— Это очень скромный недостаток, смею вас заверить. — Мюллер улыбнулся. — Хотите откровенно?
— Да.
— Тогда пойдемте.
Он решительно направился к одной из дверей, которая услужливо распахнулась, стоило ему приблизиться.
Игорь сделал знак своему экипажу и двинулся следом.
Это была небольшая квадратная комнатка, начисто лишенная всяких готических украшательств. Стол для совещаний, стулья. Портрет Великого Учителя. Впервые Богданов увидел его на портрете. Странно, но при том обилии картин, Адольф Гитлер не был запечатлен ни на одной из них.
— Тут можно говорить спокойно, — фюрер сел за стол.
Игорь последовал его примеру.
— Вы уже много видели, Игорь. Что выдумаете о нашей планете?
— Я еще видел недостаточно, чтобы судить.
— Бросьте. Посмотрите в окно. Что там, по-вашему?
— Солнце…
— Хм. Нет. Там закат, Игорь. Вечный, черт его дери, закат Рейха! Медленное угасание. Мы тщательно откладываем неизбежный конец. Мы, немцы, старательный народ и мы будем так жить еще долго! Но не бесконечно же… Бесконечен только наш Великий Учитель.
В голосе фюрера прорезался сарказм.
— Мы перестояли в этом стойле, Игорь. Мы устали ждать того величия, что было нам обещано. Еще чуть-чуть, и от арийского духа останется только запашок.
— Зачем вы мне это говорите? Что я могу сделать?
— Можете, Игорь. Можете и много! Наши люди сильны, наши солдаты верны делу арийской расы. Но им… — фюрер сжал руки так, будто хотел задавить что-то в ладонях. — Им нечего делать здесь! Мы подняли эту планету из дикого состояния, мы построили на ней заводы, вышли, снова вышли в космос. Но и это тупик, Игорь. Мы можем помочь друг другу.
— Чем же?
— Поймите. Такое положение вещей не может продолжаться вечно. И Четвертый Рейх, и Земля… находятся в одинаковом положении. Стагнация. Капитал, который правит Землей, находится в тупике. Невозможно потреблять больше. Если человечеству мало своей Солнечной системы, значит крах уже близко. По вашим словам, Земля истощена. Это кризис, Игорь. Кризис. И не возражайте. Мне нет нужды видеть больного, чтобы сказать, чем он болен. Есть признаки, есть законы развития общества. Все это не ново. Над ними работали мыслители еще в те годы, когда они были нашими общими. Понимаете? Мы можем помочь друг другу! Немецкий дух способен оплодотворить земную цивилизацию! Влить в нее свежую кровь! Отбросить всю накипь и грязь, дать новое направление! Мы можем сделать это. Альтернатива — смерть. Мы умрем, раньше вас, но и вы не продержитесь долго. Вы искали только минералы, а не новые миры. Идеи покинули Землю, может быть, вместе с нами. Но и нам, увы, душно в этих пыльных догмах, без вашего практицизма.
— Не совсем понимаю вас…
Фюрер, казалось, не слышал.
— Такое большое дело не может делаться в перчатках! Да, будет кровь! Да будет война! Но то, чем станет конечный расплав — перевернет Вселенную! Мы достигнем небывалых высот! Покорим галактику, выйдем за ее пределы! Мы сможем!
— Боже… Дитрих… — Богданов встал. — Вы… Объявляете Земле войну?
— Я объявляю войну капиталу, который правит на Земле! Если вас коробит националистическая риторика. Капиталу! Тому, что давит в вас дух первооткрывателя, героя. Я же вижу это! Этот материализм вам претит, не так ли? Я хочу бороться за высшее будущее для всего человечества, для наших обеих цивилизаций! Это будущее при нынешнем положении дел, невозможно. Я предлагаю вам стать у начала великих перемен!
— Дитрих, у вас… у вас нет шансов, поймите. Бороться против объединенной Земли. Это утопия. Я уважаю ваш народ. И те усилия, которые вы приложили, чтобы… чтобы выжить и… Это же поразительно, вы вышли в космос, начали осваивать вашу систему. Из ничего! Без огромной ресурсной базы! Я поражен! Но Дитрих, у вас нет шансов против Земли.
— Разве? — Мюллер ухмыльнулся и в этой улыбке Игорь увидел что-то от звериного оскала. — Разве? В моем распоряжении есть армия. Огромная армия существ, которые превосходят человека по всем параметрам. Они могут жить там, где жить нельзя. Под водой, высоко в горах. Это идеальные солдаты, идеальные диверсанты. У меня есть… скоро будет… боевой космический флот. Вы же все видели, Игорь. Все видели! Когда-то давным-давно, мои предки, имея значительно меньше нашего, едва не покорили весь мир.
— Но все же не покорили, — спокойно ответил Богданов.
— Только для того, что бы это сделали их потомки. Поймите, Игорь. Война — неизбежность. Вы можете только облегчить участь Земли.
— Чем же?
— Управление полетом. Прыжок! Возможность быстро и стремительно развивать наступление. И главное — управление прыжком! Откройте корабль. Пришло время делиться знаниями. Я показал вам все, теперь ваш ход.
Богданов помолчал, а потом ответил.
— Моему бортмеханику это было бы интересно. Он все время утверждает, что наша технологическая мысль развивалась в одном направлении, но разными дорогами. Однако получается, что уперлись мы в один и тот же барьер. Забавно.
— Так давайте вместе преодолеем его. И шагнем значительно дальше!
— Я вынужден отказаться. Боюсь, что это не пойдет ни вам, ни нам на пользу…
— А вы подумайте, Игорь. — Улыбка фюрера слегка потускнела и сделалась «всепонимающей». — Вы подумайте. Время пока есть.
Игорь встал.
— Я так понимаю, что аудиенция окончена. Но у меня есть вопрос…
— Да, конечно.
— Этот разговор был поручен вам Гитлером?
— Почему вы так решили? — Мюллер округлил глаза в искреннем удивлении.
— Мне показалось, что вы развиваете его идеи.
— Как вы все же наивны, капитан. Адольф Гитлер это, увы, прошлое. А мы с вами должны смотреть в будущее. И никак иначе.
Ракета.
Помнящая тепло человеческих рук тонкая скорлупка из самой прочной на свете стали.
Теперь она не была мечтой, она стала нереальной реальностью. Очередное чудо света. Колосс, прочно стоящий на земле четырьмя железными ногами. Все наладки, доводки, подготовки были окончены. Через несколько часов это чудо взмоет в небо и растворится где-то там, в чернеющей вселенной. А он, ее создатель, останется на земле. Будет контролировать пуск, а потом смотреть, как огоньки сопел превращаются в ничто, теряются среди звезд.
Вернер фон Браун посмотрел на стену. Это уже вошло в привычку. Там за стеной была пусковая площадка, а дальше можно было рассмотреть изящные контуры его детища. Можно, если выйти на улицу.
Ему выходить было не обязательно. Он чувствовал ракету. Должно быть, так мать чувствует новорожденного ребенка. Вернер сел к столу и опустил голову.
Скрипнуло.
Он обернулся. За спиной остановилась коляска. Застыли колеса, замерла рука на колесе. Вторая упокоилась на плюшевом пледе. Счастливый и грустный Карл виновато улыбнулся.
Вернер отвернулся. Последние дни Кляйн раздражал его. Если честно, в этом не было вины хромого гения. Просто он стал постоянным напоминанием о том, что все точки расставлены, все решения приняты, и все кончено. Долгая, кропотливая работа, которая никогда бы не началась без него, Вернера фон Брауна, подходила к своему логическому завершению. И в этом завершении места ему не оказалось.
От этого в груди возникало щемящее чувство. Фон Браун снова подумал о том, что он как мать, что родила и тут же лишилась ребенка. И забирали этого «ребенка» при участии его «отца», что сидел теперь за спиной, виновато растягивая губы, как нашкодивший школьник.
— Что? — спросил не оглядываясь.
Голос прозвучал глухо и недовольно. Карл засопел, противно хрустнули костяшки пальцев.
— Я пришел попрощаться, — проговорил он.
— Прощай, — коротко отозвался Вернер. Говорить не хотелось совершенно.
— И еще…
Кляйн запнулся, костяшки снова защелкали.
«Господи, как у него получается так мерзко и так долго хрустеть», — нервно подумал фон Браун.
— Вернер, — позвал Карл как-то просительно.
Он взял себя в руки и обернулся. Калека выглядел жалко, и в душе даже шевельнулось давно забытое чувство к этому человеку. Чувство из детства. Как в интернате на острове Шпикерог. Когда он нашел в затюканном очкарике с сальными волосами еще не друга, но то, чего так не хватало для реализации безумных идей.
В отрочестве он начал общаться с Кляйном вовсе не как с человеком, а как с необходимым для работы ресурсом. Человеческие отношения пришли позднее. Отношение невероятным бумерангом вернулось к нему теперь.
Вернер видел в Кляйне соратника, а его использовали как необходимый ресурс.
— Что? — повторил он устало, без злости.
— Я не хотел так. И… и мне будет тебя не хватать. Но так надо. Так надо Рейху. Так надо фюреру.
Фон Браун пристально поглядел на Карла. Издевается? Или…
Нет, Кляйн, кажется, в самом деле верил в то, что сейчас говорил. Такой гениальный в своем деле и такой наивный до глупости по жизни.
Злости не осталось вовсе. Вернер запрокинул голову и расхохотался. Калека смотрел на него непонимающе. Он в самом деле не понимал и верил.
— Какой рейх? Какой фюрер? Все кончено. Уже давно. И Адольф прекрасно знал об этом. Знал заранее.
— Все кончено здесь, — с мягкой настойчивостью в голосе не согласился Кляйн. — Не там.
— А там, — Вернер стрельнул глазами в потолок, — меня не будет. Туда вы летите без меня. Знаешь, как я себя теперь чувствую, Карл? Как Ной, который вопреки всем трудностям, насмешкам и издевкам, построивший ковчег, и которого вышвырнули с этого ковчега.
Он встал и подошел к стене, за которой была — он не просто это знал — пусковая площадка. И ему не надо было видеть ракету, возвышающуюся в отдалении. Он чувствовал ее.
Вернер провел ладонью по стене, словно гладя стоящее за ней детище по металлическому боку.
— Зверье собралось в кучу, Карл, — произнес он. — Каждой твари по паре. И эти твари уплывают без меня. И ты вместе с ними. А Ной остается на земле, которая давно тонет и скоро окончательно скроется под водой.
Хрустнули костяшки. Фон Браун стиснул зубы, давя желание развернуться и крепко вмазать калеке.
— Мне больно слышать, что ты так отзываешься о фюрере, обо мне и о других. Но я понимаю тебя…
— Не понимаешь! — отрезал Вернер.
— Но у Ноя, — словно не слыша его, продолжил Карл Кляйн, — осталась вся информация и знания, необходимые для того, чтобы построить новый ковчег. Я хотел сказать тебе: до свидания, Вернер. Я верю, ты нас догонишь. Ты сможешь.
Вернер не ответил и не обернулся.
Болезненно скрипнули колеса инвалидного кресла. Жалобно попискивая, коляска прокатилась к двери. И фон Браун остался один.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Спустя несколько часов «Ноев ковчег» Вернера фон Брауна был загружен и готов к старту.
А потом дрогнуло небо, содрогнулась опаленная земля, и горстка важных немцев впервые в истории человечества устремилась к звездам.
Догнать их получилось лишь спустя двести лет. Большую часть документации по проекту Гитлер забрал у него вместе с Кляйном. Производство и оставшаяся документация оказались уничтожены. Все, что осталось в наследство Вернеру и человечеству, наработки по ракетному оружию. Немало, но в сравнении с потерянным — ничто.
Впрочем, американцы были рады и этому. Именно им в начале мая сорок пятого года Вернер фон Браун сдался вместе со всей сохранившейся документацией и горсткой своих людей.
Последующие пять лет немецкие ракетчики учили янки запускать А-4. Пока другие, отталкиваясь от его разработок, двигались дальше, фон Браун топтался на месте. Но даже конец застоя и новые проекты вплоть до сверхприоритетных проектов NASA не помогли ему «догнать» Кляйна. Без самого Кляйна это было невозможно.
Гитлер сделал ставку на гения, посчитав Брауна никчемным продавцом чужих талантов. Это была ошибка. Очень скоро фюрер осознал весь масштаб этой оплошности, но было поздно. Без Вернера Кляйн не смог подарить Адольфу ни управляемый полет, ни ракет нового поколения. Фантазии и смелости не хватило.
Американцы сделали ставку на фон Брауна. Впрочем, их трудно было в чем-то упрекнуть. О существовании «второго номера» они даже не догадывались. Вернер дал им лишь часть того, что обещал. Даже полностью воспроизвести то, что было наработано вместе с Карлом, оказалось выше его сил. Не говоря уже о том, чтобы двигаться дальше.
Те расчеты Кляйна, что чудом сохранились у фон Брауна в личных бумагах, были осколочными. Более того, местами они оказывались настолько запредельными для понимания, что Вернер восстанавливал какие-то фрагменты работы бездумно, просто полагаясь на память. А на расспросы подозрительных янки лишь загадочно улыбался: «Чистая наука — это то, что я делаю, когда не знаю, что делаю».
Гениальный дуэт распался. Создатель первой ракеты совершившей первый неуправляемый космический перелет умер.
Умер значительно раньше, чем скончался на далекой планете замурзанный, калечный гений Карл Кляйн.
Умер даже раньше, чем в июне тысяча девятьсот семьдесят седьмого года в Хантсвилле торжественно, хоть и без лишней пышности, опустили в землю гроб с телом «ракетного барона» фон Брауна.
Чего могли достичь эти двое, не окажись между ними непреодолимое расстояние, можно только предположить. Останься Кляйн вместе с Вернером на Земле, полети ли фон Браун вместе с Карлом к звездам… Так или иначе, история имела все шансы пойти совсем по иному пути.
Лучшему? Худшему? Теперь уже не разобрать. Другому.
Фургон Гюнтера бежал по грунтовке, весело подпрыгивая на ухабах. Даже на небольшой скорости машину безбожно трясло. Александра подбрасывало, незнакомое управление, хоть и походило на управление земными машинами, было непривычным и неудобным.
Дорога была крайне паршивой, и все же это была дорога. Само ее наличие, как и наличие огромного города, замка в его сердце, фермерских хозяйств, налаженных производств — поражало.
Глядя на все это, Александр начинал верить в арийский дух и великую волю народа Четвертого Рейха, о которых восторженно и пафосно распинался Гюнтер. Да, немцы бежали, прихватив с собой лучших ученых, блестящих инженеров, конструкторов, архитекторов. Да, у них имелись какие-то ресурсы. Да, их вел незаурядный руководитель и жестокие идеи. Все это было так, и все же начинали они с нуля. Сравнительно небольшая группа, на незнакомой планете, в непривычных условиях — робинзоны.
И за какие-то несколько столетий эти робинзоны не просто выстроили цивилизацию того уровня, который был на Земле на момент их отлета. Они пошли дальше. Причем своим, самостоятельным путем. И результаты, достигнутые на этом пути, поражали. Как?
Может, всему причиной жесткость, с которой правила верхушка Рейха?
Погребняк думал об этом не переставая, сравнивал. Четвертый Рейх, каким описал его Гюнтер, был понятен Александру. Наверное, понятнее даже, чем самому фермеру. Гюнтер был одной из низших ступенек общества. Он жил по законам этого общества и не очень задумывался о том, откуда они берутся, почему и как работают. Ему это было не нужно. Александр же смотрел на механизмы Рейха и узнавал схемы, методы, приемы.
Основа Четвертого Рейха когда-то называлась фашизмом. Это название возникло далеко, за двадцать световых лет отсюда. Здесь, на Глизе, само слово было не в ходу. Но слово ведь ничего не значит. Как говорил Осьминог, человечество погубит страсть к определениям? А ведь так и есть. Во всяком случае, каким словом это не назови, суть не меняется.
По сути, все то же, что и два с лишним века назад. Национальная идея, расовые теории, ксенофобия. Борьба с внешним врагом во избежание внутренних конфликтов. Великие цели и подчинение всего и вся этим целям. Карательные органы. Общество, поделенное на высших и низших, с озвученной возможностью низу стать верхом. При определенных условиях, разумеется. Условия, конечно, таковы, что тот же Гюнтер, например, никогда не попадет в замок. Хоть из кожи вон выпрыгнет. А чтобы гюнтерам не было обидно и они не вздумали раскачивать устоявшуюся пирамиду, есть животные. Еще более низшие, своим существованием поднимающие гюнтеров на ступеньку выше к небожителям. Раньше евреи, теперь осьминоги — не важно. Главное, животные.