Тео Рабин изумленно хрюкнул, тяжело качнулся вперед… и боком свалился на пол без сознания.
— Боже мой, зачем ты это сделал, Дэн? — проговорил я в полном ошеломлении.
— Останься с ним, Джо, — распорядился он, выбегая из комнаты.
— Я иду искать Диану!
События понеслись галопом, слишком быстро для меня. В любой момент могли явиться вооруженные охранники, которые увидят человека, стоящего над бесчувственным телом их работодателя. Вряд ли они отнесутся ко мне достаточно мягко… И тут мне в голову пришла еще более ужасная мысль.
Я быстро обернулся к экрану, который по-прежнему показывал вид сверху на маковые плантации: уже убранные участки коричневатого цвета, остальные зеленые. Десять овальных черепах по-прежнему упорно ползли над полями на высоте четырех метров, неумолимо засасывая в жадное нутро все, что попадалось им на пути.
Уборочные комбайны уже почти достигли дальней границы поля, за которой начиналась лужайка, где толпы одурманенных людей беспечно отмечали праздничный День Маков.
Мобилизовав все свои компьютерные познания, я застучал по клавиатуре, но супермашина биоинженерного гения не пожелала иметь со мной никакого дела. Я побежал в соседнюю комнату, где заметил графин с водой, и опорожнил его на голову Рабина, но тот даже не пошевельнулся. Я заметался из комнаты в комнату, громко призывая на помощь, но никто меня не услышал: все сотрудники Станции отмечали День Маков.
Я выбежал из здания и кинулся к своей машине.
Кариоку Джонс я сразу распознал по пышным красным лепесткам, которые бурно развевались вокруг ее головы, когда она вертелась юлой, отплясывая вихревую джигу. В своем звездном прошлом Кариока усердно брала уроки танцев, и это до сих пор было заметно, невзирая на ее почтенный возраст. Вокруг заслуженной дивы Полуострова неуклюже скакала толпа преданных обожателей. Я несколько раз прокричал имя Кариоки, но за проклятой музыкой она меня не услышала. Поэтому пришлось продраться сквозь толпу и крепко ухватить ее за руку.
— Взгляни на это, ради всех святых! — заорал я над самым ее ухом, указывая на плывущие по воздуху гигантские комбайны. Густо запахло маковым туманом, на меня накатил приступ беспричинного веселья, но усилием воли мне удалось сохранить здравомыслие.
— Вижу, ну и что? — сказала Кариока, расхохоталась и изобразила лихое коленце.
— Эти комбайны идут прямо сюда! — На глазок я прикинул, что они доберутся до нас минуты через две, максимум три.
— Ох, не будь таким идиотом, Джо! Машины повернут назад перед силовым полем, каждый дурак это знает. А теперь отпусти меня, будь так любезен!
В растерянности я окинул взглядом беспечную толпу и завопил что было мочи, воздев к небу руки:
— Смотрите все, комбайны вышли из-под контроля! Уходите отсюда! Быстро, быстро! Они идут прямо на нас!
Мои отчаянные вопли пропали втуне, никто не обратил на них внимания. Толпа продолжала плясать. На сцене с закрытыми глазами гарцевал диск-жокей, совершенно одуревший от макового тумана и своих децибелов. Протиснувшись к сцене, я забрался на нее, обошел ди-джея, как вещь, и стал выдергивать из музыкального центра один за другим разъемы динамиков. Когда я отключил последнюю колонку, стало тихо, но толпа продолжала плясать.
Тогда я сгреб микрофон ди-джея и объявил, стараясь говорить как можно официальней:
— ВНИМАНИЕ, ДАМЫ И ГОСПОДА! ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ СООБЩЕНИЕ!
— Эй, какого черта? — встрепенулся ди-джей и попытался отвоевать у меня свое орудие производства. Я отмахнулся от него локтем и очень удачно — до крови расквасил ему нос. Парень отшатнулся с жалобным криком, и толпа наконец уделила мне внимание, поскольку раздался довольно дружный хохот.
— Эти машины вышли из-под контроля! — рявкнул я в микрофон, тыча пальцем в подплывающие комбайны. — Они не остановятся и пройдут прямо у вас над головой. Это очень мощные машины, поэтому нужно поскорее убраться отсюда. А теперь — все бегом! Быстро! Быстро!
— Кто это? — прокричал голос из толпы. — Уберите сумасшедшего!
— Врубай музыку! — истошно завопил другой голос, и его поддержали нестройными аплодисментами.
На моих глазах уборочные комбайны спокойно проплыли над маркерами, обозначавшими невидимую силовую изгородь, и последовали дальше, к лужайке. Там, где они проплывали, с земли поднимались в клубах пыли, словно подхваченные смерчем, камешки, веточки, какой-то мусор. Потом настала очередь тента, растянутого над столами с закусками: грубая полосатая ткань вздулась огромным парусом, сорвалась с металлических стоек и, молниеносно взлетев, всосалась в машинное чрево. За тентом последовали сэндвичи, пирожки, хот-доги и пиццы, мороженое и фрукты, бумажные салфетки, посуда из пластика и (в какофонии звона, бряцания и бьющегося стекла) винные бутылки с жестяными консервными банками.
И тогда люди стали наконец разбегаться.
Десять комбайнов, выстроенных в ряд, обрабатывают участок земли около ста метров шириной. Движутся эти машины довольно медленно, не быстрее прогулочного шага. Словом, человек вполне способен без особых усилий убраться из их рабочей зоны, если, конечно, поведет себя разумно. Но многие оказались неспособны на разумное поведение.
Отупев от макового тумана, эти люди пробегали трусцой несколько метров вперед, перпендикулярно фронту комбайнов, а потом, остановившись, оборачивались, чтобы посмотреть, что происходит. И всякий раз видели, что машины продолжают наступать. Тогда они снова бежали вперед, останавливались и поворачивались к машинам. И снова, и снова, и снова. Некоторые начали громко плавать и кричать, в смертном ужасе от неумолимости происходящего. Эти вопли и рыдания были отчетливо слышны, поскольку теперь, когда машины больше не всасывали и не прессовали влажную растительную массу, они производили не так уж много шума.
— В сторону! — закричал я в микрофон. — Эй, бегите не прямо, а…
Но микрофон омертвел. Оглянувшись, я увидел за спиной извивающиеся в воздухе, как рассерженные черные змеи, кабели генератора. Сам генератор закачался, когда комбайн проходил над сценой, но был достаточно тяжел, чтобы не поддаться всасыванию. Я спрыгнул со сцены, когда она уже рушилась подо мной. Вокруг вертелись какие-то веревки и планки, рубашка попыталась сняться с меня и улететь, волосы на голове встали дыбом. Я рванул от комбайнов по диагонали и поставил личный спринтерский рекорд на дистанции примерно в пятьдесят метров.
Выскочив за пределы опасной зоны, я отдышался и обнаружил рядом Кариоку, которая тут же ухватила меня за руку.
— О дорогой мой Джо, какой кошмар! — Говорила она слишком быстро, с визгливо-пронзительными нотками, что характерно для перебравших макового стимулятора. — Что случилось с этими ужасными машинами? Мы можем что-нибудь сделать?
Но мы ничего не могли поделать с комбайнами.
К счастью, народ в большинстве своем уже обрел толику здравого смысла и разбежался — кто направо, кто налево. Лишь кучка круглых дураков продолжала бестолково отступать перед машинами.
Первой жертвой собственной глупости пал маленький, но стойкий, как оловянный солдатик, черно-белый терьер. Он упорно не желал сдвинуться с места, с остервенением облаивая механическое чудище до того рокового момента, когда на него надвинулась рабочая зона. Собачья шерсть резко вздыбилась, и песик громко завизжал от ужаса и негодования, отрываясь от земли. Какое-то мгновение он висел в воздухе, затем взмыл, ускоряясь, подобно ракете, и с глухим стуком ударился о крупноячеистую металлическую сеть, которая защищает устье всасывающей воронки. Жалобный визг смолк. Сенсоры комбайна зарегистрировали слишком крупный объект, автоматика отключила всасывание, и безжизненное тельце рухнуло на землю. Комбайн поплыл дальше, через секунду автоматически включив всасывающий агрегат.
При виде столь наглядного доказательства смертельной опасности вся масса людей, успевших разбежаться по сторонам, синхронно издала бессловесный полустон-полувопль. Потом послышались отдельные возгласы, многие женщины истерически разрыдались. Одна из них, неподалеку от меня, истошно закричала:
— Почему никто ничего не делает?! Эти люди погибнут! Погибнут! Они все погибнут!
На пути гигантских комбайнов оставалось человек тридцать, среди них дети и старики. Все они были буквально загипнотизированы видом надвигающихся на них механических чудовищ. Они все так же пробегали пару десятков шагов, а потом замирали в покорном, тупом ужасе и глазели на машины.
И тут я сообразил, что дом Кариоки Джонс стоит на небольшом холме, а эти несчастные, отступая, уже поднимаются по ведущему к нему косогору. Антигравитаторы обычно калибруют по отношению к уровню моря, поэтому над косогором комбайны будут двигаться гораздо ближе к земле. А возле дома Кариоки, к которому они направлялись, машины пройдут не выше двух метров… Люди станут беспомощными марионетками перед мощью их всасывающих агрегатов.
Я бегом помчался к своему авто, вскочил в кабину и поспешно включил питание. Обогнав зловещий ряд уборочных комбайнов, я приземлился в безопасном месте, метрах в пятидесяти от летающего дома, и выскочил из кабины.
— Сюда! — заорал я, как буйнопомешанный, размахивая руками. — Скорее сюда! Ко мне! Здесь безопасно!
Они добрались до верха косогора и там остановились. То ли эти люди не слышали или не слушали меня, то ли цивилизованное присутствие летающего дома уверило их в том, что теперь все будет хорошо… Так или иначе, но они просто застыли по ту сторону легкой изгороди Кариоки, глупо таращась на подплывающие комбайны.
— Заходите в дом! Быстро, быстро! — отчаянно завопил я, поспешно сменив тактику, но они опять не обратили на меня внимания. Чертыхнувшись, я снова вскочил в кабину, с места бросил авто в прыжок, проломивший деревянный штакетник, отключил питание и выскочил наружу раньше, чем моя машина в очередной раз грохнулась о землю.
Входная дверь была открыта. На пороге бдительно возлежало омерзительное Кариокино чудо-юдо с пилой. Тварь, грозно поводя из стороны в сторону своим зазубренным оружием, злобно следила за столпившейся кучкой людей, которые теперь все глазели на меня. У меня не осталось времени разводить антимонии с этой рыбой. Поэтому я через нее перепрыгнул, а когда она в ярости развернулась, чтобы вцепиться мне в ногу, опередил ее мощным ударом ботинка, — и тварь отлетела в кусты.
— Живо сюда!!!
Первым вышел из ступора маленький мальчик. Оглянувшись, он бросил испуганный взгляд на небо и резво побежал к дверям, опасливо огибая кусты, где бушевала Чолмондилей. За мальчиком заторопилась молодая женщина, похоже, его мать, и через какую-то минуту холл Кариоки наполнился бледными, потрясенными людьми. Домашняя обстановка словно сняла с них заклятие, и все взволнованно загалдели.
Я запер дверь, и мы разместились в большой гостиной. Там я занял позицию у окна, чтобы следить за приближением комбайнов. Две гигантские черепаховидные машины проплыли совсем рядом, с двух сторон дома, который слегка завибрировал, но больше ничего особенного не произошло. Я также имел удовольствие увидеть, как незабвенная Чолмондилей возносится в небеса, беспомощно извиваясь и размахивая плавниками.
Потом мы все столпились у противоположного окна, молча наблюдая, как дьявольские комбайны Рабина продолжают свое наступление на Полуостров. И мы увидели, как они внезапно упали с неба на землю и остались валяться в кустах.
Кто-то наконец догадался вырубить питание.
Остаток дня был потрачен на полицейские расспросы. На голову Уоррена Ренни, нашего шефа полиции, хлынул бурный поток жалоб и обвинений со стороны достойных граждан Полуострова. Эти жалобы привели Уоррена на Станцию, где был обнаружен Теодор Рабин, лежащий на полу без сознания в окружении обломков деревянного стула. Никто не взял на себя ответственность за это злодеяние, и уж тем более мы с Уэствэем. Никаких свидетелей инцидента также не нашлось. Да их и быть не могло, поскольку все сотрудники Станции, включая вооруженную охрану, дружно сбежали на праздник.
Рабина погрузили в амбулоптер, который должен был доставить его в госпиталь Луизы. Народ разошелся по домам, празднику настал конец. Кариока Джонс вернулась к себе мрачнее тучи и сразу подняла свой дом на воздух. Вопрос о ее новом парадном жакете не возникал.
Весь вечер и начало ночи мы с Даниэлем, вооружившись мощными ручными фонарями, провели в поисках Дианы. Нам составили компанию сам Уоррен Ренни и трое его парней, но мы так и не нашли девушку.
Когда после полуночи мы прекратили бесплодные поиски, Даниэль уже почти рехнулся от горя, да и я был немногим лучше. Домой я не пошел и устроился вздремнуть в неудобном кресле в его гостиной, на тот случай, если Уэствэю вздумается снова выйти наружу и бродить по округе. Время от времени просыпаясь, я слышал его шаги за стеной, в соседней комнате, где стояло электронное оборудование. По-моему, он так и не уснул в ту ночь.
Наутро мы решили распространить сферу наших поисков дальше к югу. Однако, добравшись до самых пригородов Луизы, вынуждены были признать, что только зря теряем время на южном направлении. Когда мы ехали назад к дому Уэствэя, чтобы обсудить дальнейшие действия, над нами пролетел амбулоптер, держа свой курс на север.
— Сдается мне, это Рабин возвращается из госпиталя, — уныло заметил я.
— Хочу перекинуться с ним парой словечек, — мрачно сказал Даниэль. Сегодня он был необыкновенно молчалив во время поисков, но я, естественно, списал это на тревогу за судьбу Дианы. Теперь в его голосе прозвучало нечто такое, что сразу меня насторожило.
— А по-моему, это Тео будет рваться побеседовать с тобой! — Я все еще не мог смириться с его идиотским нападением на Рабина. — И ваша содержательная беседа, вероятно, закончится вызовом полиции.
— До этого не дойдет, когда Рабин услышит то, что я ему скажу, — загадочно изрек Уэствэй.
Мы вошли в дом Даниэля минут пять назад, не более, как в дверь уже грубо заколотили. Это был, конечно, Тео Рабин, в сопровождении двух крепких лаборантов и в такой безумной ярости, что почти утратил дар речи. За спинами визитеров мерно урчал во дворе коптер Организации.
— Т-ты! — наконец разразился Рабин, тыча пальцем в Даниэля. — Это твои мерзкие штучки, Уэствэй! Теперь ты за все ответишь! Когда Организация с тобой разберется, у тебя не останется даже горшка, чтобы пописать по-человечески!
— Станция может починить комбайны всего за один день, Рабин, — холодно отрезал Даниэль. — А теперь убирайся! И забери с собой своих орангутангов. Нам тут собственных проблем хватает.
— Ты даже не представляешь, фермер, какие проблемы тебя ожидают впереди… Т-ты! — он снова яростно ткнул пальцем в Даниэля.
— И твои проклятые животные! Шесть лет работы, и все насмарку! Это вандализм, чистейшей воды вандализм!
Мне подумалось, что Рабин все-таки слишком перехватывает. И вообще, при чем тут какие-то животные? Уэствэй произнес без всякого выражения:
— Что-то я не понимаю, о чем ты здесь толкуешь, Рабин.
— Не понимаешь? Ладно, сейчас все поймешь. Живо в коптер, вы оба!
— У нас были другие планы, — запротестовал было Уэствэй, но лаборанты Тео принялись поигрывать мускулами. Эти парни были слишком крупными и чересчур брутального вида для возни со стеклянными пробирками и колбами, поэтому мы не стали особо ерепениться и залезли в коптер.
Через пару минут полета в северном направлении Рабин крикнул, указывая на землю:
— А теперь гляди! И больше не тверди, что ничего не понимаешь. Чьи это животные, по-твоему, Уэствэй?!
Я посмотрел вниз. Там простирались знакомые маковые поля, на которых не осталось ни единого мака. Одни лишь гектары коричневой, словно перепаханной, голой земли. Очевидно, растения были вырваны с корнем. Предмет ожесточенных споров о праве на общественный проход был теперь как на ладони: узкая тропа, засыпанная светлым гравием, сворачивала к морю возле рыбных загонов Уэствэя. Высокие плоские камни дольмена, высеченные из белого известняка, сияли словно собственным светом под солнечными лучами.
Миранда Марджорибэнкс при виде этого пейзажа немедленно разразилась бы восторженными аплодисментами.