Его сила была гораздо больше, чем мне казалось.
Первый из Спрутов обернулся ко мне.
Гудящая руна вылетела из роя волшебных символов, обрамлявших его голову-конус. Серебряный иероглиф имел форму крыла. Превратившись в сферу, он стал набухать и корчиться, пока не лопнул, и тысячи воющих слепней хлынули на меня океанской волной.
«Рой насекомых» – простое, но очень опасное заклинание. Его сила состоит в том, что чары не требуют больших затрат астральной энергии, поэтому их можно использовать снова и снова, пока противник не рухнет, облепленный толстой шубой из смертоносных тварей.
Я сложил руки на груди.
Тонкий слой льда пробежал по моей коже, заковывая в холодный доспех. Колдовские слепни обрушились на меня, стуча острыми жалами о непробиваемую броню. Я знал, что магический барьер продержится дольше, чем волшебные крылуны.
Две новые руны вырвались из соцветия. Я приготовился отразить их, но иероглифы летели не ко мне. Они обогнули мое тело и вспыхнули по обе руки от меня.
Инь и Ян – символы первоэлементов, которые гораздо могущественней, чем четыре стихии. Мир вокруг распался на две половинки. В одной из них стремительно собирался свет, в другую стекалась тьма.
Колдовские символы притягивали к себе частички вселенной, заставляя рассыпаться на атомы каждый предмет, каждую горсть воздуха. Они превращали бытие в тот первозданный хаос, из которого когда-то восстало все сущее.
Водоворот превращений не мог быть слишком большим. Я служил его центром. В нескольких шагах от меня все оставалось по-прежнему. Даже Френки, стоявшая рядом, могла не опасаться разрушительной силы Инь и Ян.
Вся сила заклятия оказалась направлена только на меня. Еще пара секунд – и я исчезну. Даже не умру, а просто рассыплюсь, превращусь в крохотные кирпичики, из которых созданы все предметы мира.
Я закрыл глаза и пропустил силу колдовства сквозь свое тело. Символы Инь и Ян столкнулись, вспыхнули, окатив друг друга ледяным пламенем и огненным морозом. Мир почернел, потом вспыхнул так, что стало больно смотреть даже сквозь сомкнутые веки.
Затем волшебство схлынуло.
Там, где стоял сын Левиафана, истаивал черный слизистый столб, похожий на оплавленную свечу.
Второй Спрут шагнул к Франсуаз. Его тело слегка отклонилось в сторону, и шипящий разряд молнии ударил девушке в голову. Острые рожки показались из роскошных каштановых волос демонессы. Они приняли болт в себя, поглощая его энергию.
Дьяволица ударила чудовище мечом в безглазый мешок, поднимавшийся над торсом. Две руны вырвались из круговерти, что окружала тварь. Они впились в длинное лезвие, с воем разгрызая его. Искривленные куски металла посыпались на мостовую.
Напрасно ты это сделал, – процедила Франсуаз.
Она подпрыгнула и резко ударила существо ногой в грудь. Тяжелый каблук впился в мягкую кожу твари. Там, где он оставил свой след, вспыхнул символ огня – руна начала стремительно расти, как лесной пожар, пожирая живую плоть.
Френки развернулась и резко ударился тварь локтем. Стремительный удар снес кожистый мешок, который заменял чудовищу голову. Раздался всхлип. Складчатый конус упал на землю, похожий на вспоротый бурдюк с кровью.
Тело чудовища уже было мертво, но волшебные руны по-прежнему кружили вокруг него, защищая своего погибшего господина.
Три магических символа, словно хищные птицы, низверглись на демонессу. Один изображал голову льва, проткнутую копьем. Ху Джанг – «ярость умирающего зверя». Эта руна способна уничтожить врага, всего лишь прикоснувшись к нему. Но свою силу она высвобождает только после того, как ее хозяин умрет.
Два других знака – кривые скимитары, Ло Вей – «верность стражников». Двенадцатый император Картанги умер от страха, только увидев их.
Десятки других рунических символов, дрожащих в танце вокруг мертвого тела, начали гаснуть. Они уменьшались, становились прозрачными, отдавая все силы трем главным иероглифам, что обрушились на демонессу.
Франсуаз рухнула на колени, расставив руки. Океан огня вырвался из ее груди, заливая площадь. Тело Спрута сотряслось в мучительной судороге. Его душа уже отлетела к вратам преисподней, но даже там ощущала боль от демонического огня.
Руны замерли в воздухе, не в силах перебороть заклинание дьяволицы. Жар бушующего пламени подхватил их, словно бешеное течение реки. Кровавые иероглифы высыхали, трескались, словно орехи, брошенные в камин, и крохотными стежками падали в раскаленное море всполохов.
– Лучше б мы пошли в гостиницу, – заметила Френки.
Девушка стояла на коленях – не подумайте ничего плохого – и собирала осколки дайкатаны.
– Никто не знал, откуда был родом Боягорд, – задумчиво пробормотал я. – Встань, Френки, еще люди увидят. Теперь нам это известно…
Франсуаз поднялась и протянула мне новую горсть обломков.
– Сможешь починить? – мрачно спросила она.
Мои ладони были повернуты вверх, на них поднималась увесистая горка стружки. Я развел руки. Осколки не рассыпались, а потянулись вслед за моими пальцами, словно тесто.
– Бери, – я протянул ей целую дайкатану. – Постарайся не ковырять в зубах.
Мы зашагали дальше.
– Перед тем как напасть на Маргариту, Боягорд наложил руну Возвращения. На нас, Френки. Потом ему надо было всего лишь подождать, пока мы окажемся достаточно близко от его могилы, чтобы восстать из мертвых…
– Он мог долго ждать.
– Для призрака, который провел много веков в каменной статуе, это не так уж сложно. Но дело даже не в этом. Ты видела, как он вызвал детей Левиафана? Его сила настолько велика, что он мог тронуть чашу кармических весов… Волшебство Боягорда подтолкнуло ход событий, и мы оказались здесь.
ГЛАВА 4
Каменные стены домов Бармута вырастали из каменной же мостовой. Изгороди с широкими плоскими навершиями тоже были сложены из таких булыжников. Казалось, весь город, словно причудливое растение или гриб, каменными складками выползает из-под влажной земли. Или, напротив, твердая каменная корка покрыла его, накатившись откуда-то издалека, подобно застывающей лаве.
Здесь не было места для пестрых ярмарочных шутов, что наполняют собой улицы иного города; пышные процессии и паланкины не протекали яркими струями по серым бульварам; и над всем городом, источая колокольный звон, поднимались башни кафедрального собора, строго и всевластно надзирая за тем, что происходит у их подножия.
Шестеро человек, направлявшиеся вверх по пустынной полосе бульвара, не принадлежали к этому миру. Они представляли собой молодую, зеленую поросль, что пробивается сквозь трещины в рассыхающемся монументе, живучие и бойкие сорняки, которые способны разрушить все, превратив в ничто величественные памятники прошлого.
Иными словами, они представляли собой безжалостное веление времени.
Одеты они были, правда, в соответствии с обычаями Бармута в короткие безрукавные камзолы тусклых цветов и невысокие леснические ботинки – то, что на протяжении столетий носил в этих краях городской люд.
Да, облик их в точности соответствовал традициям, но только формально: камзолы были расстегнуты, на кожаных поясах висели изогнутые ножи – признак родовой аристократии, ранее недоступный простолюдинам, а тусклую поверхность камзолов расцвечивали пестрые шейные платки.
Эти молодые люди представляли собою пример того, как искажается традиция; это изменение происходит порой стремительно, но невидимо для тех, кто больше всего печется о сохранении устоев. И, поднимая флаг своих отцов, они отправляются на борьбу за то, что было более всего ненавистно их предкам.
Те, что встретились нам, были похожи на группу праздношатающейся молодежи, не знающей, к чему применить свои силы, и никогда всерьез не задумывающейся над этим; им кажется, что весь мир принадлежит им, а мир не спорит с этим, не замечая их в их ничтожности.
И все же чувствовалось в шестерых незнакомцах нечто, что объединяло их – сильнее, чем жажда пустых развлечений молодости. С первого взгляда бросалось в глаза, что нет среди них ни одной девушки, неизменных спутниц юношеского веселья.
Все это наводило на мысль о кадетском училище или полувоенной организации, членами которой являются молодые люди; один из них, без сомнения, был лидером, и власть его распространялась гораздо дальше, чем простой авторитет уличного заводилы.
– Вот яркий пример того, о чем я рассказывал, – негромко произнес я. – Представь, что насильником был один из них. Во-первых, мысль о порошке вряд ли пришла бы в их дубинные головы; а если и так, они не смогли бы использовать его столь эффективно. Но самое главное – они начали бы избивать жертву еще до того, как раздели.
Я замолчал, поскольку мы оказались уже достаточно близко от незнакомцев; было видно, что я и Франсуаз привлекли их внимание едва ли не больше, чем они наше.
Один из парней, шедший сбоку от вожака, произнес, почти не стараясь понижать голос:
– Смотри, Виже, она же из этих!
Что бы ни скрывалось за его словами, остальные, без сомнения, были с ним согласны и заметили это одновременно с ним.
Лицо Франсуаз стало полностью закрытым и мрачным, каким оно всегда становится, когда девушке предстоит познакомиться с новым представителем человеческого рода.
Одного взгляда красавицы оказалось достаточно. Слова парня-говоруна смялись, словно листок бумаги, и вернулись ему в глотку. Он старательно прожевал их и проглотил, хотя, судя по его лицу, они оказались невкусными.
Темнокамзолыцики притихли.
Всякий человек принадлежит сразу к нескольким социальным группам, поэтому к любому могут быть отнесены слова «Он из этих», ибо каждая социальная группа вызывает у кого-нибудь антипатию.
Оставалось лишь выяснить, какая из них оказалась не по душе молодым людям в темных камзолах.
Франсуаз – демон, а инфернальные существа не вызывают приязни у всех подряд. Однако внешне красавица ничем не отличается от дочери Света; единственной признак, который выдает в ней суккубу, – это глаза, которые в минуту гнева загораются яркими всполохами алого пламени.
Следовательно, не дьявольская сущность моей спутницы вызвала волнение среди молодых людей. Черный полудоспех из кожи дракона и длинный двуручный меч за плечами красавицы, бесспорно, мало подходили к патриархальным улицам Бармута и нависшей над ними тени кафедрального собора.
Но в обитаемых мирах существуют тысячи рас и тысячи тысяч способов одеваться; на их фоне облачение демонессы не могло показаться чем-то эпатажным.
Франсуаз остановилась, шестеро приятелей обступили своего предводителя.
Они могли делать вид, что, стоя за его спиной, выражают тем самым готовность следовать за своим вожаком. На самом деле они прятались. Тот, кого назвали Виже, подбоченился и старался стать выше ростом; ему это и не требовалось – будь он чуть половчее, его приняли бы в любую баскетбольную команду.
– Что-то не так, мальчики? – спросила Франсуаз. Эти слова прозвучали как самое хлесткое оскорбление их мужского достоинства. Ни одни обидные слова не смогли бы унизить темнокамзолыциков так, как тон девушки.
Кровь прилила к лицу Виже, словно где-то в его ногах заработала помпа. Он набрал полную грудь воздуха и произнес:
– Да, парни. Она из безбереточниц. Франсуаз приподняла одну бровь.
Слово «безбереточница» также могло означать что угодно: от жительницы какого-нибудь квартала, названного, к примеру, именем Флоримона Безберетного, до поклонницы местной крикетной команды.
Однако тон, каким было произнесено это слово, не оставлял сомнений – если даже и так, то темнокамзолыцики не любят крикета.
Поговорка гласит, что первое впечатление всегда самое верное. Первого взгляда на Франсуаз было для Виже и его товарищей достаточно, чтобы понять – им лучше пройти вверх по бульвару, любуясь старинной архитектурой.
Значительное число роковых ошибок совершается оттого, что люди переосмысливают первое впечатление.
Парней было шестеро; каждый из них уделял так много внимания и времени своей мускулатуре, что на интеллектуальное развитие сил у них почти не оставалось. К тому же они были мужчинами, что, согласно ошибочному мнению, наделяло их дополнительной силой.
Я никогда не мог понять, отчего люди пытаются найти дополнительные достоинства в своем положении, считают, что старость наделяет их мудростью, ответственный пост делает непогрешимым, а принадлежность к определенному полу наделяет необычными способностями.
По всей видимости, корни этой иллюзии в том, что каждый человек смотрит на себя сквозь увеличительное стекло самомнения и ему кажутся подходящими любые доводы, которые могут оправдать его самооценку.
После первоначального замешательства задор и самоуверенность вновь вернулись к темнокамзолыцикам.
– Вы уже потеряли всякий стыд! – воскликнул Виже. – Ходите без беретов по нижнему городу. Или, по-вашему, закон магистрата ничего не значит?
Прежде чем он произнес эти слова, его взгляд метнулся назад, к стоящим товарищам; лидер отряда ощутил, что прогнулся перед незнакомкой, и тем необходимее ему теперь было восстановить свой авторитет.
– Шлюха! – выкрикнул тот, кто первым подал голос.
– Не называй ее шлюхой, – возразил Виже. – Она просто наслушалась речей травницы Саути. Вот кто настоящая шлюха!
Франсуаз не произносила ни слова, но взгляд ее серых глаз упирался в грудь Виже столь же миролюбиво, как если бы то было лезвие клинка.
Френки способна вывести из себя святого апостола, довести же до буйства кучку городских юнцов для нее проще, чем сломать кому-нибудь шею. Обычно моя партнерша никогда не разжигает ссору, но в Бармуте произошло шесть зверских убийств и изнасилований, и не существовало более верного способа положить им конец чем заставить горожан показать свои истинные лица.
Видя, что их вожак вновь восстанавливает свое положение, темнокамзольщики одобрительно загудели. Виже обретал свою обычную важность и покровительственный тон.
– Вот что, барышня, – произнес он, обращаясь к Франсуаз, – забудь то, что тебе наговорила Саути. Женщина должна ходить по Бармуту, покрыв голову беретом. Таковы древние законы магистрата.
Он засунул руку за пояс и вынул оттуда легкий полотняный головной убор, который, очевидно, носил там специально для таких случаев.
– На, – сказал он, протягивая берет девушке. – Надевай и скажи спасибо, что тебя не высекли прямо на улице.
Франсуаз медленно взяла убор из рук Виже.
Я покачал головой и отступил на шаг, зная, что Лига борьбы с насилием не одобрит то, что произойдет дальше.
Демонесса резко выбросила вперед руку, и ее пальцы коснулись основания горла Виже. Человек захрипел; он выглядел, как певец, который попытался одновременно взять две ноты – самую высокую и самую низкую. Из его рта полилась только тишина.
Франсуаз скомкала полотняный берет и воткнула его в распахнутые челюсти Виже. Двумя резкими движениями она затолкала убор поглубже. Вожак отряда отшатнулся и рефлекторно попытался проглотить то, чем его угостили.
– Попробуйте справиться со мной, мальчонки, – усмехнулась девушка.
Я резко выбросил трость вперед и вниз, обращая ее в длинную палку для фехтования. Мне не хотелось причинять темнокамзольщикам большего вреда, чем они были способны нанести себе сами, поэтому я не стал прибегать к клинку.
– Нет, Майкл, – сказала Франсуаз. – Это девичья забава.
Я знал, что не имеет смысла возражать, поэтому вернул энергетический шар в форму трости и отошел подальше.
– Есть только один предрассудок хуже, чем мужской шовинизм, – пробормотал я. – Это женский шовинизм.
Бедняге Виже пришлось сглотнуть, пожалуй, раз десять, прежде чем он сообразил вынуть изо рта скомканный берет. Никто из товарищей не осмелился не только помочь ему, но даже подсказать, каким способом можно освободить дыхание.