— Борис, — тихо произнес Хан. — Я просто не успею. Сейчас пять часов утра. В управлении только дежурные и охрана. В лаборатории никого, нет срочных анализов.
— Ты должен успеть!
Хан молча встал и пошел к выходу. Никто не произнес ни слова, пока с улицы не послышался гул заведенного мотора.
— Господи, — пробормотала Мария.
— А если это не поможет? — ни к кому конкретно не обращаясь, осведомился Сандлер и спросил: — Борис, у тебя выпить не найдется?
— Сок. Яблочный или грушевый. Извини, спиртного нет, так уж получилось.
— Так уж получилось, — горько повторил Вайншток. — Четверо умных мужиков. Асы. И не можем ничего придумать.
«Мы, — подумал Беркович. — Впрочем, неважно. Какое сейчас имеет значение: кто что придумал, кто кому что нечаянно сказал…»
— Кто поедет со мной к Рине? — спросила Мария.
Вайншток обнял жену за плечи.
— Поедем вдвоем, — сказал он.
— Я с вами, — предупредил Беркович.
— Вы… ты не будешь докладывать начальству? — осведомился Вайншток. — Хоть как-то обезопасить себя. Я имею в виду… на всякий случай.
— В пять утра? Думаешь, мне удастся получить санкцию… на что?
— Порочный круг, — пробормотал Вайншток. — Поехали.
* * *
Квартал начал просыпаться. Солнце еще не поднялось над крышами домов, и на улице было сумрачно: странное состояние природы, которое Беркович не мог определить, — будто погасшие на ночь краски возродились с рассветом и в природе застыло ожидание. Даже люди не передвигались, а возникали из небытия то в одном конце улицы, то в другом. Исчезали, чтобы проявиться где-то еще, — или Беркович воспринимал мир кадрами, отделенными друг от друга неопределимыми временными промежутками?
Машину поставили перед подъездом, проигнорировав красно-белый бордюр. По лестнице поднимались, стараясь не создавать шума, у двери квартиры Альтерманов остановились.
— Что скажем? — спросил Сандлер. — Мы так и не договорились.
— Кто будет говорить? — спросил Вайншток. — Мы не распределили…
— А если Рина не откроет? — спросила Мария. — Когда она крепко спит, ее из пушек не разбудишь.
— Откроет Лея, — сказал Беркович.
— Может испугаться и… — Мария отступила на шаг.
— Да звоните же кто-нибудь! — нервно воскликнул Сандлер.
Беркович нажал на кнопку, и в глубине квартиры заверещал перепуганный павлин.
— Такой вопль и мертвого… — начал Сандлер и замолчал. Кто-то стоял за дверью и смотрел в глазок, видно было, как что-то шевельнулось в стеклышке, мигнуло, исчезло.
Дверь открылась на ширину цепочки. На Берковича смотрела незнакомая женщина лет шестидесяти. На ней был халат цвета морской волны, и она переминалась с ноги на ногу, потому что вышла босиком.
— Кто? — спросила она Берковича, потому что только его могла видеть. — Что случилось? Вы соседи Рины?
— А вы… — растерянно сказал Беркович. — Вы… — он догадался. — Вы мама Рины? Раиса Наумовна? Из России?
— Да, — кивнула женщина.
— Я старший инспектор Беркович, Рина меня знает, у меня… у нас к ней срочное дело.
— В шестом часу утра?
— Служба, — не стал вдаваться в объяснения Беркович. — Мы можем войти?
— У вас есть удостоверение? — подозрительно спросила Раиса Наумовна.
Беркович показал карточку.
— На иврите, — разочарованно произнесла Раиса Наумовна. — Фото ваше, а что написано, я не понимаю.
— Позовите, пожалуйста, Рину, — еле сдерживаясь, сказал Беркович. — Она меня знает, и, я вас уверяю, если бы не чрезвычайные обстоятельства, мы не стали бы ее беспокоить в такой ранний час.
— Мы? — Раиса Наумовна попыталась, не снимая цепочки, разглядеть, кто еще стоит за дверью.
— Пожалуйста, — повторил Беркович. — Разбудите Рину, это очень важно.
— Я не могу разбудить Рину, — с торжеством в голосе заявила Раиса Наумовна. — Ее нет дома.
— То есть как… A Лея?
— И Леи нет, — отрезала Раиса Наумовна.
— Но как же…
Раиса Наумовна наконец снизошла до объяснений:
— Рина с Леей уехали вчера на три дня в циммер[14].
Мало для нее знакомое слово Раиса Наумовна произнесла так, будто хотела сказать «Нью-Йорк» или «Париж».
— После смерти Натана им нужно прийти в себя, — пояснила Раиса Наумовна, не дожидаясь вопроса. — Риночка купила путевку на три дня, я прилетела как раз перед их отъездом, так что… акклиматизируюсь пока.
— Мы можем войти?
— Зачем? Мне уже объяснили, что даже полиция не имеет права врываться в жилые помещения без санкции суда, так что я не обязана открывать, правда ведь?
В подтверждение своих слов Раиса Наумовна захлопнула дверь. В глазке что-то мелькнуло и исчезло.
— Циммер, — с отвращением произнес Вайншток. — В Израиле тысячи циммеров.
— Звоните, Боря, — сказала Мария. — Если не Рине, то Лее. Кто-то должен услышать.
— Если, — подал голос Сандлер, — они не отключили мобильники на ночь.
Беркович посмотрел на часы: пять сорок три. Меньше полутора часов. Не успеть.
Позвонил он сначала, однако, не Рине, а Хану.
— Я только что вошел, — сказал эксперт. — Пока выяснял отношения с Камилем… Сейчас открываю комнату с вещдоками. Я тебе перезвоню.
У Рины телефон ответил сразу низким женским голосом: «Вы попали в голосовой ящик номера…»
На телефоне Леи играла мелодия известной израильской песни «Кан ноладти[15]». Долго играла. Уже должен был включиться автоответчик, но мелодия продолжала звучать, однообразно, как шарманка. «Если не ответит, — подумал Беркович, — придется звонить в компанию мобильной связи, но они могут не дать координат аппарата без санкции Хутиэли, значит, надо будет звонить шефу, а он ничего не поймет со сна, и придется…»
— Нуууу… — с капризным придыханием произнес тонкий голос.
— Лея, — ласково сказал Беркович. Он не слышал себя со стороны и очень боялся, что взял неверный тон, она сейчас отключит связь, повернется на другой бок, и тогда… что можно будет сделать тогда?
— Лея, это Борис, помнишь, я беседовал с тобой в… тот день? И потом тоже. Мы еще кукол нашли в шкафу… помнишь?
Лея долго молчала, Беркович слышал ее дыхание. О чем она думала? Что он сказал не так? Он не смотрел на стоявших рядом Гришу, Марию и Рика, не хотел видеть выражений их лиц, не хотел слышать ничего, кроме голоса Леи.
— Ааа… Помню, — Лея зевнула. — Вы хотите поговорить с мамой? Так рано… Она спит.
— Я хочу поговорить с тобой, Лея.
— Со мной? — В голосе девочки Беркович расслышал не удивление, а что-то другое, в чем не сразу разобрался. Удовольствие? Пожалуй. С ней рано утром захотел говорить такой важный человек, даже разбудил. Ах…
— Скажи, пожалуйста, где вы с мамой сейчас? Как называется место?
— Ааа… — разочарование было слышно очень ясно. Она ожидала другого вопроса? — Замарим, это, кажется, около Акко, мы проезжали вечером, было темно, там крепость у моря. Здесь очень красиво, в окошке…
Лея говорила что-то о пруде, который виден из окна, о речке, по которой можно будет покататься на каяке, если мама позволит. Беркович слушал и не слышал, он пытался вспомнить, где находится киббуц Замарим. До Акко ехать больше двух часов, даже если с сиреной и мигалкой. Не успеть. А если и успеть — то что?
Если Лея далеко от дома, то, может, ничего не произойдет? С другой стороны, что такое сотня километров по сравнению с масштабами Вселенной? Беркович поднял взгляд на Вайнштока, спросил глазами, и тот понял. Пожал плечами, покачал головой, всем видом показал: понятия не имею, никто таких расчетов не делал, никто еще не смог соединить в уравнениях физику с психологией.
В голос девочки вплелся точечками-импульсами второй звонок — кто-то пытался прорваться, наверно, Хан, нужно бы переключиться, узнать… Потом.
— Лея, — сказал Беркович, — я хочу поговорить с тобой о кукле. Ты мечтала о такой, какой ни у одной девочки нет? Ты слышала, как дядя Гриша рассказывал папе…
Лея заплакала. Этого Беркович не ожидал. Хотя… Он напомнил ей об отце. Не нужно было. А какие, черт побери, слова нужно говорить, чтобы спасти мир от ничего не понимающей девочки?
Бесполезно. Безнадежно. Пятьдесят минут до…
— Не плачь, Лея, — пробормотал он, не уверенный, что она его слышит. — Не надо плакать… пожалуйста.
Чья-то рука мягко, но уверенно, отобрала у Берковича аппарат и подала другой. Мария. В ее телефоне бился мужской голос.
— Борис! Я тебе звоню, но у тебя занято!
Рон.
— Позвонил Марии Вайншток, у меня, к счастью, записаны все номера, и я знаю, что она с вами.
Забрав у Берковича телефон, Мария сначала слушала молча, а потом начала тихо говорить, старший инспектор не слышал ни слова, особенно за громким голосом Хана, он только надеялся, что Мария ничего не испортит.
— Я разбил все куклы. Молотком, на мелкие части, — сообщил эксперт. — Теперь меня уволят, если мы не докажем, что уничтожение вещдоков было необходимо.
Уволят так уволят. Лишь бы не было войны, как говорила мама.
— Хорошо, Рон, — сказал Беркович. — Извини, я с Леей разговариваю. Перезвони на мой номер через десять минут.
— …с длинной золотой косой? — говорила Мария. — Я помню. Ее Полиной звали, верно?
О чем они говорят? Не было Полины среди моделей.
Забрать у Марии телефон? Но Лея отвечает, она, похоже, совсем проснулась. И что?
Мария отдала Берковичу телефон и забрала свой. Она одна выглядела сейчас спокойной, и Беркович поразился, какими уверенными стали ее движения. «Ах, эти мужчины» — можно было прочитать на ее лице. С оттенком презрения.
Что она сказала Лее? Что сказала ей Лея?
— Мне нужна машина, — у Марии был голос генерала, отдающего приказ о начале наступления. — И водитель. Гриша не годится, он в ауте. Можете поехать со мной?
— В киббуц? — догадался Беркович. — Мы не успеем. Осталось меньше часа.
— Ничего не случится, — отмахнулась Мария. — Но я должна купить Лее куклу.
— Какую? — Беркович подумал о тех, чьи обломки лежали сейчас в криминалистической лаборатории.
— Полину, конечно. Я знаю, где ее продавали. Правда, прошло столько лет… Вы едете или мне взять такси?
— А… — Беркович глазами указал на Вайнштока, сидевшего на ступеньках, опустив голову, и Сандлера, прислонившегося к стене и смотревшего в пространство с видом человека, которому все равно, что произойдет с ним, планетой и всем мирозданием.
— Подождут здесь, — отмахнулась Мария. — Им есть что обсудить, физики…
Она хотела что-то добавить, и Беркович догадывался, что именно.
* * *
— Вы не понимаете детской психологии, — говорила Мария, сидя рядом с Берковичем. Машина мчалась по утреннему Тель-Авиву, час пик еще не наступил, и светофоры вяло подмигивали желтым. — А я понимала Лею, но мне не приходило в голову, что она могла влиять на происходившее. Гриша знает физику, но совсем не понимает детей, а я понимаю детей, хотя своих у нас нет, к сожалению, я очень хотела, но… неважно, детей я понимаю, а в физике полный нуль, хотя Гриша и думает иначе, потому что я слушаю его с умным видом и задаю правильные вопросы — по его лицу догадываюсь, какой вопрос правильный, это, знаете, как Вольф Мессинг, он мысли читать не умел, но был очень чувствительный и по малейшим движениям догадывался, так и я — начинаю задавать вопрос, вижу, как меняется у Гриши лицо, и понимаю, каким должно быть следующее слово… Здесь налево, а потом по Алленби до Кинг Джордж.
— Полчаса, — мрачно сказал Беркович, посмотрев на часы на приборной панели.
— Ах, да успокойтесь, ничего не случится, я вас уверяю. Но если мы не найдем Полину…
— Если мы не найдем Полину, — повторил Беркович, совершая запрещенный поворот налево. Если бы на перекрестке оказался коллега из транспортной полиции… Отбились бы, но потеряли время.
— Господи, это же девочка! Второе разочарование будет гораздо сильнее первого! Она начнет заново! И эмоции более сильные, да еще после смерти отца, нет, я не представляю, то есть представляю, каково ей будет, но не знаю эту вашу физику — может, процесс пойдет быстрее, может, нет, может, будут другие куклы, не из камня, а из… ах… из золота, вы представляете золотых кукол, для Леи… здесь направо. Вот этот магазин!
Зазвонил телефон, закинутый в бардачок, и Беркович взглядом попросил Марию ответить.
— Это ваш эксперт, — сказала она, посмотрев на дисплей.
— Включите громкий звук.
Мария нажала на кнопку, и в салоне зазвучал тревожный голос Хана:
— Борис, до восьми часов шесть минут…
— Рон, я веду машину, со мной Мария, мы едем за Полиной, куклой, которую Натан не купил Лее несколько лет назад. Это, конечно, нелепо…
Мария возмущенно фыркнула, и Беркович сказал:
— Мы ничего не понимаем в детской психологии… Короче, я паркуюсь у магазина, не уходи со связи, возможно, придется кое-куда звонить, и… следи за куклами… то есть за обломками.
Это был большой магазин сети «Хэппенинг», на витрине в разных позах стояли, сидели и лежали Барби и Кены в окружении множества красочных открыток, постеров, маек с надписями «Я люблю Тель-Авив», «Первый поцелуй» и огромных, в полметра длиной, карандашей и фломастеров.
Три минуты девятого. Магазин только что открылся («А если бы он открывался в девять?» — подумал Беркович), и молоденькие продавщицы, еще не совсем проснувшиеся, вяло переговаривались друг с другом.
— Сюда, — сказала Мария, направляясь к отделу кукол.
Прошло шесть лет. Наверняка появились другие куклы, нет смысла искать.
Почему-то только сейчас, стоя в кукольном отделе огромного магазина, где на него пялились толстощекие красавицы с рыжими, малиновыми и зелеными волосами, и тонкие, как жерди, Барби, смотревшие с вызовом и надеждой, Беркович понял, а точнее, не понял, но ощутил, и даже еще точнее — не ощутил, а нутром почуял то, чему все это время не верил, не принимал, не допускал в сознание: судьба… чья? близких людей? города? планеты? галактики? Вселенной?., ведь перепутанность охватывает все частицы во всех мирах и между ними… и судьба этого начинающегося дня, и этой пышногрудой девушки за прилавком, и Наташи, и Арика, и его самого… да Бог с ним… судьба целого мира висела на волоске и могла прерваться только потому, что шесть лет назад отец не купил дочке куклу, о которой она мечтала.
И если такой куклы на полке не окажется… Откуда ей тут взяться через шесть лет?
— Помогите, пожалуйста, — позвала Мария одну из продавщиц, и та пошла к кукольному отделу, слишком медленно, как показалось Берковичу, переставляя толстые ноги в красных колготках. — У вас тут кукла была, Полина, русская, у вас не так много кукол с русскими именами, правда, это было давно.
— Полина. — Девушка наморщила лоб, возвела глаза к потолку, будто ответ на вопрос был там написан большими ивритскими буквами. — Идемте.
Девушка шла впереди, Мария следом, Беркович замыкал шествие — почему-то к отделу мягкой игрушки, где стояли, сидели и лежали пушистые коты, милые собачки с сердечками на шее, огромные бурые медведи с глазами-вишнями. Они не туда идут, девушка ничего не поняла…
— Такая?
Кукла сидела на коленях у огромной рыжей обезьяны. Обезьяна обнимала куклу и грустно на нее смотрела, будто Полина была ее детенышем.
Мария осторожно взяла куклу в руки. Полина оказалась тряпичной, на вид неказистой — может, потому ее никто не хотел покупать. Число на ценнике, прикрепленном к подолу длинного платья, было, на взгляд Берковича, совсем небольшим.
— Распродажа, — объяснила продавщица. — Кукла и шимпанзе за девяносто девять шекелей.
— Полина, — тихо произнесла Мария. — Давай спросим у Леи, ты ли это.
Беркович достал телефон.
— В видеорежиме, пожалуйста, — попросила Мария.
— Если получится, — пробормотал Беркович.
Если в киббуце не работает опция видеосвязи, мир может погибнуть. Мысль эта становилась все более отчетливой по мере того, как внутренние биологические часы отсчитывали секунды.