— Так Вы поняли необоснованность Ваших обвинений?
— Да! Брат Алоимус открыл мне глаза. Я поняла, сколь велика была ваша забота обо мне… — Каролина сжала руками руку епископа и, прижав ее к своей груди, вскинула на него свои большие выразительные глаза: — Вы чувствуете, как бьется мое сердце? Его переполняют раскаяние и желание загладить свою вину… Ваше преосвященство, Вы простите меня?
Епископ заглянул ей прямо в глаза и утонул в бездонной зелени ее глаз. Он ощущал пальцами нежную девичью кожу, видел, как взволнованное вздымается грудь юной герцогини, чувствовал ее прерывистое дыхание и возбужденный стук ее сердца. Голова его закружилась, и он, нервно облизнув губы, осторожно высвободил руку:
— Конечно, если Ваше раскаяние искреннее, то я прощаю Вас, дочь моя.
Он осторожно отстранился и отвел взгляд, пытаясь справиться с нахлынувшими на него чувствами.
— А еще я должна спросить Вашего совета, Ваше преосвященство… — робко продолжила Каролина.
— Я весь во внимании, — епископ старался не смотреть на нее.
— Я тут решила сохранить жизнь сыну колдуна, душа которого не отравлена еще. Мне очень хочется направить мальчика на истинный путь, и заставить его открыть свою душу Господу. Вы благословите меня на это или мне казнить мальчика?
— Это тот, что сопровождал Вас ночью?
— Да. Я взяла его, чтобы проверить, как он отнесется к богомерзкой твари. Он старался помочь мне справится с оборотнем, и я поняла, что Сатана не успел отравить его душу. Поэтому и прошу благословения оставить его подле себя.
— А если не дам?
— Ваше слово я считаю словом Божьим. И если Вы не дадите благословения, я казню мальчика во славу Господа. Вы же знаете, какова я с врагами Христовыми.
В глазах Каролины плескалась открытая готовность принять любое его решение, и епископ решил проявить благодушие, к тому же сын колдуна мог оказаться хорошим аргументом в игре против юной герцогини.
— Я благословляю на то. Попытка обратить к Богу юную душу похвальна и достойна одобрения. Дерзайте, дочь моя. Только контроль в любом случае не ослабляйте… семя колдовства оно трудноискоренимо, и могло оставить ростки даже в столь юной душе.
— Я буду стараться, Ваше преосвященство, — она едва заметно кивнула, а затем испытующе посмотрела на него: — Так я могу надеяться, что Вы действительно не сердитесь на меня?
— Вы сомневаетесь в искренности моего прощения, дочь моя?
— Я не смею верить… моя вина перед Вами столь велика, — не сводящая с него пристального взгляда Каролина поднялась с колен и, вновь взяв его руку, прижала ее к губам.
В ее взгляде читалась такая искренность, чистота и непритворное раскаяние, что епископ не мог не попасть под ее обаяние. Он просто физически почувствовал очарование и притягательную силу, исходящую от нее. Сердце вновь затрепетало в груди, и чувства затопили разум.
— Что я могу сделать, чтобы хоть как-то загладить мою вину? Я выполню любую епитимью… или выкуплю индульгенцию… Только скажите… — продолжила она с возбужденным преддыханием, — я все-все исполню, лишь не держите на меня зла. Я не переживу этого.
И епископ почувствовал, что не может ей ответить. Слова застряли где-то в горле, во рту пересохло, даже дышать стало трудно. Взгляд юной герцогини лишал его способности даже мыслить разумно. Наконец с огромным усилием он сглотнул и едва слышно проговорил:
— Я не держу зла. То не по законам Божеским.
— Так Вы действительно простили? — в ее глазах сверкнуло неподдельная радость, а губы тронула счастливая улыбка. — Вы святой. Воистину святой. А я уж и не надеялась. Я так счастлива, так счастлива, — она выпустила его руку и шагнула к двери. — Так я поеду тогда? Отец будет волноваться, если я поздно вернусь. Брат Алоимус так напугал его с этим оборотнем, что я пообещала ему поздно одна не ездить более по лесу.
Грудь епископа словно сдавило клещами, он почувствовал, что очарование и свет, которые, как оказалось, умела дарить эта прелестная девушка, рассеялось и более уже не вернется, если он сейчас же не остановит ее.
— Я, конечно же, простил Вас, Каролина, — хрипло проговорил он, намереваясь оставить ее на всю ночь молиться под его присмотром, — но для Вашего же блага я должен научить Вас покорности воли Божьей, отсутствие которой Вы так ярко продемонстрировали накануне. Так что не торопитесь.
— Да, конечно, Ваше преосвященство, — она вновь шагнула к нему.
— Не надо столь строго следовать этикету, дочь моя, — епископ нежно взял ее за руку, — я Ваш духовный отец, вот так отныне всегда и обращайтесь.
— Да, отче, конечно, как скажете, — лицо Каролины вновь озарила очаровательная улыбка, а в глазах полыхнуло восторженное почитание, — я с радостью приму любую Вашу волю. Вы мой проводник к Господу, которого я люблю всем сердцем… а значит, я так же должна любить и почитать Вас и исполнять любую Вашу волю как Его. Ведь Ваша воля и есть Его… и я сейчас поняла это как никогда раньше.
— Такое Ваше отношение радует, дочь моя.
Епископ не в силах противостоять искушению притянул ее к себе и нежно прижал.
— О, отче, — Каролина вся подалась к нему, а потом неожиданно резко отшатнулась и, прижав руки к вискам, отбежала к окну. Там, схватившись за штору, она, не поворачиваясь к нему, хрипло выдохнула: — Вы должны меня срочно выгнать, отче… срочно…
— Что случилось? Вы вновь решили проявить непокорность, Каролина?
— Вы не понимаете, отче… я не непокорна… я поняла… поняла, что гнело мою душу все это время… и это ужасно…
— Что ужасно?
— Это чувство… Вы должны выгнать меня, предать анафеме… казнить… может хоть это вырвет это чувство из моей груди, потому что скрывать я его больше не в силах…
— Каролина! Что Вы говорите? Какое чувство? О чем Вы?
— Любовь! — она обернулась к нему, глаза ее сверкали, а грудь возбужденно вздымалась. — У меня нет больше сил это скрывать… Я люблю того, кого не имею права любить… и это сводит меня с ума… не дайте этому чувству овладеть мной, отче, выгоните меня… Я не должна видеть Вас… Я не должна любить и не должна смущать Вас этим чувством, — она раздраженно тряхнула головой, так что ее каштановые кудри взметнулись над плечами. — Я люблю Господа… несказанно люблю… я не хочу нарушать его заповеди… но это чувство смущает меня и несказанной болью рвет душу… Я не должна видеть Вас! Не должна!
В ее глазах заблестели слезы, она рванулась к двери, но епископ преградил ей путь и схватив за плечи, прижал к себе:
— Успокойтесь, Каролина. В Вашем чувстве нет ничего греховного…
— Вы не понимаете… — она уткнулась ему в плечо, и тело ее сотрясли рыдания, — Я почувствовала… я почувствовала, что Вы готовы отозваться на мое чувство… Но если Вы только отзоветесь на него, если предпочтете меня служению Ему… Я не вынесу… Я тогда покончу с собой.
— Что Вы говорите, Каролина? Это смертный грех!
— А предпочесть Богу земные радости не грех? — она чуть отстранилась, и на епископа взглянули ее огромные зеленые глаза полные боли, тоски и отчаяния. — Я не вынесу, если узнаю, что подтолкнула Вас к нему! Получится, что я не только предпочту любовь Господа другой любви, но и сподвигну к смертному греху, того, кого люблю… Если это случится, мое место будет лишь в аду! И я пусть уж тогда меня сразу постигнет эта участь! Я сразу наложу на себя руки!
— Каролина, Каролина, успокойтесь! Вы ничего еще не совершили. О каком грехе Вы толкуете?
— Отче, поклянитесь мне, именем Бога поклянитесь, что никакие мои чувства не позволят Вам переступить со мной ту грань, что позволяет сохранить девственность во взаимоотношениях! — настойчиво потребовала она. — Возможно, тогда я смогу успокоиться и перестану их таить и пытаться облекать в другие формы.
Епископ понял, что попал в затруднительное положение. Сам он не считал, что его обет безбрачия препятствует взаимоотношениям с женщинами, если те, конечно, не смогут его впоследствии опорочить. Поэтому те, кто покладистостью характера не отличался и не считал Божьим благоволением его домогательства, объявлялись колдуньями и еритичками со всеми вытекающими из этого последствиями. Сейчас же девушка, к которой он испытал необыкновенное влечение, признавалась ему в любви, но, считая ее греховной, была готова сама искать смерти. Теперь он понял природу ее безумной храбрости в случае с оборотнем. Дочь герцога, вероятно, подсознательно искала смерти, которую Господь по благости своей отвел от нее. Он надолго замолчал, обдумывая ситуацию.
Каролина, тихо всхлипывая, доверчиво прижалась к нему и уткнула лицо в широкое плечо. Ее близость больше не возбуждала епископа. Наоборот дарила благостное ощущение покоя и умиротворения. И он решился. Ласково обняв девушку за плечи, подвел к столу, где, положив одну руку на Библию, торжественно поклялся ей, что их взаимоотношения навсегда останутся невинными, чтобы она ему не говорила и как бы себя не вела.
— Я так благодарна Вам, так благодарна, отче, — Каролина порывисто схватила его руку и прижалась к ней губами, — теперь, когда Вы знаете о моей любви… и поклялись не дать мне возможности впасть в грех самой и вовлечь Вас, я готова исполнить любую Вашу волю.
— Седьмой псалом мне сейчас прочтете, Каролина.
— Конечно, отче.
Слушая божественный текст, который чувственно и проникновенно читала Каролина, епископ впервые в жизни испытал столь светлое и радостное чувство, что к концу текста понял, что вряд ли сможет устоять перед искушением приблизить ее к себе.
С того дня, Каролина часто приезжала в дом епископа и проводила там долгое время, Епископ поначалу старался, чтобы дочь герцога могла возвратиться в замок засветло, но общение с ней его неизменно затягивало. К тому же девушка постоянно говорила, что ее хранит его благословение, и оттого опасности в ночных поездках никакой нет. Поэтому через некоторое время стало обыкновенным, что уезжала Каролина лишь ближе к ночи. Епископ в свою очередь тоже стал нередким гостем в герцогском замке. Девушка встречала его с неизменной радостью, старалась быть в курсе всех его дел и начинаний, и подле нее епископ отдыхал душой. Она стала ему несказанно дорога, и он старательно обходил вопрос о времени новой охоты на оборотня, страшась потерять ее. К его радости сама она тоже этот вопрос не поднимала, вообще не вспоминая об оборотне, который уже долгое время вовсе не тревожил округу. Напоминал о нем лишь душераздирающий вой, звучащий порой ночами.
Герцог был рад сближению дочери с епископом. Ему казалось, что дочь его благодаря этому стала на редкость покладистой и ласковой, а ее резкость и своеволие почти совсем исчезли. Поэтому со своей стороны он всячески поощрял такое ее поведение.
Однако наслаждался спокойной и благожелательной атмосферой герцог не особенно долго. Однажды к завтраку Каролина вышла с явно заплаканными глазами, а на его вопрос: "что случилось?", ответила, что ей необходимо после завтрака поговорить с ним наедине.
Встревоженный герцог после завтрака прошел с ней в свои комнаты и, выгнав всех слуг, запер дверь:
— Так что случилось, Каролина?
— Отец! — дочь упала перед ним на колени, и из глаз ее потекли слезы. — Вы должны проклясть меня и казнить.
— Каролина, дитя мое, — герцог подхватил ее под руки, пытаясь поднять. — Ты с ума сошла говорить такое!
— Нет, отец… Я заслужила лишь подобную участь. Вы поступите по совести, если поступите именно так… — дочь совсем повисла на его руках, не желая подниматься с пола.
— Каролина, да объясни толком, что случилось! Хватит истерики устраивать! Что ты словно изнеженная девица голосишь? — герцог раздраженно рывком поднял ее с пола. — Встань и расскажи!
— Я не могу, отец… не могу… это выше моих сил… — Каролина встала на ноги и отвернула голову, стараясь не смотреть на отца.
— Черт! Да говори уже! Хватит! — герцог, грубо схватив ее за плечо, тряхнул.
— Я опозорила наш род… — тихо выдохнула она.
— Чем?
— Я более не девственна и у меня будет ребенок.
— Тьфу, — герцог раздраженно скривился. — И из-за такой ерунды ты закатываешь истерики? Твоим законным мужем станет любой. Я соглашусь даже на пастуха, раз он тебе по нраву пришелся. Кто он?
— Я не могу сказать кто он… и он не сможет стать моим мужем… — из глаз Каролины вновь закапали слезы.
Догадка как молния озарила герцога.
— Черт! Да как он посмел?! Я напишу кардиналу, он снимет с него сан.
— Я не подтвержу того.
— Почему?
— Я не сделаю ничего, чтобы хоть как-то повредило ему.
— Дура! Ты что не поняла, что он пользуется тобой?
— Я не сделаю ничего, чтобы хоть как-то повредило ему! — упрямо повторила Каролина, закусив губы и всхлипывая. — Хоть казните, все равно не сделаю.
— Истинно дура! — поморщился герцог и, тяжело вздохнув, добавил: — Глупая и упрямая.
— Я не спорю, отец, — отвела она вновь взгляд, — только сделаю именно так, как сказала.
— Ладно… черт с тобой… не хочешь — не надо… значит, не по любви мужа тебе найду. И только посмей поспорить — враз кардиналу напишу.
— Кого? — Каролина испуганно посмотрела на отца. В глазах застыла тоска и боль.
— Ну ладно, ладно, малышка, не строй такие глаза… неплохого найду, того, кто и по роду достоин будет и тебе полную волю даст… кем вертеть, как захочешь, сможешь… Потому как раз прокололась ты так, супруг тебе теперь необходим.
— У Вас есть кто подобный на примете?
— Навскидку есть несколько кандидатур. Барон Ригл — в долгах, что в шелках, и согласится наверняка. Не особо молод, бесспорно, но покладист и приятной наружности. Потом граф Стази. Игрок, конечно, и не особо привлекателен, но молод. Так… Кто еще? — герцог задумчиво потер рукой висок. — У тебя самой предпочтения-то какие-нибудь есть?
— Георг.
— Кузен твой? Каролина, ты уверена?
— Он покорен мне, и дальше перечить не посмеет… поэтому этот вариант был бы самым лучшим для меня.
— Ну… если подумать и вправду не самый плохой вариант… Что ж пусть так. Я поговорю с ним. Когда ты свадьбу хочешь?
— В следующее воскресенье. И еще хочу, чтобы епископу Вы сказали, что это Ваша воля… что Вы хотите внуков… Мне не хотелось бы, чтобы он догадался из-за чего я выхожу замуж.
— Ой, Каролина… голову тебе открутить и то мало будет, — герцог печально вздохнул. — Вот ведь знаешь, чертовка, что люблю тебя безумно и черт знает что требуешь…
— Отец, я люблю Вас не меньше, — Каролина прижалась к нему и нежно поцеловала. Слезы ее давно высохли, и в глазах плясали лукавые огоньки. — Только зачем Вы богохульствуете уже который раз?
— Если считать богохульством то, что я помянул черта, то как назвать то, что творит твой разлюбезный епископ, а? — он нежно потрепал ее по волосам. — Вот всегда знал, что церковники говорят одно, а на деле все у них выходит иначе… но вот чтобы так… И как ты могла влюбиться в такого, Каролина? Неужели любовь настолько глаза застит?
— Бог ему судья, как и всем нам… не надо больше о нем… — дочь еще сильнее прильнула к нему.
— Ой, Каролина, Каролина… — герцог уже который раз сокрушенно покачал головой.
Свадьба дочери герцога с его племянником проходила в городском соборе. Церемонию вел самолично епископ, который выглядел на редкость удрученным, да и невеста также была нерадостной. Опухшие от слез глаза, нервно дрожащие пальцы, на которые жених никак не мог надеть кольцо. Жених при этом тоже казался скорее сильно взволнованным, чем счастливым. Спокойным и довольным выглядел лишь герцог, который не скрывал, что надеется в ближайшем времени узнать о прибавлении в семействе и порадоваться наследникам.
Пир после свадьбы был роскошный, но невеста почти сразу ушла, сославшись на недомогание, и жениху пришлось единолично принимать все поздравления и заверять, что они приложат с женой все усилия, чтобы как можно скорее порадовать герцога внуками.
По округе сразу же после свадьбы поползли слухи, что герцог насильно выдал замуж дочь, видимо в чем-то ее заподозрив. В чем именно герцог заподозрил дочь, слухи разнились. Некоторые утверждали, что в симпатии к епископу, другие, что в намерении уйти в монахини и организовать свой монастырь, третьи, что сбежать с полюбовником. Единодушие все выказывали, лишь удивляясь тому, что престарелый герцог впервые сумел обуздать своевольную красавицу-дочь и подчинить своей воле. Однако открыто судачить о том люди боялись, страшась как гнева герцога, так и епископа, который явно благоволил столь знатной своей прихожанке и духовной воспитаннице.