— Но...
— Допустим, кто-то из федов доберется до антилжина, — предположила Джилл.
— О!
— Или Синдикат, — добавил Джордж. — Или кто-то из клиентов Синдиката...
— А каков его состав? — спросила Джилл.
— Химическая формула ничего не скажет даже многим блестящим химикам, да я и не собирался патентовать ее. — Джорджа опять передернуло. — Слушайте, счет идет на минуты. А мы говорим о пустяках. Давайте о главном. Возьмете вы на себя эту ношу? Принесете миру антилжин? Пожалуйста... о-о-о-о-о. — Он схватился за правую руку, вновь вскрикнул от ужасной боли, повалился на пол.
«Мы обещаем, обещаем», — кричала Джилл. А Зак ревел: «Где, где? Где, черт побери?» Голова Джорджа уже лежала у Джилл на коленях, Зак сжимал его руки и орал: «Где?» Джордж извивался в агонии, на губах пузырилась слюна, язык отказывался слушаться, но ему удалось пробормотать: «Автост...» Зак договорил за него: «Автостоп? Автостопщики[6], ячейка в камере хранения на станции автостопа? — и добавил: — Ключ у вас в кармане?» Из последних сил Джордж дважды кивнул. «Порядок, Уэсли, считай, что товар в надежных руках». Джордж сразу расслабился, и они уже подумали, что он умер, но сине-серые глаза раскрылись в последний раз, и он увидел над собой Джилл, по щекам которой катились слезы.
— Хорошие сиськи... — прошептал он. — Спасибо... дети... спасибо... изви... — на этом слове он умер, и тут же померкла окружающая его аура.
В дверях возник Шедоу, полностью перекрыв дверной проем.
— Я слышал какие-то крики... о, святое дерьмо. Что у вас тут такое?
Зак ответил ровным голосом, словно не имел к трупу ни малейшего отношения:
— Откуда мне знать, Шедоу? Вваливается этот старик, несет какую-то чушь, а потом отбрасывает коньки. И что теперь с ним делать? Налей мне лучше тройную.
— Чер-р-р-т, — прорычал Шедоу. — Да уж, в этой берлоге не соскучишься. Эй, Финнигэн! Финнигэн, где тебя носит? — И негр-здоровяк отправился на розыски босса.
Зак нашел ключ с номером ячейки в кармане брюк Джорджа. Повернулся к Джилл. Их взгляды встретились.
— Да, — произнесла наконец Джилл, и они оба кивнули.
А затем не без труда оторвали пальцы мертвого чародея наркотиков
* * *
Зак и Джилл провели военный совет на балконе своей квартиры на втором этаже. Выходил балкон на крошечный дворик, но зато, как любил говаривать Зак, с него открывался прекрасный вид на нефтеперегонный завод. А Галифакская бухта, которой, как предполагал архитектор, будут любоваться жильцы, оказалась позади завода. Однако по ночам благодаря легкому бризу они могли вдыхать свежий, пропитанный солью воздух. В два часа ночи город гудел, живя своей жизнью, но в соседних домах не светилось ни одного окна.
— Думаю, нам пора паковать чемоданы. — Зак отпил кофе.
И что потом?
— Торговцы наркотиками знают, что Уэсли привез с собой товар — он же хотел толкнуть им антилжин. Но им не известно, где спрятан товар, и они наверняка задаются вопросом, а кто это знает? Естественно, первые в их списке мы, потому что говорили с ним, а станция автостопа — идеальное место для хранения... так что мы и близко не подойдем к антилжину...
— Но мы должны...
— Мы его возьмем. Слушай, завтра у нас начинается турне, так?
— К черту турне.
— Нет, нет, дорогая. Тут надо вести тонкую игру. Мы будем вести себя так, будто и не встречались с Уэсли Джорджем. Мы отправимся в турне, как и планировалось, с вещами придем на станцию автостопа, оттуда и уедем. А кто-нибудь из наших друзей, к примеру, Джон, придет на станцию раньше нас и возьмет сумку с антилжином. Потом появимся мы, его словно и не заметим, но в итоге втроем окажемся в одной машине. А когда отъедем от станции, Джон внезапно передумает и останется в городе, а сумка Джорджа уедет с нами. В турне.
— Повторяю, к черту турне. У нас есть более важные дела.
— Какие же?
Джилл не нашлась с ответом.
— Что ты собираешься делать с антилжином? Созывать репортеров? Встать на Баррингтон-стрит и раздавать его? Слушай, мы намерены сделать этот мир правдивым. Я готов, но мне хотелось бы дожить до этого времени. И незачем кому-то знать, что распространение антилжина — наша работа. Мы будем держаться в тени, переезжать из города в город... и распылять по пути наркотик правды.
— Ты хочешь сказать, мы сами будем давать людям антилжин?
— Не просто людям, а тем, что занимают заметное положение в обществе, да так, чтобы не попасться на этом. Мы должны объехать девятнадцать городов за двадцать восемь дней так, что даже компьютер не сможет нас вычислить. Если за нами что потянется, так это шлейф заголовков на первых полосах газет.
— Зак, что-то я тебя не пойму.
— Давай объясню, — Зак глубоко вдохнул. — Товар, что оставил нам Джордж, требует уверенности и твердости. Я сомневаюсь. Сильно сомневаюсь.
Решение мы принимали в спешке. Речь-то шла об уничтожении мира.
— Речь шла о мире, в котором мы живем, Зак. И черт с ним, он смердит. Правдивый мир будет куда лучше.
— В глубине души я с тобой согласен. Но полной уверенности у меня нет. Правдивый мир, несомненно, лучше, но переходный период, когда будет рушиться старый мир, унесет с собой множество жизней. Причем погибнут не только плохие, но и хорошие люди. Джилл, мне представляется, что даже хорошие люди иной раз нуждаются во лжи.
Вот я и хочу действовать наверняка. Провести эксперимент и посмотреть на результаты. И мне вновь приходится принимать очень ответственное решение: ввести наркотик выбранным нами личностям, хладнокровно, не давая им права выбора, не спрашивая их согласия. Уэсли тоже экспериментировал, с лабораторией, добровольцами, анализом полученных результатов, пока не пришел к выводу, что антилжин пригоден к широкому использованию. У меня ничего этого нет, но я должен убедиться, что антилжин безвреден.
— Ты ставишь под сомнение его выводы? — негодующе воскликнула Джилл.
— Я должен убедиться сам. В таком деле я не могу довериться ни Уэсли, ни тебе, дорогая моя, ни кому-то еще. И, откровенно говоря, у меня есть сомнения насчет его выводов.
Джилл помрачнела.
— Да как ты...
— Крошка, послушай меня. Я верю, что каждое слово, сказанное нам Уэсли Джорджем, — чистая правда. Но только лично для него. Он же сам принимал антилжин. Отсюда и сомнения.
Джилл опустила глаза.
— Меня тоже смущает это согласие задним числом
Джилл долго молчала. Лицо ее напоминало маску. Такое бывало, лишь когда она крепко о чем-то задумывалась. Несколько минут спустя она поднялась, заходила по комнате.
— Это рискованно, Зак. Как только газеты запестрят заголовками, торговцы наркотиками сообразят, что к чему, и разделаются с нами.
— Маршрут нашего турне известен лишь Толстому Джеку и Агентству. Скажем, что до нас дошли слухи, будто кто-то хочет сделать пиратские записи наших концертов. Они будут молчать.
— Но...
— Джилл, нам на хвост могут сесть не феды... Торговцы наркотиками, которые очень не хотят, чтобы кто-либо узнал об их существовании. Скорее всего им не удастся выследить нас, даже если они будут знать, в каком мы городе.
— А может, удастся. Действуют они на международном уровне. У них есть связи, Зак, и деньги.
— Дорогая, если у тебя только паршивая травка... — он замолчал, пожал плечами.
Внезапно Джилл улыбнулась.
— Ты делаешь из нее сигары. Давай собирать вещи. Еще кофе?
Они собрали вещи, прибрались в квартире: все-таки уезжали на месяц. Они уже в третий раз отправлялись в турне вдвоем, так что подготовка к отъезду не заняла много времени. Покончив с этим, они погасили все лампы, за исключением ночника на прикроватном столике, разделись и нырнули в постель. Минуту-другую полежали, обнявшись, тесно прижавшись друг к другу, а затем Зак начал поглаживать ее спину и шею.
— Зак?
— Что?
— Мы можем умереть, не так ли?
— В том, что мы должны умереть, сомнений нет. — Она застыла в его объятиях. — Но я мог бы сказать тебе это и вчера, и неделю назад. — Джилл расслабилась. Разница в том, что вчера я не мог обещать тебе, что мы скорее всего умрем вместе.
— Зак, — она еще теснее прижалась к нему, — я так тебя люблю.
— Я знаю, крошка, я знаю, — прошептал он ей в ухо. — Не так-то часто находишь что-то такое, за что можно умереть, ради чего стоит жить. Господи, я тоже очень тебя люблю.
И вскоре они слились воедино, забыв обо всех и обо всем. И заснули лишь в одиннадцать утра, но не в постели, а в автомобиле, уносящем их на северо-запад от Галифакса.
Если читателя интересует детальный отчет о действиях Зака и Джилл за последующий месяц, ему достаточно наведаться в библиотеку, имеющую большой отдел периодики. Посоветуем этому читателю запастись едой. В любое время года события, случавшиеся в тех городах, где побывали Зак и Джилл, попали бы в газеты. Но так уж получилось, что Уэсли Джордж умер в середине августа, в разгар мертвого сезона, когда нигде ничего не происходит. И для прессы Северо-Американской Конфедерации события эти стали глотком воды для жаждущего в пустыне.
Не все попало в газеты. К примеру, остались за кадром откровения преподобного Шварца из Монреаля, на этом настояли разгневанные мужья. И только недавно они стали достоянием общественности. Когда воинственного радикала Мту Занджи, знаменитого «Белого Мау-Мау», нашли в Гарлеме, нашпигованным пулями, выпущенными из шестнадцати незарегистрированных револьверов, никому и в голову не пришло связать его смерть с другими событиями, и заметка о нем заняла три абзаца на сорок третьей странице.
А самое удивительное заключалось в том, что в то время никто, ни единый человек, не сумел увидеть в происходящем каких-либо взаимосвязей. Каждая новая сенсация обсасывалась со всех сторон, в мельчайших подробностях, но ни журналисты, ни комментаторы, ни обозреватели не находили в них ничего общего. Столкнувшись с неприкрашенной правдой, люди Северной Америки не признали ее.
Но, безусловно, каждый из них что-то видел или слышал, поскольку сенсациям этим нашлось место на телевидении и на радио, в газетах и журналах, в карикатурах и выступлениях комиков. Зак и Джилл предпочитали взирать на сотворенное ими со стороны, а потому могли делать достаточно взвешенные выводы.
В Сент-Джоне, что в Нью-Брансуике[10], они «посадили» на антилжин седовласого, достопочтенного судью, который вел далеко не однозначный процесс по обвинению в измене. После фантастического двадцатисемиминутного монолога пожилой юрист умер при удачной попытке прикрыть побег подсудимого. Зака и Джилл, сидящих в зале, потряс неординарный поступок судьи, но они не могли не признать, что умирал он с улыбкой на устах, словно не было человека счастливее, чем он.
В Монреале (помимо преподобного Шварца) им удалось перехватить члена парламента от консервативной партии по пути на телевизионную студию и пожать ему руку. Продюсер программы, как потом выяснилось, видел старый кинофильм «Телекомпания»[11], а потому продолжал держать парламентария в эфире, хотя для этого ему пришлось отправить в нокаут режиссера. Парламентарий получил приличную дозу: после сорока пяти минут эмоциональных признаний он начал рассказывать телезрителям о своих тайных мечтах, которые лелеял, идя в парламент, о программах, которые разрабатывал, но не решался озвучить, понимая, что в этом мире их реализация невозможна. Домой он уехал, смирившись с тем, что на его политической карьере поставлен жирный крест. Утром же обнаружилось, что его откровения встретили самый положительный отклик, а его неосуществленные программы — полное одобрение. Естественно, мало кто из тех, кто голосовал за парламентария в прошлый раз, вновь отдали бы ему свои голоса. Но на очередных выборах (и на всех последующих, где он выставлял свою кандидатуру) за него приходили голосовать девяносто процентов тех, кто раньше никогда не показывался на избирательных участках. Продюсер теперь его первый помощник.
В Оттаве они попытались добраться до премьер-министра, но безо всякого успеха. Их не подпустили и на пушечный выстрел. Зато они отловили стареющего Питера Гзовски, ведущего передачи «90 минут с вами». Он тоже видел «Телекомпанию», а инстинкт самосохранения был у него посильнее, чем у героя фильма. Выйдя из студии, он первым делом записал кое-что на магнитную ленту, сделал несколько копий и разослал друзьям с указанием вскрыть в случае его внезапной смерти. Однако он до сих пор жив, регулярно появляется на телеэкране, бичуя немногие оставшиеся пороки.
Покинув Торонто, Зак и Джилл совершили набег на Всемирный сход света и правды. Мероприятие это, растянувшееся на неделю, напоминало духовную Олимпиаду: более десятка знаменитых гуру, свами, преподобных отцов, адептов религии Зен, суфи, ясновидящих, короче духовных пастырей человечества, собрались с десятками тысяч своих последователей на стоакровом кусочке земли, чтобы поспорить по ключевым вопросам теологии и показать собственную святость. Как водится, при большом стечении прессы. Зак и Джилл нашли возможность пообщаться со всеми. Один покончил с собой. Другой сошел с ума. Четверо признали себя шарлатанами, повинились перед последователями и удрали. Семеро повинились, но остались. Четверо ничего не могли сказать, только плакали. Один, которого называли Толстый Мальчик, хотя ему перевалило за сорок, откусил себе язык. И единственный пастырь, старик, с которым пришли лишь несколько человек, ни в чем; ни в манерах, ни в поведении, не изменился, но в глубокой задумчивости отбыл домой, в Теннесси. Теперь известно, что он, будучи телепатом, мог бы вывести на чистую воду Зака и Джилл, но предпочел этого не делать. Самоубийство, с одной стороны, опечалило Джилл, Но с другой, так уж получилось, она хорошо знала и презирала этого святого человека и не могла скрыть радости, которую вызвало у нее известие о его смерти.
Их прибытие в Детройт совпало с ежегодным заседанием Совета директоров «Дженерал моторс». Президент компании, женщина, по рассеянности взяла сигару, что нашла на заднем сиденье «роллса» в то утро, хотя обычно курила другую марку, и насквозь пропиталась антилжином. Едва ли кто сможет узнать, что произошло в тот день в святая святых, зале заседания Совета директоров, куда без соответствующего пропуска не залетела бы и муха, но пресс-релиз доступен каждому, а из него следует, что после 2004 года двигатели автомобилей, выпускаемых «Дженерал моторс», будут работать на спирте, а не на бензине, а их безопасность и надежность резко возрастут.