Адольф Гитлер сидел на троне и с печальным любопытством рассматривал людей, которые перешагнули порог его святилища. Он уже давно перестал чувствовать себя богом. Он просто перерос это понятие.
Но люди, пришедшие с Земли, с той самой Земли, на которой его постигло самое жестокое разочарование, и с которой ему пришлось бежать, все же заслуживали определенного интереса.
Нет, скучно ему не было. За столетия Адольф не растерял былой хватки. Ему хватало энергии, чтобы по-прежнему вникать во все сферы жизни своего Четвертого Рейха, двигать общество вперед. Именно вокруг него вращалась эта гигантская машина. Но только одно мучило Гитлера: он разучился удивляться. Все меньше сюрпризов приносила жизнь. Позади было столько всего… Столько борьбы, побед, поражений. И впереди их было еще не мало… Но, увы, какими предсказуемыми казались Адольфу все те события, которых любому другому человеку хватило бы на несколько лет беспокойных воспоминаний…
Сами по себе земляне мало волновали Великого Учителя. Этот визит тоже можно было предсказать. В конце концов, то, что сделал один, рано или поздно, сделает другой. Неразрешимых задач не существует. Кому, как ни ему, отцу своего народа, не знать этого. Немцы привыкли идти впереди, обгонять время. Вот и остальное человечество подтянулось к далеким звездам. Что же в этом странного?
Однако то движение, неясная суета и ажиотаж, которые возникли вокруг их появления, заинтересовали Гитлера. От этого повеяло… ах, чем-то таким знакомым, таким удивительно родным, что Адольф сознательно ослабил удила и позволил событиям идти своим чередом.
Пусть все идет, как идет! Пусть!
Интриги, это то, что делало Великого Учителя еще более живым!
У вечной жизни появлялся вкус только тогда, когда возникал риск ее потерять.
Великий Учитель смотрел на землян. Земляне смотрели на Великого Учителя.
У Баркера глаза вылезли на лоб. Боевой задор куда-то пропал. Конечно, встретить за двадцать световых лет от Земли — фашистское государство, это само по себе шок, но стоять лицом к лицу с таким привидением… слишком большое испытание для человека, хорошо знающего историю.
Японцы отреагировали на живого Гитлера по-разному.
Тут было больше профессионального интереса. Кадзусе рассматривал Адольфа с медицинской точки зрения. Человек, живущий несколько сотен лет, это феномен. Мацуме интересовал трон Гитлера, бортмеханик нутром почуял сложную аппаратуру. Да, Адольф Шикльгрубер был жив, но жил он вместе со своим креслом, подключенный к множеству особых и гениальных устройств, заменивших ему некоторые органы. Август Хирт в свое время отказался от бессмертия. И это то, о чем Великий Учитель сильно жалел… Гении рождаются не так часто, как бы этого хотелось.
Богданов перенес встречу легче остальных.
Он видел перед собой старого человека, но не воспринимал его как чудовище, подобно Баркеру, или как хитроумную головоломку, подобно братьям японцам. Гитлер был для Игоря чем-то вроде странного, невероятного экспоната. Пугающего, но… Богданов никак не мог справиться с ощущением, что между ним и Адольфом есть стекло, как в музее. Всю абсурдность ситуации, в которую они попали, Игорь воспринимал как-то отстранено, будто бы с позиции наблюдателя или игрока в какой-то странной игре, где ведущий дает ему вводную, рассказывает очень долгую предысторию. И только потом, после сигнала гонга, надо будет принимать решение. Вот тогда и начнется все самое интересное и сложное.
— У вас интересное лицо, — сказал Гитлер Игорю. — Подойдите ближе. Я не кусаюсь.
Космонавты подошли. Перед троном Адольфа стояли невысокие стулья.
— Садитесь. — Великий Учитель махнул рукой. Тонкая пергаментная кожа, через которую будто просвечивают кости, синие вены. Но при этом Гитлер не производил впечатления дряхлости.
— Очень интересное лицо. Я иногда рисую, правда, меньше, чем хотелось бы. Когда-нибудь я попробую написать ваш портрет. Все-таки вы первый пришелец на моей планете.
— Спасибо, если нужно позировать, я готов, — ответил Игорь, совершенно не зная как себя вести и что говорить. Да еще предупреждение офицера Бруннера…
— Не нужно. У меня хорошая зрительная память. Портреты, что висят в галерее у нашего фюрера, мои…
Баркер громко икнул, а потом спохватился и зажал рот ладонью.
Сухая бледная рука Гитлера взяла с небольшого столика, что стоял рядом, колокольчик. Мелодичный звон разнесся по огромному залу.
Тотчас, неведомо откуда, появился слуга. Возле каждого землянина возникла чашка с местным чаем.
— Люблю этот отвар. Местная травка, которая заменяет кипрей. Но не полностью, увы. На Земле осталось кое-что, по чему я скучаю.
— Что же?
— О, — Гитлер улыбнулся, — ничего сентиментального. Но кое-каких трав не хватает. Например, крапивы. Суп из свежих ростков этого растения невероятно полезен. Вы не пробовали?
— Когда-то давно. В детстве.
— Да-да. В детстве. Знаете, я, несмотря на возраст, помню все. Даже тот вкус, тот запах, который стоял на кухне, когда мама готовила этот весенний суп. Тут не растет крапива. Это, наверное, то немногое, что меня не устраивает в этом мире. В остальном, все в порядке.
Гитлер говорил спокойно. Неторопливо, как говорят все старики.
— Расскажите, как там Земля? Мне было интересно, до Берлина дошли американцы? — Адольф посмотрел на Баркера. — Вы же американец?
— Да… — Кларк в этот момент пробовал пить любимый отвар Гитлера и едва не поперхнулся, со звоном поставил чашечку на блюдце. — Но вошли не они… То есть не мы.
— А кто?
— Они. — Баркер покосился на Богданова. Потом непонятно смутился и покраснел. Японцы невозмутимо созерцали Великого Учителя.
— Значит все-таки русские. Да… — Гитлер на мгновение прикрыл глаза. — Как там Берлин?
— Берлин — это столица Германии, — как на уроке, ответил Игорь.
«Что я несу?..» — промелькнуло у Богданова в голове.
— Германии? — Адольф снова улыбнулся. — А как там Германия? Бросьте этот официоз, капитан. Расслабьтесь. Это просто частный визит. Думайте обо мне, как об обычном любопытном старике. Ролью Великого Учителя я уже насытился. Расскажите о своей Земле. О Германии. Что там… происходило, что происходит? Кто у власти? Кто в Рейхстаге?.. Если он, конечно, еще цел.
— Президентом Германии сейчас является Генрих Али-Масур. Но национальные правительства не играют такой роли в мировой политике, как раньше. Сейчас все самые важные решения принимаются в ООН.
— ООН? Что это?
— Организация Объединенных Наций.
— Кажется, припоминаю. Об этом говорили еще в сорок втором. Абсурдная идея. Неужели она работает? А этот Али-Масур? Араб?
— Ну… — Игорь пожал плечами. — Да. Но, кажется, по отцовской линии… Он гражданин Германии.
— Моя бедная страна, бедная страна… — Гитлер покачал головой. — Бедная, бедная…
Он надолго замолчал, глядя в сторону большого окна. Такого же, как в кабинете фюрера.
— Могу я спросить? — поинтересовался Богданов.
— Да, конечно… Что угодно.
— Полет… То есть, как вы оказались на этой планете? У нас не сохранилось никаких данных о том, что Германия имела свою космическую программу. Первые полеты начались только в шестидесятых годах двадцатого века.
— В шестидесятых? — Гитлер хмыкнул. — Надо же… Даже тут мы были впереди. Вы хотите знать, как это было? Я расскажу. Его звали Вернер фон Браун…
Ракета.
С жидким огнем вместо крови. Холодным разумом микросхем постигающая пространство. Готовая объять его. Сжать. Скрутить внутри себя и исторгнуть, оттолкнувшись от него далеко-далеко. В пустоту.
Глубокую, зияющую, бездонную пустоту.
Такую, как он ощущал сейчас.
Вернер фон Браун стоял у окна и смотрел сквозь стекло, не видя пейзажа по ту сторону.
В душе была пустота. В пустоте металось отчаяние.
Не будет никакой ракеты. Никто не полетит к звездам. Все напрасно.
Напрасны эксперименты, начиная от неумелых детских попыток в Берлине, и на острове Шпикерог. Напрасно Карл лишился возможности ходить, лишился нормальной жизни. Пусть даже у несуразного гения в нелепых очках и с вечно засаленными волосами никогда не было шансов на нормальную жизнь, но, по крайней мере, он мог бы ходить, а не вертеть колеса инвалидной коляски. И все это зря.
Зря Вернер грыз неподдающуюся физику и математику, вытягивая ничего не значащие оценки. Зря учился с абсолютно фанатичным рвением. Зря вступил в СС, чтобы защитить докторскую без обсуждения.
Стоило ли становиться самым молодым доктором технических наук в Германии, рваться вперед, строить карьеру, возглавлять лабораторию, запускать с Риделем «Макса и Морица»… Смешная шутка — две убийственные ракеты, прозванные в честь двух комиков. Обхохочешься.
Стоило ли производить впечатление на фон Фрича, получать гранд в двадцать миллионов на новые разработки? Стоило ли достигать поста технического директора, чтобы в конечном итоге все рухнуло?
К чему? Чтобы в один злосчастный день к нему пришел один ничего не смыслящий в его работе человек и волевым решением сломал крылья и скрутил руки?
Один человек. Казалось бы — пустяк… но человека звали Адольф Гитлер, и одним словом он урезал бюджеты и закрыл половину проектов.
Видимо, детской мечте не суждено было сбыться. Вернер всеми силами рвался в космос, а фюреру нужны были ракеты для войны. Да и в их надобности после довольно резкого разговора Гитлер усомнился. А разговор вышел резким. Браун играл с огнем, шел по краю, рискуя потерять не только финансовую поддержку и пост.
— Вернер.
Фон Браун обернулся. Курт сидел в инвалидном кресле, в нескольких шагах от него. Коляска была хорошо смазана, и Кляйн умел подкатывать абсолютно тихо. Интересно, как давно он здесь?
Вернер посмотрел на соратника. Спокойно, ровно. Это он умел. Какой бы апокалипсис не грохотал внутри, внешне фон Браун оставался абсолютно спокоен и непроницаем. Железный человек. Для других, не для самого себя. Что происходит с ним на самом деле могли догадываться лишь близкие.
Кляйн мог. Да и тот терялся под ничего не выражающим взглядом и спокойным лицом.
Карл не выдержал, растерянно отвел взгляд, потер ладони и хрустнул костяшками пальцев. Невзрачный гений делал так всегда, когда волновался или чувствовал неловкость. Вернер не помнил, был ли этот жест у Кляйна с самого начала, или он приобрел его позже, после того как потерял возможность ходить.
— Что-то случилось? — осторожно поинтересовался соратник.
— Случилось, — не стал скрывать фон Браун. — Сегодня я имел честь познакомиться с первым человеком страны. И этот человек закрыл наши программы.
В голос просочилась злость и едкие нотки. Вернер замолчал, стиснув зубы.
— Ну, это же не конец света, — попытался подбодрить Карл. — Ничего, все как-нибудь образуется.
Попытка не помогла, только разозлила еще больше.
— Как-нибудь! — Вернер постарался подавить ярость, но вышло не лучше, чем у Кляйна его успокоить. — Как-нибудь. Тебе легко рассуждать, сидишь тут как у Христа за пазухой: жрешь, пьешь и работаешь в тишине, в свое удовольствие. Ни забот, ни хлопот.
Он осекся. Кляйн потер ладони и хрустнул костяшками.
— Ни забот, ни хлопот, — глухо повторил он. — Все верно. Сижу здесь, как… Знаешь, я бы с удовольствием встал и побегал.
Карл отвернулся. Вернер почувствовал себя еще паршивее.
Они не расставались с тех пор, как неудачно запустили ракету на Шпикероге. Поправившись, Кляйн какое-то время пытался встать. Врачи говорили, что это невозможно, но Карл не оставлял надежды. Старался. Долго. Пока не сдался.
Медики оказались правы. Научиться ходить заново калечный гений так и не смог. Осознав всю тщету попыток, Карл замкнулся еще больше, хотя казалось больше уже некуда. Вернер переживал за приятеля, утешая себя лишь мыслью о том, что время лечит.
Мысль была верной. Со временем прошло и это. Кляйн смирился, немного ожил. Достаточно для того, чтобы существовать и плыть по течению. Не достаточно для того, чтобы жить в полную силу, самостоятельной жизнью. Карл Кляйн превратился в тень Вернера фон Брауна.
Вернер таскал его за собой всюду. Кляйн был посвящен во все его проекты. Более того, участвовал во всех этих проектах. Но прав никаких не имел. Для окружающих, он либо не существовал, либо существовал в жизни Вернера как любимая собака. Всегда рядом, при этом не фигурируя ни в одном документе. Впрочем, о реальном положении дел знали единицы.
Такой расклад всех устраивал, но напоминать об этом Кляйну — было ударом ниже пояса. Жестоко и низко.
— Прости, — извинился Вернер. — Не хотел тебя обидеть.
— Все в порядке, — робко улыбнулся Карл, снова поворачиваясь к другу. — Я тот, кто я есть. Чего уж…
— Я, правда, не хотел.
— Забыли. Давай лучше о деле.
— О деле. — Вернер провел рукой по лицу. — О деле… Приехал фюрер, посмотрел на разработки и не впечатлился. Не знаю, что ему рассказали о нашей работе, чего он ждал здесь увидеть, но он не впечатлился. А от его впечатления зависит все.
— Не стоит так, Вернер. Он думает о стране, о народе, обо всем. Мы с тобой мыслим в рамках нашей узкой области. Он — значительно шире. Лучше подумай о другом пути.
— Другой путь? В этой стране я попробовал единственный возможный путь и уперся в тупик, Карл.
— Ты шел в лоб, попробуй в обход.
— Что? — опешил фон Браун.
Кляйн потер ладони и привычно захрустел пальцами. Вернер вдруг, напротив, успокоился. Мысль, посеянная Карлом, уже двигалась вперед, обрастая подробностями.
Он пошел в обход. Крупномасштабные работы по ракетной тематике продолжались полулегально, под прикрытием Шпеера вплоть до сорок третьего года. В сорок третьем фюрер вновь заинтересовался ракетчиками, и ему предоставили такие результаты, что Пеенемюнде мгновенно получил статус самого важного объекта.
Многие шептались про секретное оружие Гитлера. Разговоры были не беспочвенными. Вот только Фау-2 по сравнению с настоящей секретной разработкой выглядела новогодней шутихой.
Вернер фон Браун не разменивался на мелочи и оставался верен себе и своей мечте. Он все еще хотел полететь к звездам. «Оружие возмездия» было для него второстепенным проектом. Мелкой костью, которой можно было отмахнуться от сильных мира.
Подачка была рассчитана на не самых умных людей. И тот же Шпеер, покрывавший ракетчиков, заглотнул эту подачку, счастливо брызнув слюной. Можно было предположить, что ее схватит и фюрер, особенно если учесть, кто и как будет преподносить ему информацию. Но Гитлер был далеко не глуп. Заинтересовавшись Фау-2, он копнул глубже и разузнал все. И о проектах фон Брауна, и о реальных достижениях, и о его гениальном приятеле-калеке.
На фон Брауна было составлено настолько подробное досье, что родная мать, должно быть, знала о нем меньше. Фюрер теперь знал больше и сделал определенные выводы. Неприятные для фон Брауна и фатальные для самого Гитлера. Впрочем, тогда об этом никто не догадывался.
Немец застонал и пошевелился. Грубоватое лицо исказила гримаса боли.
Александр не без удовольствия смотрел, как тот открывает глаза, видит перед собой вырубившего его человека, осознает, что руки и ноги связаны.
Коренастый увидел и осознал. Переменился в лице. Глаза стали растерянными, испуганными, наполнились непониманием. Александр сидел на притащенном из столовой стуле и наблюдал.
Пленник выглядел паршиво. Удар прикладом получился удачным: челюсть, скула, висок — половина лица у фермера посинела и отекла. На губах темнела запекшаяся кровь. Пальцы перетянутых веревкой рук слушались плохо.
Но жалости к нему Погребняк не испытывал, скорее наоборот.
— Кто вы? Что вам нужно? — выговор у немца был странный.
Язык отличался от знакомого немецкого, отдавал какой-то архаикой. Да и поврежденная челюсть давала о себе знать.