— Свиристел? Да в бегах. Сам посуди, где ж ему быть?
В толпе заспорили. Через некоторое время вперед выдвинулся толстый кривоглазый отец Бонифаций, игумен монастыря Святаго Перенесения и первейший собутыльник покойного Агафония.
— Сбег там Свиристелко али не сбег, — это еще проверить требуется, — заявил он. — Верно говорю, ребяты?
В толпе одобрительно зашумели. Прошка пожал плечами.
— А кто же против? Давайте ваших выборных. Человек десять, пожалуй, довольно будет.
— Э, нет, десяти маловато, — тут же заспорил игумен, алчно косясь на терема, в которых много чего прихватить можно. — Эвон сколько понастроено! А если не убег? А ежели притаился яко аспид? Что тогда?
После долгих препирательств остановились на тридцати, да еще и с оружием.
— Вдруг аспид не один притаился? Как выскочат…
— Хрен с вами, — сказал Прошка, прикидывая, далеко ли уплыл Стоеросов. — Только факелы загасите, а то пожгете все. Эгей, мурмазеи! Слышите меня?
— Слышим, не кричи. А чо?
— Сей же час бочки с хинной выкатят. Покупку обмывать будем?
— Ну ты и спросил! — удивились передние.
— Чего? Как? Сколько? — волновались задние. — Хинная? Да много ли бочек-то будет?
— А сколько выпьете, — сказал Прошка.
И подумал, что хоромины, пожалуй, не пожгут. Все остальное уцелеет едва ли.
* * *
И покатились бочки к главным воротам. Туда же хлынули осаждающие, быстро превращаясь в жаждущих. Пользуясь удобным моментом, Обенаус вывел свою невесту через боковой выход.
Алена ушла в чем была, только прихватила кошелку с портретом родителей да личными драгоценностями. По дороге несколько раз оглядывалась на бывший дом брата, где выросла, и где сейчас шастала волосатая, вороватая и вонючая компания Бонифация.
Кусала губы.
— Ничего, — мягко сказал Обенаус. — Главное, все живы. Остальное восстановим.
— Да, конечно, — сказала Алена. — Только не вещи мне жалко. Понимаешь, где люди живут ладно, с любовью, есть домовой. Такой добрый домашний дух. Его вот опоганили…
Обенаус развел руками.
— Да нет, Альфред, что ты! Как можно тебя упрекнуть? Ты сделал все, что мог. Ты мне Свиристела спас! Из-за одного этого вечная я должница. Но когда вернусь туда… — Алена вновь оглянулась. — Когда вернусь, лично все полы перемою. Отскоблю, вычищу, а половики сожгу. Чтоб и запашники малой от стада не осталось!
— Все, что захочешь. Хозяйка там остается старая.
Алена улыбнулась.
— Старая?
— Ох, извини! Прежняя, я хотел сказать.
— Извинения приняты. Ну, барон, отвечайте.
— Что?
— С чего начнется моя новая жизнь?
Алена сказала эти слова с нарочитой небрежностью, но Обенаус прекрасно почувствовал всю ее напряженность.
— Начнем с того, что повернем за угол, — буднично сказал он.
— И что там, за углом? Чудеса начнутся?
— Никаких чудес. Там нас ждет обычный экипаж. В нем мы быстрее доберемся до вашего второго дома, моя баронесса.
* * *
Обенаус, конечно, кокетничал, называя экипаж обычным. Эту двухместную, легкую и до невозможности изящную коляску изготовили на каретной фабрике Бауцена специально для Чрезвычайного и Полномочного посла курфюршества. Даже в сумерках ее корпус благородно отблескивал лаком. Полупрозрачные занавески на окнах уютно светились благодаря внутреннему фонарю. Рессоры же были таковы, что когда кучер соскочил с козел, коляска вздрогнула как живая, а потом еще пружинисто качнулась.
— Вот, Ермилыч, — сказал барон, — познакомься со своей хозяйкой.
— Очень рад, — сказал кучер. — Но осмелюсь доложить, я знаком с ней пораньше вашей милости. С тех пор, как она была еще во-от этакого росточка, — рукою в белой перчатке Ермилыч провел линию где-то на уровне колеса.
Затем той же рукой он сдернул с головы цилиндр и низко поклонился.
— Добро пожаловать, Алена Павловна. Добро пожаловать, голубушка!
Вместо ответа Алена поцеловала его в бритую щеку.
Обенаус улыбнулся и собственноручно распахнул дверцу. При этом почти до самой земли опустились складные ступеньки.
— О, как удобно, — сказала Алена. — Чудеса все же начинаются, да?
— Только начинаются, — заверил Ермилыч.
Потом наклонился и шепнул:
— Мосты скоро разведут.
— Так чего же мы ждем? Вперед!
Обенаус поставил ногу на ступеньку и тут его сильно повело в сторону.
— Что такое? — спросил Ермилыч, подхватывая хозяина. — Вы не ранены?
— Еще как! Но не думаю, что смертельно. Во всяком случае, мое лекарство теперь со мной.
— А, — с облегчением сказал кучер. — После свадьбы заживет. Только, герр посол, у меня есть добрый совет. Даже два.
— Да? Какой же… то есть какие?
— Не открывайте сами дверцу кареты и не пейте больше хинную. То и другое — по моей части.
— А. По-последую. Завтра.
Барон с трудом поднялся в экипаж.
— Алена, — с огорчением сказал Ермилыч. — Ты не думай, он не такой. Почти не пьет! Вообще… впервые вижу.
— Я знаю, знаю, — успокоила Алена. — Это он из-за меня так… пострадал.
Ближайшего будущего она уже не боялась. Чего и добивался Обенаус. Но из роли не следовало выходить слишком быстро. Он откинулся на подушки, закрыл глаза. Потом не удержался и положил голову на плечо Алены. Якобы случайно. А та не удержалась и его поцеловала. Думала, что спит.
И оба поняли, что ошибаются.
— О, о… Да вы, сударь, хитрец!
Обенаус был вынужден открыть глаза.
— Ах, сударыня, до чего же хорошо, что вы — не посол Пресветлой Покаяны.
— Бр-р… Еще чего! Послушай, Альфред, ты потерпи. Не приставай ко мне прямо сейчас, ладно?
— Душа моя! И не думал, — соврал посол Поммерна.
— Душа — да. Уже твоя, — сказала Алена. — А думать, — еще как думал.
И показала розовый язычок. Тут барон сомлел и закрыл глаза. Уже непритворно. Понял, что этот противник ему не по силам. Сила как раз и состоит в знании собственных слабостей. Что, впрочем, не спасает от неожиданностей.
— Я хочу тебя трезвого, — вдруг прошептала Алена. — Совсем — совсем трезвого… Понимаешь?
— Совсем? Совсем уже не смогу, — с неожиданно прорвавшейся болью признался Обенаус.
— Ох, бедненький…
И Алена порывисто прижала его к груди. Неизвестно, чем бы все закончилось, но тут экипаж остановился.
— Ваши милости, — радостно крикнул Ермилыч. — Домой, домой прибыли!
* * *
Наскоро поправив одежды, оба смущенно выбрались из коляски.
Распахнулись ворота. В уютном, залитом светом газовых фонарей дворике посольства собралась вся охрана. В парадной форме, со всеми своими нашивками, саблями и медалями. Уже все про всё знали.
Вперед шагнул высоченный, по самую макушку налитый силой вахмистр. Как ни странно, он волновался и оттого забавно перепутал слова:
— Господин посол! Разрешите доложить: за время вашего происшествия никаких отсутствий не наблюдалось. Вахмистр Паттени!
Откозыряв, Паттени ступил в сторону.
— Здра-жела, ваше прество! — рявкнули егеря.
Потом нерешительно примолкли.
— Ну, а чего испугались, вояки? — все еще волнуясь и оттого хмуря брови, спросил вахмистр.
И егеря рявкнули совсем не по уставу:
— Па-здрав-ляем!
Алена испуганно прижалась к Обенаусу.
— Вот спасибо… спасибо вам, братцы, — растроганно сказал тот. — Кавальяк еще есть?
— Так точно.
— Выкатить. Всем пить за здоровье баронессы!
— Кроме часовых, — поспешно вставил Паттени.
— А, да. Наш друг-г проконшесс не дремлет… Идем, Алена Павловна. Здесь тебя в обиду не дадут!
* * *
В вестибюле их ожидал седой, роскошно одетый старик.
— Добро пожаловать, баронесса! Позвольте представиться: Норуа, ваш дворецкий.
И старец с достоинством поклонился.
— Вы только больше мне не кланяйтесь, а? — жалобно попросила Алена.
— Как прикажете, ваша милость, — сказал Норуа и почти не поклонился.
Потом внимательно глянул на хозяина.
— Покои для баронессы готовы, ваша милость. Фрау Берта ждет наверху, она все покажет.
Обенаус удивился. Инициативу в столь щепетильном деле Норуа мог проявить только по очень важной причине.
Алена выглядела растерянной.
— Мне… идти?
— Да, дорогая. Постарайся как следует отдохнуть. Завтра предстоит много хлопот.
— Каких хлопот?
— Приятных! Пора заказывать свадебное платье. Фрау Берта тебе поможет.
Алена нерешительно поднялась по лестнице. Наверху обернулась.
— Значит, до завтра, да?
Обенаус грустно кивнул.
— Что случилось? — спросил он, когда будущая баронесса скрылась.
— Приходил господин Егудиил, ваша милость.
— Ты расплатился?
— Разумеется, герр барон. Не в этом дело. Господин Егудиил просил передать, что нынешней ночью бубудуски что-то затевают. Нечто, связанное с одним из муромских мостов.
— С мостом?
— Да. И еще вам пришла шифрованная телеграмма из Адмиралтейства.
— Где она?
— Лежит на столе в вашем кабинете, господин барон.
Обенаус без лишних слов взбежал по лестнице.
Телеграмма оказалось очень короткой. В ней сообщалось, что «Бумеранг» пролетит в ночь на 8 июля. Примерно за час до сведения муромских мостов.
7. СКРИПУЧИЙ МОСТ
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ ТУБАНУ ДЕВЯТОМУ,
БАЗИЛЕВСУ-ИМПЕРАТОРУ
ПРЕСВЕТЛОЙ ПОКАЯНЫ
1.
Сир!
27 мая сего года у мыса Мекар померанские корабли подверглись беспричинной атаке со стороны Императорского флота. В ходе боя легкий фрегат «Сенжер» потоплен, линейный корабль «Прогиденс» получил повреждения, а многие люди безвинно погибли.
Случившееся имеет все признаки классического casus belli. Тем не менее в Ноте правительства Поммерна, переданной Вашему Посланнику в Муроме г-ну Пакситакису Гийо, предлагалось мирное разрешение этого прискорбного инцидента.
Увы, никакого ответа на свои предложения мы не получили. Вместо этого императорским флотом задержаны уже четыре принадлежащие частным померанским фирмам торговых судна. Их грузы конфискованы, а команды подвергнуты незаслуженному заключению.
2.
Ваше Величество!
У меня сложилось впечатление, что некие силы сознательно провоцируют столкновение наших государств. Очень жаль, но средства, примененные для этой цели таковы, что Мы не можем оставить их без внимания. От имени родственников погибших, от всех ветвей власти двенадцати Федеральных земель и от себя лично выражаю решительный протест по поводу данных недружественных действий. С глубоким сожалением сообщаю, что на совместном заседании обеих палат курфюрстентага принято решение денонсировать Договор о перемирии от 23.10. 813 года. Ео ipso: с полуночи на 12.07. 839 г. курфюршество Поммерн считает себя свободным от всех обязательств по данному Договору.
3.
Ваше Императорское Величество!
Зная Ваш широкий нрав властелина крупнейшей державы Терраниса, мне трудно представить, что Вы были своевременно извещены об упомянутых событиях. Заверяю, что если Вы найдете возможным благожелательно согласиться на весьма умеренные предложения, изложенные в нашей Ноте, ответные военные меры Поммерна будут непременно прекращены, ибо с нашей стороны все действия такого рода есть всего лишь способ вынужденной защиты. В любом случае приношу свои извинения за возможные непреднамеренные неудобства для Вашего Императорского Величества и Вашего Двора.
С глубочайшим уважением
Бернар Второй, курфюрст Поммерна
* * *
Минул буйный Иванов день.
В церквях отпели покойников, потеряли голос вдовы. В трех дворах залили пожары. Тишь воцарилась во славном граде Муроме. Светлая июльская ночь то ли была, то ли ее и не было; после захода Эпса прошла лишь пара торопливых часов, тьма так и не успела сгуститься, а за розовыми вершинами гор уже занималась новая заря. Но птицы пока не проснулись. Еще крепче спали люди.
А тот, кто не спал, тяжело от этого страдал. Мостовому старшине Тимофею Кликуну показалось, что задремал-то он на какой-то секунд несерьезный, но когда случайно клюнул носом в перилу и оттого проснулся, над Рудными горами уже показывался краешек светила.
— Вот черт, — сказал Тимофей и перекрестился. — То есть хвала тебе, Пресветлый, конечно.
Было еще очень рано.
Господин Великий Муром, утомленный недавними водолейными, а потом и винными буйствами, все еще спал поголовно. Но вот мостовому-то старшине спать не полагалось. Пока его подмастерья канаты проверяют, оси да храповики смазывают, должен старшина стоять наверху. Чтобы считать посудины проплывающие туда-сюда, пуще всего — иноземные. Дело это денежное, сиречь особо важное. Тиуны казначейские потом именно по счету старшин пошлину начисляют, а это немалый доход приносит Господину Великому Мурому.
Еще мостовой старшина должен посматривать, не тонет ли кто спьяну-сдуру. После Иванова дня такое могло случиться запросто. И на этот злополучай к опоре каждого муромского моста был ялик казенный причален, а при ялике полагалось держать двух матросов, трезвых и здоровых.
Тимофей грозно перегнулся через перила.
— А ну! Спите, шельмы?!
Спасатели встрепенулись.
— Не, дядько Тимофей! Да ни в одном глазу. Мы службу знаем! Вы чо?
Но один как бы невзначай сунул руку за борт, а потом лицо протер.
* * *
Тимофей усмехнулся.
Ребята здоровые, молодые. А по молодости сон сильно забирает. Дремали, конечно. Да ладно, ночь спокойная. С вечера только один скампавей и прошел. То был «Ежовень» стоеросовский.
Шибко гребли мужики Стоеросовы. Такие буруны развели, что ялик закачался. Оно и понятно — удирали. Тимофей, конечно, записывать не стал — чего бы мурмазей не натворил, он остается мурмазеем, а со своих не берут, — только крикнул:
— Эй! Надолго уходишь, Палыч?
Свиристел глянул снизу и рукой махнул.
— Да пока посадника нового не выберете.
— Это надолго, значит, — кивнул старшина. — Тихон сидит крепко. Ну, добрый вам путь!
— И вам счастливо оставаться, — усмехнулся Стоеросов. — Деритесь поменьше!
И уплыл.
Едва ли не через полчаса после Стоеросова проплыли скампавей с родичами усопшего диакона, якобы догонять, но те гребли потише. Не слишком-то им хотелось настигать буйного Свиристела. Да и по Агафонию не очень убивались, поелику тоже не ангел был. Так, обычай справляли.
А потом река долго оставалась пустой и развлечений для Тимофея не предоставляла. Уже за полночь на восьмивесельном баркасе куда-то по своим делам отправился посольский дьяк Палатцев. Еще через час вернулся.
Тимофей оживился.
— Чего хмурый такой, а, Кирилло Васильич? — крикнул он.
Дьяк с досадой крякнул.
— Протест везу дипломатический. Самому посаднику.
— Во как! А от кого?
— От Покаяны. Охломоны какие-то в посольство вломились.
— Да ну! Во двор или в хоромы?
— В самое что ни на есть нутро.
— Ого!
— Мало того, что вломились, неприкосновенного посла во двор выволокли да в мокрую бочку посадили.
— Этого, Гнильйо?
— Этого, этого.
— Вот здорово, — изумился Тимофей.
Дьяк так не считал.
— Кому — здорово, а мне теперь — иди, расхлебывай эту бочку. Ты же слыхал, в устье Теклы люминесценций целый флот держит. А вдруг тот Гийо после бочки расчихается?
— Не расстраивайся, Кирилло Васильевич, — сказал Тимофей. — Нужно будет, так и самого люминесценция в бочку макнем, не впервой. Хорошая баня ни одному сострадарию не помешает.
Спасатели в ялике заржали. Палатцев глянул на них неласково, обозвал какими-то приматами, да на своих гребцов цыкнул.
Те, ухмыляясь, навалились на весла.