— Естественно.
— Я не завидую тебе.
— Это одно из многих ваших заблуждений. Вы живете в мире собственных иллюзий, возвеличиваете самые обыденные вещи, вами самими придуманную игру выдаете за объективную реальность. Из вполне естественных для любого примитивного живого существа биологических функций вы создали целую философию. Ваша жизнь — мираж, сон, пустота.
— Мы — это мы. Что ж тут поделаешь. Жизнь моя на исходе, но я ни о чем не жалею. Я любил и ненавидел. Плакал и смеялся. Ел и спал. Меня спасали и предавали. И даже сейчас я не хотел бы поменяться с тобой местами…
…Хромой очнулся и увидел, что разговаривает с пустотой. Все вокруг было окрашено в ядовито-оранжевые тона недоброго венерианского рассвета. Рот его высох, а распухший язык словно превратился в наждачный брусок. Внутренности, казалось, спеклись. Перед глазами все плыло. Он попытался сделать шаг вперед, но какая-то преграда не позволяла ему этого. Прошло немало времени, прежде чем он понял, что упирается грудью в посадочную опору космического корабля. На круглом, уходящем ввысь боку было что-то написано. Ниже шли цифры — 1203.
Это был «Гамма-Эол». Ветер горстями швырял пыль в его открытый шлюзовой люк.
Вода в посеребренных изнутри баках имела чудесный вкус, в холодильниках хранились тонны пищевого льда и тысячи банок фруктовых консервов.
Хромой выпил сразу не меньше чем полведра воды, его вырвало, и он уснул прямо на полу. Спал он двое суток, просыпаясь только для того, чтобы пить снова и снова.
Последующие двое суток ушли на проверку всех систем корабля и на расчет предполагаемой трассы перелета на Марс. Что заставило экипаж бросить корабль, Хромой так и не сумел выяснить. Оранжевый утренний туман стал уже светлеть и уступать место ядовитой желтизне дня, когда корабль благополучно взлетел и пустился в погоню за еле различимой отсюда красноватой точкой — сосредоточием всех доступных и недоступных благ, местопребыванием сказочного Эдема, мечтой всех обитателей Венеры…
В полете он много спал, читал, играл сам с собой в шахматы и размышлял. Выйдя на орбиту Марса, он не стал запрашивать разрешения на посадку и направил корабль в удаленное от всех космопортов место.
Захватив с собой только самое необходимое, он без сожаления покинул корабль, и пошел пешком по барханам красноватого, тонкого песка, уже прихваченного кое-где зарослями светло-фиолетового, специально выведенного для Марса кустарника. Искусственная атмосфера, еще довольно бедная кислородом, но чистая и прозрачная, как где-нибудь на высокогорном леднике, слегка кружила голову.
Вдали Хромой увидел цепочку людей и пошел к ним, загребая ногами песок. Вскоре навстречу ему попался небритый мужчина, одетый в неописуемые лохмотья. Перед собой он толкал тачку, короткой цепью прикованную к его ноге.
— Откуда это ты? — спросил он у Хромого. — Закурить случайно не найдется?
— Я с Венеры, — ответил Хромой.
— С Венеры? А не врешь? — Мужчина бросил ручки своей тачки. — Как же тебя сюда занесло? Ну-ка, расскажи, как вам там живется. Говорят, там лучше, чем в раю.
— Рай здесь, на Марсе, — возразил Хромой. — Это же всем известно. Поэтому я сюда и прилетел.
— Ты что, издеваешься? — мужчина поплевал на ладони и снова взялся за ручки тачки. — Здесь ад. Здесь хуже ада. Хватай, пока не поздно, свободную тачку, а не то тебя загонят под землю, в свинцовые рудники…
Юрий Брайдер, Николай Чадович
Опасное лекарство
По широкой мощеной дороге, проложенной еще в незапамятные времена от Нильских переправ к Городу Мертвых, толпа голых рабов с пронзительными воплями тащила огромную каменную глыбу. Человек двадцать натягивали веревочные лямки, дюжина подкладывала катки, и еще столько же орудовало сзади рычагами. Надсмотрщики бегали вокруг и помогали рабам плетьми. Так, общими усилиями, глыбу доставили, наконец, к подножию недостроенной пирамиды. Одна из граней пирамиды была засыпана землей, поверх нее лежал настил из твердого дерева, который непрерывно поливали водой. Рабы опутали глыбу нейлоновыми тросами, и мощные электролебедки, сначала взвыв, а потом заскрежетав, медленно потащили ее наверх, туда, где она, подобно тысячам других точно таких же каменных монолитов, должна была лечь в памятник богатства и могущества живого образа Солнца, повелителя зримого и незримого мира, вечно живущего фараона Хуфу.
Рядом с пирамидой в тени сикомор сидел на походном стуле управляющий отделением транснациональной компании «Шеп Каллиас, грандиозные строительные работы». Двое юношей знатного рода держали над ним опахала. Вокруг стояли писцы, глашатаи и младшие жрецы Ра. Никогда еще — ни при проходке Критского лабиринта, ни при возведении Вавилонской башни, ни при строительстве Великой Китайской стены — компании не приходилось сталкиваться с такими трудностями. Рабы и земледельцы, согнанные на работы со всех номов Египта, были слабосильны и нерасторопны. Из-за упрямства фараона и жреческой коллегии пирамиду приходилось складывать из монолитных блоков, словно печную трубу. О железобетоне и металлоконструкциях они и слышать не хотели. Зачем эти новшества? Руки неизвестных фанатиков постоянно выводили из строя механизмы лебедок, кранов и скреперов, с таким трудом переброшенных сюда через десятки столетий и тысячи километров. Беспощадное солнце и песчаные бури просто сводили с ума.
Неожиданно одна из глыб сошла с катков, образовав затор. Нервы управляющего не выдержали.
— Бездельники! — Взвыл он. — Я вас научу работать. Стража! Всыпать им.
Толмачи нараспев перевели его слова. Глашатаи, напрягая глотки, повторили их. Надсмотрщики, вооруженные тиссовыми палками и кожаными плетьми, набросились на провинившихся. Управляющий, схватив опахало, тоже полез в свалку.
— Я вас витаминами кормил. Машины перевез, — кричал он, колотя древком опахала по худым коричневым спинам. — Я из-за вас жизнью рискую. Чтоб вы подохли вместе со своим фараоном.
Проворный раб увернулся, и древко опахала переломилось о голову десятника.
Пошатываясь, управляющий вернулся в тень сикомор. Солнце поднималось все выше. Каждый вдох обжигал ноздри, как горячий пар. Гладкая, необъятная, уходящая в небо желтая стена пирамиды слепила глаза. Управляющему вдруг стало нестерпимо тоскливо.
Он все еще стоял так, дрожащей рукой вытирая пот со лба, рабы все еще раскачивали злополучную глыбу, а в окрестных селениях люди продолжали как ни в чем не бывало лепить горшки, черпать воду и молоть ячмень, и в этот момент в небе родился странный глухой звук, похожий на раскаты далекого грома. Земля дрогнула. Одна из глыб, уже доставленная наверх, сорвалась и стремительно заскользила вниз.
Низко над горизонтом появилась ослепительная точка. Она быстро приближалась, обволакиваясь белым пламенем… Пустыня позади нее становилась дыбом и неслась вслед, заслоняя горизонт и небо.
— Боже, — прошептал управляющий. — Темпоральный бомбардировщик.
А вокруг уже метались, зарываясь в землю, слепо давя друг друга, тысячи рабов, воинов, жрецов и земледельцев. Спустя мгновение шквал раскаленного песка и камня обрушился на них. Ударная волна прошлась по человеческому скопищу, как нож бульдозера по муравейнику.
Со скоростью втрое выше звуковой бомбардировщик, окутанный ореолом плазмы, миновал Город Мертвых и вскоре достиг пригородов столицы. Устаревшие зенитки, купленные фараоном за большие деньги у финикийских купцов, сделали несколько залпов и умолкли. Бомбардировщик взмыл вверх и сбросил кассетный контейнер, от которого спустя несколько секунд отделилось двенадцать самонаводящихся ядерных бомб. Среди неистового солнечного сияния они поначалу показались горстью маковых зернышек.
Отыскивая свои цели, бомбы устремились вниз — зловещие семена смерти, которые, едва коснувшись земли, прорастут, распустятся огненными цветами и выше облаков вознесут свою отравленную крону… А потом ветер посеет в окрестных землях радиоактивные дожди, и еще долго будут рождаться слепые, беспалые, анемичные, лишенные мозговых оболочек дети…
Пилот темпорального бомбардировщика Эв Уитмер в это время готовился к переходу в альтернативный мир. Собственно говоря, аппарат, которым он управлял, не имел с обычным бомбардировщиком ничего общего. В длину он имел не менее двухсот метров, а формой напоминал огурец. Его оболочка могла противостоять температурам и давлениям, которые существуют только в недрах звезд. Внутренности бомбардировщика были напичканы сложнейшей аппаратурой, среди которой полулежал, полувисел распятый в своем кресле пилот. Его мозг посредством сотен вживленных в черепную коробку платиновых контактов был подсоединен ко входу бортового компьютера. Сервомеханизмы придавали мышцам силу и быстроту, недоступную живым тканям. Десятки игл различной толщины были готовы впрыснуть, влить или закачать в его тело кислород, кровь, лимфу, транквилизаторы — что понадобится — если любая часть этого тела, будь то железа, сосуд или сухожилие, не выдержат обычных для темпорального перехода нечеловеческих перегрузок и поставят тем самым под сомнение работу мозга и пальцев. Компьютер и великое множество других приборов были как бы частью Эва, так же, как и он, в свою очередь, был частью компьютера и всех имевшихся в бомбардировщике устройств. Таким образом, машина приобретала некое подобие души, а Эв уже не был человеком в обычном понимании этого слова. Во время рейда он не испытывал ни страха, ни растерянности, ни раздражения. Никакая посторонняя мысль не отвлекала его. Стоило ему хоть на мгновение расслабиться, потерять контроль над собой, засуетиться, как игла с соответствующим препаратом тут же вонзалась в вену или через один из контактов в кору головного мозга поступал необходимый импульс.
К тысячам заживо изжаренных, засыпанных пеплом и отравленных радиацией египтян Эв испытывал жалости не больше, чем циркулярная пила к еловым доскам. Лишь покинув бомбардировщик и отсоединив от него свое тело, свой разум и свою душу, он мог испытывать и запоздалый страх, и стыд, и раскаяние. Но это — потом. А сейчас, пока дело не доведено до конца — ни в коем случае.
А дело ему предстояло нелегкое: используя свойства темпоральной установки и беспредельную энергию, которую она черпала из времени, память и аналитические качества компьютера, а также свои собственные редкие способности, опыт и интуицию, перебросить бомбардировщик на сорок веков вперед. Для этого необходимо было покинуть свой мир, все Первичное Пространство и вырваться на просторы могучего и беспредельного материального океана, особой, непознанной пока субстанции, где миры и пространства чередуются, на волнах которой наша Вселенная, подобно миллиардам других вселенных, не более чем пробковый поплавок, и одно из физических проявлений которого люди привыкли называть временем.
Время это не было какой-то абсолютной величиной. В одних пространствах оно неслось, как ураган, в других — ползло, как черепаха. Были времена попутные и встречные. В некоторых пространствах время еще не родилось, в других уже умерло, свернувшись в гравитационном коллапсе вместе с материей. В некоторых мирах время двигалось петлями. В этой невообразимой карусели, работая за пределом человеческих возможностей, пилоту необходимо было найти строго определенное пространство, пронестись с потоком его времени в нужном направлении, а затем, повторив все переходы в обратном порядке, возвратиться в свой мир. В упрощенной форме это напоминало путешествие без паруса и весел по запутанной сети рек и ручьев, то плавных, то бурных, текущих во всех направлениях и многократно пересекающихся.
Немного нашлось бы людей, способных — совершить подобное путешествие. Эв был как раз из таких.
— В великий момент, когда вся нация напрягает силы в справедливой борьбе, ни один сознательный и боеспособный мужчина, вне зависимости от того, в каком веке он родился, не должен уклоняться от выполнения своего священного долга.
Так сказал ему человек с генеральскими погонами и золотым орлом на фуражке, когда Эва прямо из родного дома приволокли в этот чужой, незнакомый мир и поставили перед теми, кто должен был изображать призывную комиссию. Говорил генерал — остальные не успевали и рта раскрыть.
— Мы дадим вам возможность плечом к плечу с вашими внуками и правнуками защищать высокие идеалы гуманизма, демократии и свободной инициативы, которые были дороги нам во все времена, но стали еще дороже сейчас, когда ради их защиты мы вынуждены были начать величайшую в человеческой истории войну, — заливался соловьем генерал, подкрепляя свои слова красивыми, убедительными жестами. — На фоне грандиозных событий, которым суждено предопределить дальнейший ход развития мировой истории, в сложный период, когда отдельные неудачи и измена наиболее нестойкой части союзников отодвигают желанный час победы на неопределенный срок, ваш вклад в общее дело окажется особенно весомым. Службу будете проходить в войсках темпоральной авиации. Это чудо современной науки и техники. Им подвластно даже время.
— Но я, как бы это сказать, не совсем готов к выполнению такой почетной миссии, — сказал Эв. — Я не то что в авиации — в пехоте никогда не служил. Может быть, я смогу быть полезен… не здесь, а там… в своем времени. Я даже проститься ни с кем не успел.
— От лица народа, президента и Объединенного комитета начальников штабов заранее благодарю вас, — закончил генерал. — Уверен, что вы не пожалеете сил, а если понадобится, и жизни, для утверждения величия наших идеалов.
— Направо, — скомандовал сержант, все это время молча стоявший за спиной Эва. — Шагом марш.
— Я же объяснил, что не могу, — сказал Эв в коридоре. — Не то, чтобы я не хотел… Я просто не могу. Я не военный человек. Я раньше учил детей в школе. И даже состоял в пацифистской организации. А тут придется бросать бомбы…
— У нас хватит способов заставить вас жрать собственное дерьмо, а не то что бросать бомбы, — сказал сержант. — Понятно? И чтобы я от тебя не слышал ни одного слова, тля лохматая.
Обычно покинувшие свой мир темпоральные бомбардировщики сперва оказывались в трансцендентном пространстве, которое пилоты называли Бешеным Болотом или Блошиным заповедником. Конечно, можно было попасть и в любое другое трансцендентное пространство, но обычно это был именно Блошиный Заповедник — странный мир, где время текло неравномерно, а привычные физические законы иногда были справедливы, а иногда, неизвестно почему — нет. Это трансцендентное пространство, единственное отличие которого от других заключалось в том, что оно было наиболее вероятным при первом темпоральном переходе, и наиболее изученным, считалось у пилотов ничем не примечательным и совершенно бесполезным. Далее трансцендентные пространства следовали без всякого порядка. Можно было сразу попасть в Пекло — мир, состоящий из одних элементарных частиц, секунда пребывания в котором была почти равна земному году, что с успехом использовалось темпоральной авиацией для возвращения из прошлого. В других же случаях приходилось бесконечно долго блуждать в разнообразнейших пространствах, последовательно пробиваясь через десятки, а то и сотни миров — изученных, малоизученных и совершенно неизвестных, среди которых, очевидно, существовали и такие, для которых даже темпоральный бомбардировщик, способный без вреда для себя пронзить Земной шар, оказывался легкой добычей. Слишком много пилотов не вернулось из рейдов, и некому было рассказать, куда их занесло и какая сила смогла расплющить неуязвимую оболочку, или сквозь непроницаемую для любого излучения защиту добралась до хрупких структур человеческого мозга.
На этот раз Эву повезло. Он прошел Блошиный Заповедник, Второй Ненормальный, Решето, Могилу Кестера, какой-то непонятный мир со встречным движением времени, еще несколько неизвестных пространств, одно из которых оказалось очень сложным, — и очнулся в Пекле. Там он пробыл ровно столько, сколько было необходимо, а затем пройдя в обратном направлении с десяток миров, но уже не тех, а совершенно иных, возник в своем мире в тот же день, час и миг, когда его покинул.