Но слуги уже ввели их в главный зал. Там на высоком седалище сидел не кто иной, как каллиграф Ли Пин, а чуть пониже, на других креслах, располагались младшие главари Ляншаньбо.
Наши путники при виде такого собрания опустились на колени и стали отбивать поклоны. Но вот Ли Пин сошел со своего кресла и подошел к стоявшему на коленях Друкчену.
— О золотоволосый друг мой, как странен твой вид! — сказал он. — Поднимись же скорее с колен и дай рассмотреть тебя. Сразу видно, что ты человек необычный. Поднимитесь и вы, друзья, и садитесь за стол. Устроим радостную трапезу по поводу встречи и хорошенько повеселимся. Мы здесь, в Ляншаньбо, рады новым людям, тем более когда эти люди нам не враги. Но для начала назовите ваши славные имена.
— Я Друкчен Чужеземец, предводитель этого отряда.
— Я Жуй по прозвищу Железная Крыса.
— Я Дуй по прозвищу Ветер В Ракитах.
— Я даосский монах Куй по прозвищу Аист Не Вовремя.
— Я Лей по прозвищу Яшмовый Таз.
— Я Пей по прозвищу Волшебник Лазуритового Города.
— Все мы разбойники, ваша милость, — сказал Друкчен. — Но никогда не марали рук душегубством. Вот если что где плохо лежит…
Ли Пин рассмеялся:
— Что ж, господа разбойники, у нас вы найдете применение вашим талантам. Я представлю вам наших главарей, чьи имена гремят далеко за пределами Ляншаньбо: Ань Ду, Бей Пин, Вонг Чу, Гао Чай, Ду Фу, Е Де, Жуй Мень, Зао Лян, И Во, Кань Ту, Ли Бо, Мынь Фу, Нунг Тхон, Оуян Сю, Пань Ань, Рю Дарю, Сунь Ятсен, Тань Мань, У Фэй, Фэй У, Ху Цэ, Цзюань Линь, Че Ге, Шао Бао, Щун Се, Эге Ге, Ю Лян, Ян Ли. Запомнили хоть кого-то?
Разбойники удрученно покачали головами.
— Ну ничего, в процессе пира перезнакомитесь. Эй, слуги! Накрывайте-ка столы!
Немедленно в большой зал были принесены длинные деревянные столы и лавки. На столы постелили вышитые узорчатые скатерти, на лавки набросали пышных подушек. Тут же забегали слуги, подавая на стол яства и вина. Чего тут только не было! У всех, севших за стол, разгорелись глаза и потекли слюнки. Тут были:
фазаны копченые,
пироги печеные,
угри верченые,
потроха крученые,
ананасы моченые,
картошка толченая,
селедка перченая,
корюшка соленая,
печенье слоеное,
…ну и так кое-что по мелочи вроде медвежьей печени и драконьих мослов. Говяжий
студень также был хорош.
— Не церемоньтесь! — угощал всех Ли Пин. — А то пока будем церемониться, все остынет. А медвежью печень хорошо есть только горячей, холодной ее и в рот не возьмешь.
Тут слуги всем налили по большой чарке вина (отличного шандунского вина!), и первый тост сказал Сунь Ятсен:
— За большого человека Ли Пина и за славный Ляншаньбо!
Все выпили и принялись закусывать. Пошли в ход и фазаны, и угри, и пироги. После того как гости и хозяева выпили трижды по три чашки вина, Ли Пин сказал:
— Пора послушать славную музыку! Эй, слуги, зовите сюда музыкантов и певичек!
Раздался звон цимбал и циней, свиристенье флейт, и в зал вошли музыканты. Певичек было три, одеты они были весьма целомудренно и даже лица прикрывали вуалями.
— В Ляншаньбо женщины ведут себя смиренно, — пояснил Друкчену Шао Бао. Шао Бао был толстяком, одышливым и неповоротливым, но так только казалось. Лучше его никто не мог метать отравленные дротики. — Одна из певичек — младшая внучка Ли Пина. Она обучалась пению у самого великого певца Шамбалы!
— Кто же в Шамбале самый великий певец? — поинтересовался Друкчен, но Шао Бао не ответил, а призвал его внимательнее вслушаться в слова песни.
Зазвенели цимбалы, заиграла флейта, и девушка, поводя руками в длинных рукавах, запела:
Ждешь ли ты меня, любимый?
Видишь ли мой путь во мраке?
Я иду, и снег в ладонях
Алым стал, как будто маки
Расцвели. Любимый, слышишь?
Я пою, мой голос тонок,
Тоньше ниток паутинных…
Будет у меня ребенок —
Научу такому пенью,
Научу такому смеху,
Чтобы все вокруг любили,
Чтобы все вокруг, как эхо,
Эту песню затвердили.
Помнишь ли меня, любимый?
Боль души и трепет тела?
Я иду, мой путь ложится
Точно так, как я хотела.
Только я боюсь — забудешь.
Только я боюсь — не встретишь.
И любовь мою на нитки
Паутинные растреплешь…
Певице рукоплескали. Песня была грустная, многие из вождей прослезились и, чтоб совсем не расклеиться, выпили еще вина.
— Пока мы еще не совсем пьяны, — сказал Ли Пин, — и луна не взошла, расскажите нам, дорогие гости, куда вы держите путь.
— Мы идем в Сангё по поручению принцессы Ченцэ.
— Что же нужно вам в Сангё, этом городе проклятых душ? Мы его даже никогда не грабили, чтобы не навлечь на себя немилость богов.
— В Сангё есть храм Благого Восьмеричного Пути, а в том храме — священный источник.
— Слыхали мы об этом. Говорят, служки храма собирают по капле токи этого источника, потому что он сильно оскудел. И ни за какие деньги нельзя у них купить сосуд с волшебной водой. Говорят, она возвращает молодость и силу?
— Да, говорят. Принцессе нужна эта вода.
— Зачем это? Разве принцесса одряхлела так, что уж и не встанет без волшебной воды?
— Дело не в том, — лукаво улыбнулся монах Куй по прозвищу Аист Не Вовремя. — Вода возвращает утраченную девственность.
— А принцесса утратила девственность без мужа?
— Да. А скоро ее свадьба с принцем Нампхоном. Принц сойдет с ума, ежели узнает, что его избранница не целомудренна. Вот она и послала нас в путь.
— На верную гибель послала вас принцесса из-за своей утраченной девственности! — возник Сунь Ятсен. — Я всегда говорил, что женщина — это коварство!
— Почему на верную гибель? — побледнел монах Куй.
— Да потому что Сангё — город живых мертвецов, где всякую истинную душу ждет гибель от их грязных лап! К тому же храм Благого Восьмеричного Пути охраняется так, что туда и не подступиться. Только такие люди, как наши, могли бы добыть эту воду! Потому что…
— Мы из Ляншаньбо! — грянули все хором. Ужасно громко. Певичек как ветром сдуло.
— Верим мы, что храбрецам Ляншаньбо подвластны небо и земля и преисподняя, — сказал Друкчен. — Но мы дали слово принцессе Ченцэ не возвращаться без святой воды. Она надеется и ждет нас.
— Так мы поможем вам! — сказал Ли Пин. — У нас столько храбрецов, которые поддержат вас! Хотя делаем мы это не из-за принцессы Ченцэ, а из-за вас: славные вы люди!
— Мы недостойны такого к себе отношения, — загомонили наши удальцы и принялись кланяться.
— Да ладно! Давайте-ка лучше побратаемся! Слуги, еще вина!
Было принесено вино и закуски (верченые-копченые-печеные…), и главари двух шаек побратались, Ли Пин назвал Друкчена своим братом. Побратались и все остальные.
— Скажи, брат Друкчен, отчего ты не похож на остальных смертных людей? — спросил Ли Пин, пока пир шел своим чередом. — Называешь ты себя Чужестранцем, волосы у тебя из чистого золота, а глаза словно сапфиры… Кто сотворил с тобой такое?
— Маги и доктора принцессы. Дело в том, почтенный Ли Пин, что я сначала жил не в Шамбале, был простым смертным. Но волею богов заброшен я был в Шамбалу — почти мертвым. По воле принцессы Ченцэ меня оживили и вылечили. Поэтому я вечный ее должник и поэтому должен-таки раздобыть воду, возвращающую девственность.
— Мы все раздобудем! — заверил его Ли Пин. — А пока пускай продолжается пир! Почему ушли певички и музыкантши? Пусть вернутся и споют нам что-нибудь душещипательное. Сердцу песни хочется!
Сказано — сделано. В зал снова пришли музыкантши и певички, и одна из них под аккомпанемент цимбал запела песню на мотив «Луны над восточной рекой»:
Судьба ко мне подобралась, грозя
За все, что жизнь отрезала чертою…
Мне снится тот, кого любить нельзя,
Его лицо прозрачно-золотое.
Его ладони кроткий свет струят,
И губ его касается молитва.
Он снится мне, и снова плачу я,
И снова жизнь на камушки разбита.
Останься там! Границ не пересечь,
Когда судьба решила все заранее.
Мне снится смех, печаль, улыбка, речь,
Как созданные для моих страданий.
Но я смогу проснуться. И смогу
Пойти к другим, где проще все и тише.
А тот, кто снится, — я пред ним в долгу:
Он душу мою поднимает выше.
— Это поет моя внучка Цыси, — с гордостью сказал Ли Пин, хотя выглядел он так молодо, что удивительно было, как у него имеются внуки. — Она не замужем. А ты женат, Друкчен?
— Был женат еще в прошлой жизни, — сказал Друкчен. — Но жена умерла и оставила мне ребенка двух лет, о котором я ничего теперь не знаю. Открою тебе сердце, владыка: здесь, в Шамбале, я познакомился с хозяйкой веселого заведения по имени Мой-нян. Она отправилась с нами в этот поход, но затем избрала другой путь.
— Это как же? — удивились все вожди.
— На нашем пути возникло великое чудовище — Кайминшоу. Его девять голов благосклонно поглядели на Мой-нян, и она согласилась стать его супругой и жить на горе Куньлунь. Так что я опять остался без подруги сердца.
— Это легко поправить, — рассмеялся Ли Пин. — Цыси, иди-ка сюда!
Девушка, стройная, как ива, и прекрасная, как сон в нефритовом павильоне, подошла к деду и вежливо всем поклонилась.
— Цыси, вот тебе муж, — сказал Ли Пин. — Он хорош собой, второго такого не найдешь во всей Шамбале. Согласна ли ты пойти за него?
— Я почту это за честь, дорогой дедушка, — сказала Цыси. — Но захочет ли господин взять в жены такую неумеху, как я?
— Не скромничай, — заметил дед. — Ты отлично справляешься с хозяйством, останавливаешь на скаку коня, без страха входишь в горящую пагоду, метче других женщин стреляешь из лука. Ты будешь прекрасной женой Друкчену. Вот и породнимся еще раз!
Друкчен и Цыси принялись кланяться, благодаря за милость.
— Вашу свадьбу сыграем завтра, завтра как раз благоприятный день для свадеб. Цыси, у тебя готово приданое?
— Да, господин дедушка.
— Вот и отлично. Скажи матери, что выходишь замуж. Впрочем, я сам с нею переговорю.
Цыси кивнула и удалилась, а пир продолжался своим чередом. Немало было съедено и выпито, уже и луна взошла. Тогда Ли Пин предложил всем выйти на крышу — любоваться луной и ночным Ляншаньбо. Взяли с собой легкого вина и крепкого чаю, расселись на крыше и стали беседовать о возвышенных вещах. Среди вождей Ляншаньбо оказались два поэта: Оуян Сю и Рю Дарю. Ли Пин провозгласил меж ними поэтическое состязание:
— Победит тот, кто прочтет лучшие стихи об осени! Я так люблю осень!
Первым читал Оуян Сю:
Я чувствую дыханье сентября
В непреходящем мареве июля.
Увы, увы, меня не обманули —
Ничто в судьбе не происходит зря.
И горечь встреч, и сладкий час разлук
Предписаны как вечное лекарство.
Душа моя, живи, люби и кайся
Среди знакомых и незримых мук.
Придет сентябрь. Закружится листва
В беспечном, нежном и прекрасном танце.
Душа моя, сама собой останься!
Живи, покуда ты еще жива.
Твори добро, пока еще добра.
Встречай и провожай одной молитвой…
И будут дни, как слезы, не излиты.
И жизнь тебе подарит свой февраль.
— Великолепно! — промолвил Ли Пин, и все остальные подтвердили его мнение. Поэту немедленно налили горячего зеленого чаю, крепкого как поцелуй в губы. Оуян Сю испил и стал с веселой искоркой в глазах поглядывать на своего соперника-поэта: дескать, что же он выдаст?
Но Рю Дарю не смутился. Он вышел к балконной ограде и сказал:
— Стихи божественного господина Оуяна бесподобны, но позвольте и моему ничтожеству прочесть некую безделку. Она была написана в ответ на стихи знаменитой куртизанки Юйлин Шэнь.
Все захлопали в ладоши, воодушевляя поэта, и он прочел:
Да, ты права, и память нужно жечь,
Как палую листву в саду осеннем,
Чтоб возвратиться в города и семьи,
Чтоб позабыть про боль, про бой, про меч…
Про то, что жизнь — один сплошной надлом,
Сказать с улыбкой и не верить в это.
Коль мы с тобою подались в поэты,
То так и надо нам. И поделом!
Еще не раз нам будет суждено
Переживать октябрьской ночи холод,
Не раз понять, что этот мир расколот,
Но все же в нем печалиться грешно.
И надо жить, и править вновь и вновь
Свою строку, покуда хватит силы.
И я не раз скажу тебе спасибо
За веру, за надежду, за любовь.
Оуян Сю в порыве восторга сломал свой веер.
— Нет лучше твоих стихов, брат! — крикнул он. — Я признаю тебя первым поэтом, себя же вторым, и благодарю Небо за то, что оно позволило мне жить в одно время с тобой!
Все принялись рукоплескать и угощать поэтов вином и сластями. Потом пели хором песни, славящие луну и звезды, а потом разошлись спать.
Друкчену и его удальцам отвели целый дом для отдыха. Красивые служанки помогали разбойникам раздеться, и не только. Все нашли себе подружку на ночь, лишь Друкчен, как ожидающий свадьбы, остался один.
Он долго ворочался без сна, все вспоминал свою прежнюю жизнь, смерть бизнесмена Алейникова, чудеса, происходящие тогда и теперь…
…Видимо, он все-таки заснул. Потому что к нему пришел Будда.
Будда был в золотых одеждах, расписанных киноварью. Складки его одежд струились по ветру, глаза сверкали, вокруг головы сиял нимб из самых чистых бриллиантов.
Друкчен простерся ниц перед Буддой и услышал:
— Встань, Друкчен, разве ты не узнаешь меня?
— О великий Будда!
— Да, я Будда, но когда-то я был человеком. Меня звали Валерий Алейников. Тот самый русский, которого ты привез в Тибет, чтобы совершить кору вокруг Кайласа. Милость богов была такова, что я стал Буддой, проницающим будущее. Послушай меня, Друкчен.
— Я весь внимание, о господин.
— В мире, из которого ты ушел, происходят беды и нестроения. Мир катится к концу, ибо уже явился тот, кто будет судить богов и уничтожит человечество. Но его можно попробовать остановить. Помнишь ли ты браслеты, что отдал в подарок женщине по имени Мой-нян?
— Да, господин.
— Эти браслеты нужно отобрать у нее и вернуть дхиану по имени Лекант. Лекант. Тебе знакомо это имя?