— Кайминшоу! — закричал монах Куй. — Это Кайминшоу!
Это действительно был легендарный и почитаемый в Китае Кайминшоу — чудовище с одним телом и девятью головами. Ростом он был в один чжан, туловищем напоминал тигра, а все девять лиц у него были человеческие. Считалось, что Кайминшоу охраняет девять врат священного дворца на древней горе Куньлунь. Но где Куньлунь и где Шамбала!
Путники остановились. Кони дрожали и хрипели, грызя удила. Кайминшоу опустился на землю, его тело грациозно изгибалось, а девять лиц на девяти головах смотрели весьма приветливо.
— Мир вам, путники! — сказало чудовище.
— Мир тебе, великий Кайминшоу, — поклонились наши герои.
Мой-нян вышла из повозки и опустилась на колени перед чудовищем, надеясь, что ее красота и беззащитность смягчат сердце исполина.
Кайминшоу внимательно оглядел Мой-нян и благосклонно улыбнулся ей.
— Какая красавица, — сказал он. — И верно, не замужем.
— Не замужем, великий князь, — кивнула Мой-нян.
— Куда держите путь, смертные? — спросил исполин.
— Мы идем в Сангё, о господин, — сказала Мой-нян.
— Что нужно вам в Сангё?
— Там на горе есть храм Благого Восьмеричного Пути, — продолжила Мой-нян. — Мы должны совершить там моление согласно приказу принцессы Ченцэ. Она скоро выходит замуж и хочет заручиться поддержкой Небес.
— Благое дело, — кивнуло чудовище.
— О великий, — обратился монах Куй к исполину, — а что тебя заставило покинуть гору Куньлунь и оставить без присмотра девять священных врат?
Исполин вздохнул. При этом все его девять лиц прослезились.
— Я очень одинок, — сказал он. — И уже несколько тысяч лет подряд подавал Небесным Чиновникам прошения о даровании мне подруги жизни. Но мои прошения оставались без ответа на том основании, что у меня девять голов, а значит, я уж как-нибудь сам себя развлеку. Но я продолжаю изнывать от одиночества. Послушайте, смертные! Среди вас я вижу женщину, прекрасную, как весенняя роса на лепестках лотоса…
Мой-нян зарделась. Чудовище было жутковатое, но обходительное. К тому же девять лиц выглядели вполне симпатично.
— Отдайте мне эту женщину в жены, — вещал меж тем исполин, — и я озолочу вас! Каждому я подарю дворец, шелка и яшму на горе Куньлунь, ведь я там хозяин… Ну? Что же вы молчите?
Разбойники озадаченно переглядывались. Потерять Мой-нян вовсе не входило в их планы.
— О великий! — наконец подал голос Друкчен. — Эта женщина уже обручена со мной.
— Дудки! — вдруг подала голос Мой-нян. — Ничего я с тобой не обручена. Кайминшоу, господин, если вам угодна моя жизнь и красота, можете взять ее.
— Благодарю тебя, красавица, — сказал исполин. — Как тебя зовут?
— Мой-нян, господин.
— Я буду звать тебя Цветок Лотоса На Заре, дорогая, — сказал Кайминшоу. — Ты не пожалеешь о том, что пошла со мной. Я усыплю твой путь нефритом и жемчугами, облачу тебя в шелка и парчу, а что касается любви… Тут ты ни в чем не будешь обделена.
— Благодарю тебя, о господин, — поклонилась Мой-нян. — Она повернулась к разбойникам и сказала: — Я нашла наконец свое счастье. Друкчен, прости, но насчет тебя я ошибалась…
— Ты говорила, что пойдешь за мной как нитка за иголкой, — пробормотал жалобно Друкчен.
— И я пошла! Но обстоятельства изменились, сам видишь. Человек не должен отказываться от удачи, что сама идет в руки. Не обижайтесь, братцы. Продолжайте свой путь, а я буду молиться за успех вашего предприятия, сидя на горе Куньлунь.
Сказано — сделано. Кайминшоу посадил на спину коварную Мой-нян и взмыл в небеса. Удальцы долго провожали взглядами темную точку.
— Вот и лишились мы Мой-нян, а «Озорная пташка» — своей хозяйки. Зря ты подарил ей браслеты, господин, лучше бы мы их пропили.
— Сделанного не воротишь, — мрачно сказал Друкчен. — Выпрягите мулов. Пусть пасутся тут. А повозка больше не нужна.
— Нет, она нам пригодится, — сказал Лей. — Мало ли что случится в пути.
— Хорошо, тогда пусть кто-нибудь сядет в повозку, а коня поведем в поводу.
Монах Куй сел в повозку как самый старый, а коня его повел в поводу Пей.
Так они продолжали свой путь — усталые и обозленные на женщин.
— Нет никого коварней женщины! — громко сетовал Друкчен. — Она обовьется вокруг твоего сердца как золотая змея, а потом ужалит, и ты покойник!
— Ну вы еще не покойник, дорогой господин, — успокаивали его разбойники.
— Я поверил этой Мой-нян! Она мне нравилась! Я бы, может, даже женился на ней!
— О, женщины, подобные Мой-нян, не годятся для семейной жизни, — сказал с видом знатока Жуй Железная Крыса. — У них в крови тяга к изменам и вольнице. Ее не заставишь сидеть дома за ширмой и прясть шерсть!
Так, кляня женщин и рассказывая истории о самых коварных из них, наши удальцы добрались до небольшого леса. Расположились на опушке и решили, что самое время для привала. Солнце клонилось к закату, становилось прохладнее, и разбойники решили разделиться: Жуй, Дуй и Куй разбивали лагерь и занимались костром, а Лей, Пей и Друкчен пошли поохотиться, чтобы раздобыть всем ужин. Не пресными же лепешками питаться настоящим мужчинам!
Друкчен шел неподалеку от своих товарищей и держал на изготовку лук и стрелы. Он еще ни разу не стрелял из лука в Шамбале, но так уж получилось, что в прошлой своей жизни он занимался спортивной стрельбой из лука и кое-какие навыки у него остались.
Неожиданно перед ним промелькнуло серое пятнышко. Друкчен мгновенно прицелился и вдруг услышал:
— Добрый господин! Не убивай меня!
Друкчен всмотрелся в переплетение листьев и веток и увидел зайца.
— Заяц! — воскликнул он. — Вот добыча на ужин!
И снова услышал:
— Добрый человек! Не убивай меня!
Друкчен и руки опустил — на человечьем языке разговаривал заяц. Да еще на мандаринском диалекте!
— Заяц! — обратился к нему Друкчен. — Ты что, разумный?
— Да, я разумный заяц, живущий на луне, — сказал зверек. — Этим я отличаюсь от своих собратьев. Я живу на луне, служу Лунной богине и толку в ступке траву бессмертия.
— Как же ты попал с луны на землю?
— Я уронил пест, которым толок траву. Вот и ищу его. Как только найду, вернусь на луну.
— Бедняга, — посочувствовал зайцу Друкчен. — Что ж, не стану тебя губить, хоть и останутся мои друзья без ужина.
— Спасибо, добрый господин. А твои друзья без ужина не останутся. Я пошлю им удачу именем Лунной богини!
И заяц ускакал, а Друкчен пошел обратно к костру. Дорогой он подстрелил двух жирных фазанов, так что, можно сказать, не зря прогулялся. Друзья его тоже настреляли много дичи. На опушке уже горел костер, наступили сумерки.
Монах Куй выпотрошил и ощипал дичь, нанизал ее на вертел и принялся жарить. Молодцы достали из повозки котелок и стали варить рис. Заодно достали и доброго вина, чтоб не так было скучно коротать вечерок.
— Эх, была бы с нами Мой-нян, — вздохнул Жуй, — она бы исполнила танец осы, все было бы веселее.
— Забудь и не береди раны, — сурово прикрикнул на него Куй.
Наконец ужин был готов, в чашки налили вина и, восхвалив богов, выпили. Принялись есть, и некоторое время над опушкой разносилось только шумное чавканье да одобрительные возгласы в адрес повара.
Спустя некоторое время животы были наполнены, головы достаточно хмельны, но спать еще не хотелось.
— Друзья, — подал голос обычно молчаливый Дуй по прозвищу Ветер В Ракитах, — а хотите, я расскажу вам историю, которая как-то случилась со мной?
— Расскажи, это было бы славно, — загомонили все. — Сейчас самое время послушать какую-нибудь интересную историю!
— Не знаю, правда, будет ли она интересной, но ежели что, вы меня остановите…
— Хорошо, хорошо…
РАССКАЗ РАЗБОЙНИКА ДУЯ
Дело было еще тогда, когда я учился в народной школе Чакравартина. Нам там рассказывали историю династии Эли и вообще о Шамбале. Очень интересно! Но два раза в учебном году нас всех собирали, грузили в повозки и отправляли за город собирать ямс. Жили мы в деревне Убо, там нам дали старый, разваливающийся дом в несколько комнат с лежанками. Нам было не до удобств, после сбора ямса главное было прийти и, съев свою чашку риса, лечь спать. За тем, чтобы мы старательно собирали ямс и не бунтовали, следили люди из внутренних войск. Но по ночам они тоже хотели спать и уезжали из деревни, так что мы были предоставлены сами себе.
Мы конечно, по ночам почти и не спали. Развлекались, как могли. Дрались с местными деревенскими парнями из-за девушек и вина, пьянствовали, играли на трудодни в азартные игры, запрещенные законом. Словом, весело было!
И вот однажды мы здорово напились. И легли спать. А наша комната, в которой, кроме меня, жило еще шесть человек, была крайней к выходу. Так что кто ни заглядывал в барак, обязательно попадал сначала к нам.
И вот лежим мы и слышим грохот повозки. Потом крик: «Тпру-у, окаянные!» И что же вы думаете? Прямо на крыльцо нашего барака заехал своей повозкой местный деревенский молочник Люй. Он был известным пьяницей и забиякой, а величины его кулаков побаивались даже самые отпетые драчуны. И тут этот Люй выходит из повозки и начинает орать:
— Городские! Выходите, скоты! Я хочу знать, кто из вас избил моего брата Пая!
А надо вам сказать, что именно я и подрался с этим слюнтяем Паем и наставил ему шишек. Но я, конечно, молчу, молчат и мои ребята, не хотят выдавать однокашника. Тогда этот Люй отводит свою повозку от крыльца и врывается в наш барак. И прямо в нашу комнату!
Надо было видеть это зрелище! Стоит он в дверном проеме, в каждой руке вращает по топору, глаза выпучены, борода всклокочена — страх, да и только! Тут поднимается с лежанки наш староста. Он сделал перед Люем четыре установленных поклона и сказал:
— Да не прогневается господин! Чем мы, недостойные, заслужили в столь поздний час это радостное посещение?
Люй, конечно, пьян, но не настолько, чтобы не ответить старосте взаимными установленными поклонами. Поклонившись, он сказал:
— Почтенное собрание! Не хочу никого упрекать и подозревать в неблаговидности, но пусть тот, кто набил шишку на лбу моего брата Пая, выйдет ко мне, и мы с ним сразимся в честном поединке!
Делать нечего — вышел я. Совершил четыре поклона и сказал:
— О почтеннейший Люй! Поверь мне, что я совершенно не имел в своих намерениях ставить шишку твоему благороднорожденному брату. Он сам вынудил меня недостойным поведением и попранием канонов восьмеричного благого пути. К тому же он был пьян.
— Пьянство не порок для истинного воина! — сказал Люй, отвечая на мои поклоны. — Вот второй топор — возьми его и идем на двор, сразимся. А все твои друзья пусть будут свидетелями, что бой был честный.
Судьба повернулась ко мне обратной стороной, и я воскликнул:
— О, знала бы моя старушка-мать, проживающая в Шимине, что сейчас испытывает ее сын!
— Шимин? — переспросил Люй. — Ты сказал — Шимин?
— Да, это городок моего становления.
— Брат! Как же хорошо, что ты сказал это. Ведь мы из одного города! Представь, как было бы огорчительно, если бы я уходил топором своего земляка! За это стоит выпить!
Тут, конечно, все обрадовались тому, что битвы на топорах не будет. Самого младшего послали в ночную лавку за гаоляном. Когда он вернулся, все выпили, а потом Люй предложил покататься на его повозке. Он развозил молоко, и повозка полна была чанов и кувшинов, но это нас не испугало. Мы залезли в чаны, покидали наземь кувшины, а Люй стегнул лошадей и с песнями повез нас по деревеньке. Люди просыпались от шума и думали, что это злые духи вышли из подземного мира, чтобы покарать их за грехи.
Люй привез нас к молочницам, разбудил их, и мы весело провели время. А наутро, когда протрезвели, оказалось, что нас ищет начальник управы, чтобы предать наказанию за произведенный шум и разбитые молочные кувшины. Что ж! Каждому дали по десять палок, на меня и Люя надели по канге в пять цзиней весом и хотели отправить в ссылку, но наш староста подкупил чиновника, и тот закрыл против нас дело. Вот какими веселыми были мои молодые годы!
— А я расскажу вам историю про ведьму и ее дочерей, — сказал монах Куй.
РАССКАЗ РАЗБОЙНИКА КУЯ
В одной далекой холодной стране, названия которой даже никто и не знает, жила-была ведьма. Имени ее тоже никто не знает, но мы будем называть ее Чу. Была она не замужем, как и положено ведьме. Что же она делала? Ворожила, насылала порчу и проклятия, раскапывала могилы мертвых младенцев, чтобы добыть себе их костей для ворожбы. Словом, вела такую жизнь, что прогневляла богов. Но вот однажды в их город приехал учитель каллиграфии Ли Пин. Он должен был написать иероглиф на главном молитвенном знамени, что вывешивалось в городском храме в святые праздники. В выбранный счастливый день Ли Пин помолился своим покровителям и принялся работать над написанием иероглифа. Каково же было его недоумение, когда выяснилось, что кисть его выделывает все что угодно, но только не пишет нужный иероглиф! Ли Пин рассердился на себя и хотел было уж повеситься на собственной косе, но старцы, бывшие при сем, сказали ему:
— Уж не происки ли это нашей ведьмы Чу? Эта ведьма знаменита в нашем городе. Никто не начинает никакого дела, пока не поклонится ей и не принесет в дар сверток шелка и двадцать лян серебра. Вы, господин, конечно, не знали этого и не поклонились ведьме, а между тем она и решила наказать вас за непочтительность.
— В моем краю ведьм жгут на костре, — сказал каллиграф Ли Пин. — Их никто не почитает и не носит им подарков. Почему я должен почитать вашу ведьму?
Ответили старцы:
— Да не прогневается господин, но со своей лапшой в кабачок не ходят, посему вам, как гостю, следует выполнить традиции нашего города.
— Хорошо, — нахмурился Ли Пин. — Скажите мне, где живет ваша ведьма, и я поклонюсь ей.
Ведьма Чу жила на улице Желтых Хризантем, ее дом был одним из самых видных и богатых в городе. И вот господин каллиграф взял сверток лучшего шелка, двадцать лян серебра и отправился с поклоном к ведьме.
Он постучал в ворота, вышел старик.
— Что вам угодно, господин?
— Я каллиграф Ли Пин из уезда Шансая. Хочу засвидетельствовать свое почтение госпоже Чу.
— Госпожа уже давно ждет вас, — сказал старик. — Идемте, я провожу.
Каллиграф удивился, но ничего не сказал. Старик ввел его во внутренние покои. Это был зал, искусно украшенный резным нефритом и яшмой, богато отделанный парчой и шелком. На деревянном полу красовались ковры из Хургистана, всюду стояли столики с благовониями и драгоценностями.
Тут дверь отворилась, и навстречу каллиграфу вышла ведьма Чу. Едва он глянул на нее, то понял, что пропал, ибо ведьма была так красива, что невозможно описать. Ее лицо словно было выточено из яшмы, узкие брови напоминали стрелы, прямой носик был само совершенство, а алые пухлые губы так и просили поцелуев. Но самым прекрасным на лице ведьмы были глаза. Они меняли цвет в зависимости от освещения и напоминали глаза благородных цилиней.
Ведьма и каллиграф раскланялись друг перед другом.
— Приветствую вас, господин каллиграф! — сказала ведьма, совершая поклон. — Для меня выпала высокая честь принять вас в своем скромном жилище.
— Приветствую вас, госпожа Чу! — сказал каллиграф. — Я благословляю Небеса за то, что вы изволили принять меня в своем прекрасном доме.
— Полно вам, господин каллиграф! — улыбнулась ведьма, и от ее улыбки каллиграф растаял как мед на солнце. — Вы столичный житель, а я всего-навсего скромная гадальщица. Здешние жители зовут меня ведьмой, но они далеки от истины. Просто я постигаю глубины жизни и тайны бытия способами, не описанными в «Дао дэ цзин». Однако сейчас не об этом. Прошу вас выпить со мной за встречу.
Ведьма хлопнула в ладоши, тут же вошли несколько красивых служанок. Они несли вина, кушанья, воду для умывания и полотенца. Ведьма почтительно омыла руки господину каллиграфу и вытерла их полотенцем. Затем они сели за стол, служанки подали им вина и закусок.
Первую чашу поднял каллиграф.
— Я пью за прекрасную и благородную хозяйку этого дома, — сказал он. — И надеюсь, что она отнесется ко мне благосклонно.
— О, вы можете не сомневаться, — кивнула хозяйка.
Они выпили трижды по три чаши вина, вкусили различных кушаний, и тут каллиграф вспомнил, что принес ведьме подарок.