Еще за ними семенил мужичок со втянутой в узкие плечи головкой, несоответственным пузцом и с письменным ящиком на боку.
Толпа заволновалась.
— Эй! Куды прете, шалые?!
— Смотрите, потом не выпустим!
— Во! Сбрякнулись…
— Вы чо? Поджаритесь в собственном соку!
Но пришлецы добрым предостережениям не вняли. Один из них решительно заколотил кулаком по воротам.
Во дворе Стоеросовом хрипло рявкнули знаменитые померанские цербертины. Рявкнули разок, рявкнули два, а потом замолкли, — ученые псины. Предупредили, мол, и хорош. Дальше уж сам соображай!
Прошка соображал недолго — снова затарабанил. Тут в щель просунулась крупнокалиберная пищаль.
— Нутко, не балуй, — доброжелательно посоветовали со двора. — Не время еще.
— Али не признаешь, Абросим? — спросил Прошка.
— Ты, чтоль, Прохор Петрович?
— Да вроде как я.
— Ну и ну! А чего пожаловал?
— А в гости.
— В гости? Сейчас?
— Ну да. Пока еще есть к кому. Отворяй. Праздник же!
— Праздник, как же, — проворчал Абросим. — Черт бы побрал такой праздник! А кто там с тобой?
Обенаус приподнял мокрую шляпу.
— Вот те на… — пробормотал Абросим. — Господин барон! Щас, погодите, псов уйму.
Через короткое время звякнули засовы.
— В самом деле — в гости? — изумлялся Абросим.
— А вот, — Прошка распахнул плащ и показал торчащие из карманов бутылки. — Что, примете?
— Убедительно. Ну, коли не боитесь… Хозяин, конечно, рад будет. Сидит один, сыч сычом, от Алены отбивается.
Прошка оглядел пустой двор.
— А где остальные?
— Бабы, да те, кто послабже, — все сбегли. Остальные спят.
— Спят? — удивился Обенаус. — В такое время?
— Ну да. До полуночи еще далековато, ваша милость. Самое время поспать. А то потом уж не поспишь, когда толпа хлынет.
— Это точно, — подтвердил Прошка.
— Все-таки мало я вас знаю, — признался посол. — Хоть и происхождение общее.
— Так и мы вас не лучше знаем, господин барон. И на кой черт границы устраивают? — посетовал Абросим, запирая калитку. — Жили бы лучше так, как земляне, прародители наши, поживали. Вместе, одним миром. Ан — нет, куда там! Поразбрелись все, отгородились.
— Да вот, без ссор не умеем, Абросим Махмудович. Одичали.
— Вот и я говорю, — вздохнул сторож. — Одичали. Господин барон, извините, проводить не смогу. Вы идите прямиком на красное крыльцо, там двери еще не закладывали. Милости просим! А мне тут присматривать надо. Потому как и впрямь одичали…
* * *
В широких сенях, кто на лавке, кто на сундуке, а кто и прямо на полу, действительно спали крупные бородатые мужики. Самые надежные, не привыкшие по кустам разбегаться. Вся Свиристелова гвардия, с которой хозяин прошел и огни, и воды, и сытны огороды.
У стен вперемешку стояли кистени, пики, бердыши. На гвоздях висели разнообразные сабли и ружья. Были в этом арсенале и четырехфунтовая померанская пушка, и магрибская картечница, и пара морских фальконетов на вертлюгах; однако всю эту артиллерию сгребли в угол и применять, похоже, не собирались.
Один из спящих лениво открыл глаз.
— Эй, Федукаст! А где хозяин? — спросил Прошка.
Мужик зевнул, почесал рыжую бороду.
— Да наверху, в горнице своей. С сестрицей все воюет. Времени сколько?
— Десять скоро.
— А, — сказал мужик. — Рано еще.
И перевернулся на другой бок.
Свиристел, как и было сказано, находился в горнице, но уже не только не воевал, но даже и не отбивался. В одной исподней рубахе, мрачный, лохматый, сидел он у окна, поглядывал на толпу за забором, да прикладывал медный пятак к заплывшей скуле. Над ним, уперев руки в боки, возвышалась грозная Алена Павловна.
— Ехала б ты к тетке Авдотье, — уныло сказал Стоеросов. — Или к Евдокии, они ж тебя любят.
Видимо, не в первый раз уж предлагал.
— Я те поеду, щас вот прямо запрягу и поеду, — тихим от ярости голосом отвечала Алена, — но только с тобой, с главным дурнем Стоеросовым!
— Еще чего. Я добро не брошу.
— Не только добро, ты у меня, петушина, про все свои пики да ружья враз перезабудешь! А иначе…
Тут Алена Павловна случайно взглянула в открытую дверь, сильно смутилась и сразу переменила тон.
— Ох, Альфред, это вы?
— Простите, мы без предупреждения, — сказал Обенаус, снимая мокрую шляпу.
Свиристел повернулся. Некоторое время рассматривал пришельцев одним глазом. Потом присвистнул и встал.
— Тю! Барон? Вот не ожидал. Да ты весь мокрый! Тебя что, тоже в Теклу сбросили?
— Нет, в бочку.
— О! Да кто же?
— Егудиил постарался.
— Вот странно. Мужик вроде серьезный. Чего это он вдруг?
— Да так надо было.
— По дипломатическим соображениям?
— Вот именно, — поежился посол.
Стоеросов рассмеялся.
— Хочешь горячего чаю?
— Какой там чай! Я и впрямь несколько продрог. Прошка вот вина прихватил. Выпьем?
Свиристел оценивающе глянул на бутылки.
— Что такое, шерис?
— Нет. Бонси урожая восемьсот пятнадцатого года.
— Э! Бонси. Это ты лучше Аленке подари, любит она вашу сладость.
— Извините, Альфред, — краснея, сказала Алена. — Я на минутку вас оставлю.
— А, — усмехнулся Свиристел. — Иди, иди, прихорашивайся.
Алена стала совсем пунцовой, стрельнула в брата гневным взглядом, но при гостях сдержалась, ничего не ответила. Вместо этого выбежала, придерживая пышные, бауценской моды юбки.
Свиристел пошарил под столом, достал оттуда внушительную бутыль. Зубами выдернул пробку, понюхал. Налил сначала три чарки, а потом, заметив жмущегося в углу Кликуна, плеснул еще и четвертую.
— Эге! И стряпчий с вами. Барон, да ты, никак, покупать пришел?
— Есть такое предложение, — подтвердил Обенаус. Хозяин взял его за плечи, повернул к окну и одобрительно покачал головой.
— Молоде-ец! Я из тебя знаешь какого купчину могу сделать? Только держись! Хотя ты и сам не промах. Ай да Альфред! Хватка есть, есть, признаю.
Свиристел поднял чарку.
— Ну, будь здоров! Только залпом пей, иначе захлебнешься. Стоеросовская водка — это тебе не бонси, и даже не кавальяк. От нее, знаешь ли, малярийные плазмодии дохнут.
— Слышал, — кивнул Обенаус.
Он опрокинул чарку и шумно выдохнул.
— Тьфу ты, горечь какая!
— Так на коре настоена.
— На коре дуба?
— Нет, хинного дерева.
— А! Остроумно.
— Ну да. Не водка, а гольная польза. От нее даже умнеют.
— За имение больше половины цены дать не могу, — сипло сообщил Обенаус.
— Во, сработало. Что ж, и на том спасибо. Мне сейчас торговаться глупо. Думаешь, помирать охота?
Прошка протянул перо и чернильницу. Свиристел подмахнул бумаги. Стряпчий молча поставил печать и тоже подписался. Ему дали денег, налили другую чарочку, с тем и выпровадили.
— Вот еще что! Помирать… — сказал Обенаус, усаживаясь на лавку. — Жить надо, Свиристел, жить! Теперь ты свободен, деньги есть. А чтобы не скучал, предлагаю чин лейтенанта во флоте его высочества.
— Не, спасибо, на службу не пойду.
— Почему?
— Ты же сам знаешь, буйный я. И свободу люблю.
— А если по контракту?
— По контракту? Пожалуй, что можно, — оживился Стоеросов. — Только если всю мою команду возьмешь.
— Возьму. Этаких-то молодцов не брать!
— А чего делать надо?
— Проводник нужен по Изгойному.
— Хаживал, хаживал.
— А еще нужно помочь через покаянский флот прорваться.
— Ага, вот это уже покруче. Через флот, значит.
— Через флот. Что, сможешь?
Свиристел почесал лохматую голову.
— Не сможешь?
— А сколько, по-твоему, покаянских кораблей сейчас стерегут выход в море?
— Двадцать.
— Нет. Уже двадцать три. Вчера приплыл Кусай Горошко на своем скампавее. Так он еще одну эскадру приметил. Со стороны Ситэ-Ройяля шла. Между прочим, под флагом шеф-адмирала.
— Сам Василиу?
— Наверное. Всерьез они за блокаду взялись.
— Ну, с нашей стороны тоже не мальчонка плывет.
— Уолтер?
— Да.
— Это хорошо. Серьезный мужик, головастый. А вот сколько у него кораблей будет? Ты не бойся, никому не скажу, даже если не сторгуемся.
— И не думал, — строго сказал Обенаус.
— Думал, думал, — усмехнулся Стоеросов. — Должность у тебя такая — думать про народ одно нехорошее. И при этом улыбаться. Ну, сколько?
— Десять, — улыбнулся барон.
— Десять — это всего. Ты мне скажи, сколько из них боевых?
— Семь.
— М-да. Семь — это не флот. Всего лишь эскадра.
— Зато какая! В нее входят все три наших линкора серии «Магденау».
— Вот это и плохо. У линкоров осадка большая, не в каждый пролив протиснутся.
— Покаянские линкоры в воде сидят еще глубже.
— Верно. Зато их много.
— Так что, не возьмешься?
— Ну почему? Авось пробьемся. Берусь, Германыч. Есть кое-какие мыслишки.
— Прекрасно. Сколько скампавеев можешь снарядить?
— А чего снаряжать, они готовые. Только народу от силы на один наберется. Поразбежались все, а собирать не хочу. Побежали раз, побегут и два. Да и задерживаться в Муроме, сам понимаешь, мне сейчас не резон.
— Что ж. Один, так один. Уверен, пользы ты принесешь много и с одним скампавеем. Вот вексель и письмо для адмирала. Только смотри, не перепутай! Ни то, ни другое не должно попасть к люминесценцию.
— Хо-хо! Не попадут. Особенно вексель.
— По рукам?
Стоеросов легонько стиснул узкую кисть посла. Тот все же охнул.
— Свиристел, сделай для экспедиции все как надо, — сказал Обенаус, тряся рукой. — Как надо сделай, лично тебя прошу.
— Табурет твою лавку! Барон, ты ж меня из петли вынул. Что я, не уважу, что ли? Давай поцалуемся.
— Погоди. Можно еще твоей огненной отведать?
— Германыч! Мужик ты не хилый. Но не муромских же кровей. Выдюжишь?
— Наоборот, я без этого не выдюжу, честное слово. Да и бабка у меня все же четырховская была. Авось поможет, заступница. Такое надо тебе сказать… Прямо и не знаю, с чего начать.
— Эге, так ты еще не все сказал?
— Нет.
— Загадки да загвоздки. Ладно, смотри сам. В выпивке тут никому не отказывают. Давай, наливайся храбростью.
* * *
Неизвестно, чего ожидал Стоеросов, но того, что случилось, он явно не предвидел.
Обенаус отчаянно опрокинул чарку, совсем по-муромски крякнул, а потом вдруг взял да и бухнулся на колени.
— Ну во-от, — укоризненно протянул хозяин. — Предупреждали же!
Обенаус глянул снизу вверх пропащими глазами и засипел неразборчивое.
Свиристел покачал головой.
— Прямо повредился, барон померанский…
И был прав. Однако голову барон померанский потерял не от лихой стоеросовской водки. Покорежило его совсем другое, зато куда сильнее.
— Чего нужно-то? — не понял Стоеросов, потирая заплывший глаз. — Может, квасом запьешь? Или рассолом огуречным?
Обенаус прокашлялся.
— Свиристел Палыч! Не поможет мне квас… Прошу я у вас руки Алены Павловны. Только она и поможет.
— Какой еще Алены Павловны? — не понял Стоеросов.
— Да Алены Павловны Стоеросовой. Сестрицы, то есть вашей…
— А! Эге. Так это ты что, про Аленку намекаешь?
— Ну да. Вот-вот, — пробормотал посол. — Про Аленку.
Свиристел замолчал в большом удивлении. И не только он. Даже пройдоха Прошка выглядел обалдело. В общем, послы — народ скрытный. Но Обенаус превзошел всех. Только о стряпчем позабыл в страстях своих. И понять его можно, все же человек, хоть и дипломат. Размяк, расслабился, не поостерегся, не поискал длинных ушей.
А зря. Тот Кликун в углу прятался, за дверью. Ушами шевелил, шельма, смекнул, что сейчас не до него.
— Альфред! Ты… того, встань с полу, — сказал Стоеросов. — Штаны же перепачкаешь! Панталоны свои дипломатические.
Перебирая руками по стенке, Обенаус поднялся.
— Алену-то спрашивал, жених?
— Спрашивал, П-палыч.
— Ну, чего она ответила, догадываюсь.
Стоеросов выпил, посмотрел на жениха грустно и серьезно.
— Сестренку мою не обидишь, знаю. А если в Поммерн увезешь, так оно и лучше будет. Нравы у нас пока что диковатые, как известно…
Тут Свиристел страдальчески поморщился.
— Слушай, — сказал он. — Если мальчонка у вас получится, назови Павлушкой, лады? В честь родителя моего. А то и не знаю, смогу ли сам уважить.
— Т-так вы согласны? — запинаясь спросил барон.
— Я-то?
Свиристел отвернулся, смахнул что-то с бороды, и вдруг рявкнул:
— Аленка! Где ты там прячешься?! Ну-ко, озорница, стань перед мужем своим!
* * *
За дверью послышались торопливые шаги.
Алена вошла, низко кланяясь. Нарядная, в лучшем своем сарафане, пахнущая иноземными духами. С косой, заранее уже упрятанной под платок.
На вытянутых, дрожащих руках, несла она бархатную подушечку, а на подушке — символ женской покорности. Злую, змеей свернутую плеть.
Просвещенный померанский барон ужаснулся.
— Алена Павловна! Голубка моя, да как вы могли подумать-то такое…
— А ты не спеши, не спеши, Альфред, — вдруг захохотал Стоеросов. — Пригодится еще!
Потом повернулся к Алене и сказал:
— Ну что, сестренка? Откомандовалась?
— Спасибо тебе, Свиристелушко, — кусая губы, сказала Алена. — Век молиться за тебя буду! Скучать буду…
Она заплакала, уткнулась в братину грудь и тихо спросила:
— Прошка сказывал, что имение ты продал. Уедешь теперь?
— Теперь-то да, теперь-то что? Можно.
— Ох, слава те, господи! Услышал молитвы… А к нам вернешься? Обещай!
— А чего? Вернусь, — сказал Стоеросов. — К вам — вернусь. Запросто. Только не с той стороны, куда ухожу.
Обенаус покачнулся.
— С любой, Свиристел… Ну что тебе сказать? Покуда я жив, мой замок — твой дом. Только вот что…
— Что?
Обенаус качнулся сильнее, вцепился в плечо нового родственника и сообщил, что после кавальяка, шериса и стоеросовки пить больше не сможет.
— Да уж, зятек, — сочувственно кивнул Свиристел. — И не стоит. Впрочем, Аленка особо-то и не позволит, присмотрит она за тобой.
— Давайте посидим на дорожку, — предложила Алена.
И они сели. А Прошка выскочил, закрыл за собой дверь и плотно прижался к ней спиной.
— Господи, господи, — бормотал он. — Ну пошли ж ты и мне кого-нибудь. Всех, ну вот всех сегодня люблю. До ужаса! А поцеловать некого…
И тут он увидел Кликуна.
— Ба! Есть, значит, кого. Ах ты ж… скотина безрогая! Ну, ты и тупой же ты угол. Ах ты ж… тригонометрия!
Он выволок стряпчего, от всей души двинул в подлую рожу, а под зад пинком наладил.
Кликун, не проронивший за время визита ни слова, остался верен себе и на этот случай, — по лестнице скатился все так же молча.
Падал умело, сберегая голову, кошель да письменный ящик. В общем, привычен был мужчина.
* * *
Мужики в сенях вставали, потягивались, разбирали оружие и по одному исчезали в узкой дверце, ведущей в необъятные подвалы Стоеросовой домины. Там, меж винных бочек, уж был открыт лаз; в подземном ходе горели лампады.
А Прошка раздобыл кисть с ведром известки, после чего вышел на улицу.
Толпа заволновалась.
— Эй, Прохор! Ну что, ну как там? Свиристел бороняться будет или в Изгойный подастся?
— Щас, — важно сказал Прошка и принялся малевать на воротах корявые буквы:
ПРОДАНО.
СОБСТВЕНАСТЬ КУФЮРСТА ПАМЕРАНСКАВО
Толпа заволновалась сильнее. Прошка поставил точку, полюбовался, потом добавил:
И БАРОНА ИХНЕГО
ИМЕНЕМ АЛЬФРЕД
— Прохор, Прохор! Это как то есть продано?
Прошка уселся на скамеечку, достал кисет.
— Обыкновенно, — сказал он. — За деньги.
— Э! Погоди закуривать. А Свиристелка где?
Толпа придвинулась поближе. Прошка невозмутимо положил ногу на ногу и выпустил замысловатое колечко дыма. Потом поманил пальцем ближайших и шепотом сообщил: