, но Александр отчетливо видел в нем тюрьму. А как еще назвать полый кусок железа, в котором на определенный срок заперто несколько человек? Замкнутую систему, из которой нет выхода?
В этом свете остальные члены экипажа могли превратиться либо в сокамерников, либо в надсмотрщиков. Но на надсмотрщика не тянул даже капитан. Этот вызывал отдельные вспышки ярости.
По счастью Александр контролировал свою злость и ни на кого не кидался. Даже виду не подавал, только мило улыбался сквозь зубы. Вот как теперь. Хотя желание возникало не просто броситься и наорать, а, в некоторых случаях, свернуть шею.
Погребняк поглядел на Богданова и почувствовал, как покалывает в подушечках пальцев. Идея свернуть шею стала почти материальной. Александр быстро облизнул губы.
Интересно, по каким критериям их подбирали? Почему экипажем «Дальнего» стали именно эти четверо? И кто и по какой причине решил, что курировать экспедицию от Агентства должен именно он?
Александр никогда не жаловался на выдержку, но сейчас чувствовал: еще немного и она его подведет.
Месяц в замкнутом пространстве.
Месяц одни и те же рожи. Четыре опостылевшие физиономии, про каждую из которых он знал почти все. И если в первые дни полета за каждым виделась загадка, характер, то теперь они превратились для Погребняка в маски, застывшие в своей предсказуемости.
Месяц практически никакого общения с внешним миром. Только голос невидимого Даниила из ЦУПа в динамике, да говнюки-научники, на которых их переключили для прохождения пояса астероидов.
Месяц отсутствия земли под ногами и неба над головой.
Лишь холодная чернота в иллюминаторе.
И можно сколько угодно вбивать себе в голову, что рядом Солнце и родная Земля, а там, дальше, необъятный космос. Все это абстракция, даже если и правда. Реально только то, что видит и ощущает человек. А он видит черную пустоту, в которой нет ничего, даже воздуха. Какая к чертовой бабушке бесконечность, если там даже низа и верха нет.
Сегодня Александр ощущал эту пустоту особенно остро. И мрак космоса, кажется, затекал через переборки внутрь корабля, блуждал незамеченным по коридорам, втекал внутрь Погребняка, заставляя ненавидеть тех, кто все это время болтались рядом.
Он снова поспешно облизнул губы. Может, при подборе команды все же была допущена ошибка, и ему здесь просто не место?
С другой стороны, он ведь никого не убил и даже не покалечил. Внешне он абсолютно спокоен и адекватен. Хотя понимание того, как можно убить кого-то, например, за скафандр, уже есть. Но ведь это только понимание. Те, бедолаги с погибшего товарняка в поясе астероидов, их ведь тоже гоняли на совместимость. Долго подбирали, тестировали, прежде чем свести вместе. И когда их сажали в лохань под название «Эрц пинсель» никто не думал, что они перегрызут друг другу глотки.
Можно конечно сослаться на инопланетян, но ведь он, Погребняк, как никто другой знает, что инопланетян нет. Уж в пределах Солнечной системы их точно не существует. И внутри того, кого Агентство назвало инопланетянином, живет не чахоточный гуманоид с огромными лобными долями и глазами, как у приговоренного к казни еврея. В нем живет обычный человек, у которого просто сорвало крышу. От стабильности, от спокойствия, от сытого постоянства.
Инопланетян нет. Есть люди, даже если они ведут себя, как звери.
И внутри него просто человек. Готовый сорваться, но человек. Вот только звереет он здесь, в безвоздушной черноте, не от стабильности. Нет. И команда «Эрц пинселя» вряд ли могла пожаловаться на спокойную работу и размеренную жизнь. Тут другие причины.
Просто у людей в космосе съезжают крыши. Не на орбите, где руку протяни — Земля, а в настоящем космосе. Хотя по-честному они в нем пока и не были. Это еще предстоит.
Погребняк зябко повел плечами и посмотрел на центральный иллюминатор, по которому расползался полосатый бок Юпитера. Только руку протяни…
Александр ухмыльнулся. Иллюзия. На орбиту Юпитера «Дальний» еще не вышел, но планета находилась гораздо ближе, чем могло показаться при взгляде в иллюминатор. Просто капитан погасил его прозрачность и проецировал на него, как на экран, планету.
Впрочем, догадаться о том, что это проекция, а не живое изображение, было несложно. Помимо Юпитера там светились координаты ключевых точек траектории захода на орбиту, чего в реальной жизни точно быть не могло.
— ЦУП «Дальнему-17», — ожил динамик. — Ответьте.
Александр поглядел на Богданова. Капитан выводил голос оператора на трансляцию в исключительных случаях. По большинству вопросов общался с Даниилом сам, без лишних ушей.
— «Дальний-17», — отозвался Игорь. — Богданов.
— Доложите обстановку.
Игорь бросил беглый взгляд на экран. Координаты мерцали зеленым. Под каждым столбиком цифр светилась надпись auto.
— Подходим к Юпитеру согласно летному графику. Траектория захода на орбиту выстроена, координаты захвачены. Управление автоматическое. Бортовое время двадцать часов одиннадцать минут. Ориентировочное время начала захода на орбиту двадцать один час пятьдесят три минуты по бортовому.
Богданов чеканил фразы как по написанному. А может по написанному и чеканил. Во всяком случае, шпаргалка, описывающая порядок действий пилота при взлете, посадке, выходе на орбиту над приборной панелью висела.
Позаимствованные у земных летчиков чек-листы в космосе выглядели жутким атавизмом, но пилотами активно использовались. Возможно, эти памятки и вправду кому-то помогали. А быть может, это была просто дань традиции. Александр слышал как-то от одного астронавта, что такая бумажка приносит удачу. Пёс его знает. Глубже Погребняк в пилотский фольклор не забирался.
— Контрольное время до выхода на орбиту — час пятьдесят две. Состояние экипажа… — Капитан сделал паузу и посмотрел почему-то на Александра. Тот сверкнул приклеенной улыбкой. — Удовлетворительное. Экипаж «Дальнего-17» благодарит ЦУП за проделанную работу, — закончил чеканить Богданов и добавил уже совсем другим тоном: — Спасибо, Даниил.
Последняя фраза выбивалась из протокола, как и последовавшие за ней аплодисменты. Первым захлопал Кадзусе, удивительно интеллигентно с благодарной улыбкой. Его поддержал Баркер. Кларк хлопал мощно, ладони сшибались с таким звуком, что можно было бы только его аплодисментами покрыть зал Большого театра. Мацуме хлопал на порядок тише, словно шелестел ветер, заблудившийся в ветвях. Команда не просто благодарила ЦУП, астронавты прощались с Землей.
Александр нехотя хлопнул пару раз в ладоши, поддерживая всеобщий выплеск эмоций. Слава богу, аплодисменты пошли на спад, и долго фиглярствовать не пришлось.
По протоколу, ЦУП проболтается на связи еще час в фоновом режиме. Потом «Дальний» подцепят ребята с одной из орбитальных станций Юпитера и будут контролировать до тех пор, пока корабль осуществит прогрев и стартанет за пределы Солнечной системы. Что будет дальше, не знает никто. Но Даниил на связь, скорее всего, уже не выйдет, так что «голос Земли» экипаж слышит последний раз.