— Я ничего этого не знал. Чертова моя память! Пожалуйста, постарайся понять меня и как-то примириться с моей забывчивостью. Я все еще надеюсь увидеть Бенедикта, а он, может быть, уже давно мертв!.. Бенедикт был моим учителем, у него я постиг искусство владеть любым оружием. Он всегда был так добр ко мне!
— Ты тоже очень добр, Корвин, — молвила Моэри; потом взяла меня за руку и привлекла к себе.
— Нет, нет, я вовсе не так уж добр, — возразил я, усаживаясь на кушетку подле нее.
Тут она сказала:
— До обеда у нас времени еще довольно.
И прильнула ко мне нежным обнаженным плечом.
— А когда будет обед? — спросил я.
— Когда я объявлю об этом, — просто ответила она и повернулась ко мне; лицо ее оказалось совсем близко.
Я обнял ее и, расстегнув серебряную пряжку на поясе, стал нежно гладить прелестное обнаженное тело, покрытое зеленоватым пушком.
Там, на кушетке, я и подарил ей обещанную балладу. Губы ее беззвучно вторили мне.
После обеда — я вполне успешно научился поглощать пищу под водой и могу более подробно рассказать об этом при случае — мы встали из-за стола, накрытого в высоком мраморном зале, довольно странно украшенном сетями и веревками с красными и коричневыми поплавками, и отправились куда-то по длинному узкому коридору, ведущему все вниз и вниз, казалось, ниже дна морского. Сначала все мы спускались по сверкающей винтовой лестнице, которая вилась в абсолютной, непроницаемой темноте. Однако примерно ступеней через двадцать брат мой заявил:
— Черт с ней, с лестницей этой!
Перебрался через перила и поплыл вниз рядом с ними, светящимися во мраке.
— Так действительно быстрее, — подтвердила его правоту Моэри.
— Тем более что спускаться еще долго, — вторила ей Дейрдре, которой известно было расстояние от Ребмы до Амбера.
И мы, перешагнув через перила, тоже поплыли вниз, сквозь тьму, рядом со светящимся гигантским винтом лестницы.
Потребовалось, наверное, минут десять, чтобы достигнуть дна; когда ноги наши коснулись его, то оказалось, что стоим мы вполне устойчиво, вода нас ничуть не сносит. Вокруг все было неярко освещено светильниками, горевшими в нишах стен.
— Почему здесь все иначе, чем всюду в Ребме? — спросил я.
— Потому! — отрезала Дейрдре и очень меня разозлила.
Мы находились как бы в гигантской каверне, и во все стороны от ее дна отходили туннели. Мы пошли по одному из них.
Мы шли очень долго. Наконец стали попадаться боковые ответвления, вход в которые часто был закрыт дверью или решеткой; некоторые, впрочем, были открыты.
У седьмого поворота в такой туннель мы остановились перед огромной серой дверью из чего-то похожего на сланец. Дверь, окованная металлом, была по крайней мере в два раза выше меня самого. Я кое-что припомнил о размерах тритонов, глядя на эту дверь. Тут Моэри улыбнулась — именно мне! — сняла с кольца, приделанного к ее серебряному ремню, огромный ключ и вставила его в замок.
Но повернуть его не смогла. Наверное, замком слишком давно не пользовались.
Рэндом что-то прорычал, сердитым движением отбросил ее руку и взялся за дело сам.
Крепко зажав ключ правой рукой, он повернул его.
Раздался щелчок.
Рэндом толкнул дверь ногой, та отворилась, и мы застыли на пороге огромного зала.
Там, на полу, был выложен странный орнамент: Путь. Пол был абсолютно черным и казался гладким, как стекло. И Путь в причудливом переплетении линий сверкал, словно холодное пламя, — собственно, это и было пламя. Оно дрожало, мерцало, и это волшебное свечение делало все в зале каким-то нереальным. Поразительный орнамент был создан силами света. Прямых линий в нем было крайне мало, только ближе к самой середине. Светящийся Путь напоминал мне чрезвычайно замысловатый рисунок фантастического лабиринта — словно в популярной игре, когда требуется с помощью карандаша или еще чего-нибудь в этом роде «выбраться» наружу с другой стороны, например, или куда-то войти. Мне казалось, я уже вижу надпись. «Начинайте отсюда» — где-то у себя за спиной. Протяженность лабиринта, на мой взгляд, была не меньше метров ста, а может быть, и ста пятидесяти.
Из-за всего этого у меня в голове сначала зазвенело, потом возникла знакомая мигающая боль. Мозг мой вздрогнул и съежился от ее ледяного прикосновения. Но если я действительно принц Амбера, то где-то внутри меня, в моей крови, в моих генах должен быть «записан» этот Путь! Я непременно обязан правильно найти вход и выход из проклятого лабиринта.
— Ох, до чего же хочется курить! — пробормотал я. Женщины захихикали, однако поспешно умолкли, чтобы не сорваться на нервный визг.
Рэндом взял меня за руку и сказал:
— Это тяжкое испытание, но пройти Путь вовсе не так трудно, иначе мы не пришли бы сюда. Двигайся очень медленно и ни в коем случае не отвлекайся. Не путайся, если порой над тобой снопом взовьются искры. Они не причинят тебе вреда. Все время будет казаться, будто сквозь тебя как бы пропускают слабый электрический ток, а вскоре ты почувствуешь, что силы твои явно возросли. Но главное — не отвлекайся, не забывай, что нужно все время идти дальше! Не останавливайся, что бы с тобой ни происходило, и ни в коем случае не сходи с Пути, иначе сам Путь тебя и убьет.
Рэндом говорил и говорил, подводя меня все ближе, ближе к той стене, что была справа, у дальнего конца лабиринта. Женщины следовали за нами.
Я прошептал Рэндому:
— Я пытался отговорить Моэри от ее планов. Ничего не вышло.
— Я знал, что ты непременно попытаешься, — улыбнулся он. — Не беспокойся! Во-первых, год я могу хоть на голове простоять, а во-вторых, они, возможно, отпустят меня даже и раньше — из-за моего отвратительного поведения. Уж я постараюсь им надоесть.
— Девушку, которую она наметила для тебя, зовут Вайол. Она слепая.
— Ничего себе! — воскликнул Рэндом. — Ну и штучки придумывает Моэри!
— Помнишь, мы с тобой говорили о регентстве? — Да.
— Тогда будь с этой девушкой подобрее и веди себя пристойно весь год; я отплачу достаточно щедро.
Ответа не последовало. Потом Рэндом сжал мне руку.
— Твоя подружка, что ли? — хмыкнул он. — Ну и как она?
— Ты что, торгуешься? — удивился я.
— Ага, торгуюсь.
И тут оказалось, что мы стоим в том самом месте, где начинается Путь, — в противоположном углу зала.
Я подошел чуть ближе и увидел цепь спрятанных в глубине огней; Путь начинался почти в том месте, где стояла сейчас моя правая нога. Только свет лабиринта рассеивал непроницаемую тьму вокруг. Я знал, что за стеной зала ледяные глубины вод.
Я шагнул с левой ноги. Очертания моей стопы были повторены цепочкой голубовато-белых искр. Потом я шагнул правой ногой и сразу ощутил тот электрический ток, о котором говорил Рэндом. Потом снова шагнул.
Раздался треск, я почувствовал, как волосы мои встают дыбом, но не остановился.
Тропа начала довольно резко изгибаться, как бы возвращаясь к исходной точке. Я сделал шагов десять, и мне показалось, что нечто невидимое противится моему дальнейшему продвижению вперед. Передо мной как бы вдруг вырос барьер, сделанный из тьмы, из загадочного вещества. Барьер этот не давал мне сделать ни шагу.
Я боролся, как мог. Я вдруг догадался, что это Первая Преграда. Если ее преодолеть, то как бы совершишь Деяние, указывающее на то, что сам ты тоже стал частью Пути. Уже только поднять и опустить ногу было невыносимо трудно. Из волос сыпались искры.
Я сосредоточил все свое внимание на изгибе светящейся волшебной линии. Я двигался вдоль нее, тяжело дыша.
Вдруг сопротивление ослабело. Преграда исчезла так же внезапно, как появилась. Я преодолел ее, я чего-то добился!
Я отвоевал часть самого себя.
Я видел похожую на пергамент кожу мертвых узников Аушвица, их конечности, похожие на палки. Я присутствовал на суде в Нюрнберге, я помнил это. Я слышал голос Стивена Спендера, читающего свою «Вену»; я видел мамашу Кураж на сцене в ночь премьеры брехтовского спектакля; я видел, как ракеты выползают вверх из своих металлических гнезд: Пенемюнде, Ванденберг, мыс Кеннеди, Кызылкум в Казахстане… собственными руками я касался Великой Китайской стены. Мы пили пиво и вино, и Шахпур сам сказал мне, что мертвецки пьян. Забравшись в зеленые леса Западной резервации, я за один день снял три скальпа. Я мурлыкал песенку, когда мы маршировали в колонне. Я вспомнил ее начало: «Aupres de ma Blonde»[7]… Я вспоминал, вспоминал… свою жизнь в Царстве Теней, которую сами его жители называют Землей. Еще три шага, и в руке у меня откуда-то появилась окровавленная шпага; я увидел троих мертвецов и собственную павшую лошадь — я бежал от Великой французской революции. И еще многое, очень, очень многое… Я возвращался назад.
Еще шаг.
Шаг назад…
Мертвые. Они окружали меня со всех сторон. Чудовищный запах разлагающейся плоти висел в воздухе; я услышал истошный визг собаки, забитой ногами до смерти. Клубы черного дыма застилали небо, свистел ледяной ветер, несущий мелкий противный дождь. Горло мое горело, руки дрожали, голова была как в огне. Я, спотыкаясь, брел по пустынным улицам, перед глазами плыл туман: меня пожирала лихорадка. Сточные канавы были завалены мусором, дохлыми кошками, содержимым ночных горшков. Раздался звон колокольчика: мимо с грохотом проехал воз, доверху нагруженный трупами, и обдал меня грязью и ледяной водой.
Долго ли я так брел, не знаю. Потом какая-то девица схватила меня за руку, и я разглядел череп — точнее, кольцо с черепом у нее на пальце. Она отвела меня к себе, но обнаружилось, что у меня, во-первых, нет денег, а во-вторых, я в бреду. По размалеванному лицу женщины пробежала гримаса ужаса, на губах задрожала блуждающая улыбка, она выбежала из комнаты, а я упал на ее постель и потерял сознание.
Позже — и снова я не знал, сколько времени прошло, — какой-то здоровенный мужик, видимо, Черный Дэви, сутенер той самой девицы, явился и стал бить меня по лицу, рывком пытаясь поставить меня на ноги. Я вцепился в его правое плечо мертвой хваткой и буквально повис на нем. Этот тип уже почти вышвырнул меня за дверь, но, когда до меня дошло, что я вот-вот снова окажусь на холодной улице, я еще теснее прижался к нему, как бы протестуя против такой несправедливости. Я сжимал его плечо изо всех оставшихся еще во мне сил, бормоча едва слышные и полубредовые мольбы.
Потом сквозь пот и слезы, заливавшие мне глаза, я вдруг ясно разглядел его лицо, услышал его пронзительный крик, увидел раззявленный рот, полный гнилых зубов… Его правая рука в том месте, где я вцепился в нее, была сломана.
Он отшвырнул меня левой рукой и, подвывая, упал на колени. Я сел на пол, и на какое-то мгновение голова моя прояснилась.
— Я… я… останусь здесь, пока мне не станет лучше. Убирайся. Если придешь еще — убью.
— У тебя чума! — крикнул Черный Дэви. — За твоим трупом и так придут завтра! — Он сплюнул, поднялся на ноги и, спотыкаясь, вышел из комнаты.
Я кое-как добрался до двери и забаррикадировал ее. Потом вернулся к постели, свалился на нее и заснул.
Утром, когда они явятся за моим телом, их ждет разочарование: несколько часов спустя я проснулся в холодном поту и понял, что лихорадка меня отпустила. Кризис миновал. Я был еще очень слаб, но соображал вполне нормально.
Мне стало ясно, что чуму я победил.
В шкафу нашелся мужской плащ, а в ящике стола было немного денег. Все это я забрал.
Потом опять вышел в ночь. То была Ночь Чумы, поразившей Лондон…
Я по-прежнему не мог вспомнить, кто я и что здесь делаю.
Вот так все и началось…
…Теперь я уже преодолел довольно значительный участок Пути. Огни у меня под ногами продолжали мигать, искры снопом взлетали при каждом шаге. Я полностью утратил чувство направления, неведомо где остались Рэндом, Дейрдре и Моэри. Меня все время било током, глаза норовили выскочить из орбит. Потом в лицо будто вонзились иголки, а по спине пробежал холодок. Я стиснул зубы, чтобы не стучали.
Итак, память я утратил вовсе не в результате автомобильной катастрофы. Уже во времена Елизаветы I я не очень хорошо помнил свое прошлое. Флора, вероятно, решила, что после аварии память моя как раз восстановилась. Она же не могла не знать, в каком я до этого был состоянии. Мне неожиданно пришла в голову мысль, что Флора не случайно оказалась в Царстве Теней: ее прислали туда, чтобы следить за мной.
Выходит, я потерял память еще в шестнадцатом веке?
Точно сказать, конечно, было трудно. Это еще предстояло выяснить.
Я быстро сделал еще шесть шагов вперед и достиг конца изгиба. За ним начинался совершенно прямой участок Пути.
Я ступил на него и сразу почувствовал сопротивление, которое нарастало с каждым моим шагом — Вторая Преграда.
Потом был поворот направо, потом я еще раз свернул, и еще раз, и еще…
Я действительно был принцем Амбера. Это все-таки оказалось правдой. Нас в семье было пятнадцать братьев — шестеро из них уже умерли — и восемь сестер; две из них тоже ушли в мир иной, а может быть, и четыре. Мы проводили немало времени как в Царстве Теней, так и в нашем собственном мире. В этой связи возникал хотя и чисто академический, но все же не лишенный философского смысла вопрос: мог ли тот, кто обладал такой властью над Царством Теней, создать собственный мир? И каким бы ни был окончательный ответ, судя по практическим результатам, мы такой способностью обладали.
Начался новый изгиб Пути. Я медленно продвигался вперед. Ноги будто приклеивались к полу. Один шаг, два, три, четыре… Я по-прежнему с трудом отрывал свои сверкающие огнями сапоги от пола, но шел дальше.
В голове звенело; сердце, казалось, вот-вот разорвется. Амбер!
Идти стало гораздо легче, лишь только я вспомнил Амбер.
Амбер был самым величественным городом, который когда-либо существовал или будет существовать. Амбер был всегда и пребудет вовеки; любой другой город в любой точке времени и пространства — лишь отражение, бледная тень одного из мгновений жизни Амбера. Амбер, Амбер, Амбер… Я помню тебя. И никогда не забуду. Видимо, где-то в самой глубине моей души всегда жила память о тебе; в течение долгих столетий, проведенных мной в Царстве Теней, на Земле, сновидения мои были полны твоими золотисто-зелеными шпилями и круто поднимающимися ввысь террасами садов и полей. Я помню твои широкие площади, украшенные клумбами с красными и золотистыми цветами. Я помню, сколь сладостен твой воздух, помню твои бесчисленные храмы и дворцы, ту радость и наслаждение, что таил ты в себе и вечно будешь дарить людям. Амбер, бессмертный город, недосягаемая вершина для всего Истинного Мира, я никогда не смогу забыть тебя, как не смогу забыть и тот счастливый миг, когда на Пути, ведущем из царства Ребма, я наконец вспомнил тебя в сверкании стен и шпилей; когда после мучительного голода я наконец вкусил пищу и после Долгих дней воздержания познал любовь Моэри. Именно тогда я понял, что никто не может сравниться с моей любовью к тебе, ибо само воспоминание о твоей красоте уже было для меня наслаждением. И даже сейчас, когда я, полный мыслей о хаосе, рассказываю свою историю тому единственному, кто, может быть, впоследствии перескажет ее другим, чтобы она не исчезла бесследно, когда умру я, даже сейчас я люблю тебя, о мой город, править которым я был рожден…
Еще десять шагов, и вдруг передо мной возник водоворот огненных узоров. Я помедлил, изучая его… и холодные воды сразу смыли пот с моего разгоряченного чела.
То был сложный, дьявольски сложный узор. Я все еще медлил, и мне вдруг показалось, что вода вокруг забурлила, возникли стремительные течения, вполне способные вынести меня из этого зала. Сознавая, что если покину Путь, не пройдя его до конца, то погибну, я не смел оторвать глаз от огоньков, что сверкали впереди, и поэтому не представлял: сколько уже прошел, сколько еще осталось идти…
Водяные вихри утихли так же внезапно, как и возникли. Ко мне вдруг вернулись воспоминания — о тех временах, когда я был принцем Амбера… Нет, о них я ничего не расскажу, эти воспоминания принадлежат лишь мне одному, некоторые из них связаны со злом и жестокостью, а некоторые — с высоким благородством. Это воспоминания моего детства, которое протекло в огромном королевском дворце, где над башнями гордо реяло знамя Оберона, моего отца, — на зеленом поле белый единорог, вставший на дыбы и обращенный влево.
Рэндом проходил по этому Пути. Даже Дейрдре смогла его пройти. И я, Корвин, непременно пройду Путь до конца, как бы это ни было трудно.
Я пробился наконец сквозь огненный узор и вышел к Большому Изгибу. И те силы, что управляют Вселенной, сразу обрушились на меня, стараясь сломить мое сопротивление.
У меня все-таки было одно преимущество перед другими: я знал, что некогда прошел весь этот Путь, а значит, смогу пройти его еще раз. Это весьма помогало справляться со страхом, который порой черным облаком окутывал меня, потом исчезал и возникал вновь с удвоенной силой, пытаясь со мной расправиться. Я упорно продвигался по Пути, постепенно вспоминая все: те столетия, что я провел в Царстве Теней, на Земле, и в других местах; многие из этих мест были мне дороги, особенно одно — его я любил больше всего на свете, если не считать Амбера.