Семен побежал к невысокой известковой скале, намереваясь водрузить на нее камень или обломок бревна, валяющийся у основания.
Добежал, нагнулся и… замер.
Это был не камень и не обломок. Сверток знакомого вида. И он шевелился!
Плохо соображая, что делает, Семен протянул руку и пальцем отогнул край шкуры. Сморщенное, посиневшее от натуги детское личико…
– Да, – кивнул старик. – Всех сосунков оставили.
– Какого черта?! Почему?!
– Они все равно умрут зимой… Лучше отдать Уткэ…
– Ур-роды! Где они?! Сколько их было?!
– Не знаю… Вон там есть, и там…
Довольно долго Семен бегал по пляжу и орал на разных языках:
– Всех собрали?! Всех?! Или еще где-то есть?! Где?! Где?!
Потом он немного успокоился, отдышался и почти вернул себе способность соображать. Трое младенцев были живы. Правда, кричать уже не могли.
Так круто Семен не влипал давно…
– Старик, я бы оставил тебя подыхать здесь, но… Но мне одному не дотащить их. Пошли!
– Зачем? Не мучай нас…
– Заткнись! На стоянке две тетки недавно родили – у них молока полно!
– Демоны…
– Какие к черту демоны?! У меня сына родного питекантроп вскормила! Давай, шевелись быстрее! Надо же так попасть…
Быстро передвигаться Нгычэн не мог – что-то у него было не в порядке с ногами. Семенов мат ускорению не способствовал – старик его не боялся. До поселка они добрались уже в сумерках.
Дополнительную нагрузку неандертальские мамаши приняли безропотно. Детский плач звучал над морем всю ночь.
Утром один ребенок был мертв, а у двух других – мальчика и девочки – сильный понос. Семен решил, что это непереносимость чужого молока и они обречены. Сделать он ничего не мог – только маяться и ждать.
К концу вторых суток вроде бы наступило улучшение. Дня через четыре Семен всерьез поверил, что дети, пожалуй, будут жить.
Нгычэна Семен поселил в своей норе на уступе, а сам переехал в зимнюю землянку наверху. Она была еще не достроена, но переезд все равно неизбежен – зима не за горами.
Глава 14
ДОМОЙ
Больше никаких особенных катастроф ни осенью, с ее штормами, ни зимой, с морозами и метелями, не случилось. Возле дыхательных лунок люди пытались бить тюленей и нерпу. Занятие для неандертальцев оказалось весьма подходящим – часами сидеть неподвижно возле дырки во льду с гарпуном в руке было вполне в их духе. Добычи, пожалуй, не хватило бы на прокорм такого количества людей, но запасы всякой дряни были достаточно велики, а добавка го сырого мяса избавляла от угрозы цинги. Семен, впрочем, в основном свежатиной и питался – не в сыром виде, конечно.
Сборку нарты и переучивание собак он поручил Лхойкиму и Килонгу. Получилось это у них довольно быстро, и Семен заставил их строить еще одну нарту – впрок.. Сам же занялся делом более сложным и важным – байдарой.
Инженерно-технический подвиг начался с лазанья по залежам плавника и отбора подходящих (в смысле крепких и плотных) деревяшек. Таскать материал к жилищам Семен сам не стал, а заставил этим заниматься неандертальцев. После этого он приступил к созданию проекта большой морской лодки – десять метров длиной! Он назвал ее, конечно, «байдарой», хотя в ее конструкции обобщил все свои куцые познания об устройстве лодок подобного типа. Чертежей было много – на песке, потом на снегу, на камнях, на шкурах. По ходу дела пришлось ввести универсальную меру длины – сантиметр. Скорее всего, он немного отличался от настоящего, но придираться было некому. Суть идеи заключалась в том, чтобы каждую деталь не подгонять «по месту», а делать по заданному размеру. Собрать каркас на морозе невозможно, значит – нужно за зиму изготовить все элементы, которые соединятся вместе лишь весной. А элементов этих очень, очень много! Мачту, парус и соответствующую оснастку Семен решил не делать: вот уж это точно слабо!
Самое удивительное, что лодку весной действительно удалось собрать. Не обошлось, конечно, без переделок и подгонки, но в целом операция прошла успешно. Даже с обшивкой из моржовой кожи проблем почти не возникло. Гораздо труднее оказалось оборудовать место для хранения судна – не затаскивать же его каждый раз вверх по скалам. Пришлось ворочать камни и создавать этакий уступ в основании склона.
Как только просветы между льдинами стали достаточно широкими, лодку спустили на воду. Через 10—15 дней мучений добыча морского зверя стала регулярной, причем без Семенова участия. Моржей и тюленей было много, они опять двигались вместе со льдом куда-то на север. Семену же оставалось ловить с каноэ рыбу возле берега – для развлечения и разнообразия в питании. Ну, и размышлять, конечно: «Прошел год, и можно констатировать, что море кормит весьма обильно. Откуда тут столько зверя? Возможно, это вспышка рождаемости в последние годы за счет резкого увеличения кормовой базы. Постепенно все утрясется, и животных будет меньше. Это одна гипотеза. А вторая… Кто видел, кто знает, сколько было морского зверя до того, как человек стал его истреблять? Это ведь началось не в XIX веке – тогда всякие китобои-зверобои уже подчищали остатки в относительно труднодоступных местах. А в прибрежных водах Западной Европы морские млекопитающие были истреблены еще в первых веках нашей эры! И ведь, что самое обидное, кроме людей „циркумполярной цивилизации" никто не бил зверя ради еды. В основном ради жира и кож. В первую очередь ради жира. Техническая цивилизация „белого" человека почему-то веками испытывала жировой голод…»
Как ни лень было Семену, зимой он взял за правило ежедневно тренироваться – бегать и фехтовать пальмой. Терять форму ему не хотелось, особенно живя среди неандертальцев. Он и так рядом с ними часто чувствовал себя ущербным. Их мужчины могли непринужденно скакать с камня на камень, удерживая на плечах тушу приличного тюленя. Или, спускаясь к морю, спрыгивать с многометровых уступов.
Раз уж в поселке оказался туземец, Семен решил пристроить его к делу – чтоб не зря мясо ел. Неандертальскую девочку и троих мальчишек, стремительно превращающихся во взрослых мужчин, Семен заставил обеспечивать старика пищей и заодно (точнее, главным образом) изучать язык кытпейэ. Каждые несколько дней он проверял результаты и свирепо ругался и на учеников, и на учителя. Для себя же придумал новое физическое упражнение – на силу. Раз в день сажал старика к себе «на закорки» и спускался с ним по камням к морю. Потом, естественно, затаскивал обратно. На берегу Семен осваивал новую магию – пращи. Зачем ему это нужно, он не особенно задумывался – скорее всего, его просто заедало самолюбие: неужели к так и не освоенным первобытным «магиям» добавится еще одна?!
Самое смешное, что метание камней из пращи оказалось действительно магией – освоить технику можно за день, а вот научиться попадать в цель…
Способов крепления пращи к руке несколько: петля на среднем пальце, на четырех пальцах сразу или на запястье. Вариантов бросков еще больше: с одного маха или с раскруткой, всей рукой или кистью, в горизонтальной плоскости или в вертикальной, с разворотом корпуса или без такового. При броске могут быть задействованы обе руки или только одна – когда на левой щит. Семен избрал для себя то, что впервые увидел вблизи: крепеж – петелькой на пальце, а бросок – с одного маха. Воспользоваться готовым орудием не удалось – оказалось, что «стандартной» пращи не бывает, каждая подгоняется под габариты пользователя. В частности, длина сложенной для броска пращи должна соответствовать расстоянию от вытянутой вперед левой руки до согнутой в локте правой.
«Обучение, точнее овладение данной магией, можно разделить на два этапа – короткий и… бесконечный. Для начала нужно „бросок" превратить в „выстрел". Чем одно отличается от другого? В гребень встающей волны „брошенный" камень входит… скажем так, с плеском. А вот „выстреленный" снаряд, попадая в воду, издает характерный хлопок, похожий на чмоканье. Если это получается, остается пустяк – заставить камень поразить мишень».
Семен оказался прав, полагая, что объяснять, как целиться и в какой момент разжимать пальцы, бесполезно – это нужно чувствовать самому. Что-то получаться у него стало лишь к весне, да и то, как сказать…
«Требуется сродниться, усредниться, расслабиться и одновременно собраться. Нужно суметь почувствовать все сразу: руку, пальцы, ремень, расстояние, траекторию, камень. Этим и занимается стрелок во время бессмысленного, казалось бы, прицеливания – наведения снаряда на мишень. А в целом все очень просто – как показать пальцем на далекий предмет». Результаты стрельб получались довольно оригинальные – никакой кучности! То есть Семен или попадал «в десятку» (при правильном настрое), или безнадежно мазал.
Оказалось, что неприцельно закинуть камень пращой можно очень далеко, особенно с разворотом корпуса. Семен даже мерить расстояние не стал. А вот прицельно… В неподвижную полуметровую мишень Нгычэн не промахивался с полусотни метров. Семен решил, что для него это, пожалуй, предел возможного.
По состоянию природы Семен пытался понять, когда же следует отмечать годовщину их прибытия сюда: сначала казалось, что еще слишком рано, потом – уже поздно. Природа сама положила конец этим гаданиям – начался шторм. Он продолжался почти трое суток, а когда закончился, люди увидели в море странный предмет. Впрочем, странным он показался неандертальцам, поскольку Семен с такого расстояния ничего рассмотреть не смог. Предмет взяли на буксир и подтянули к берегу. Семен дождался отлива и пошел смотреть. Лучше бы он этого не делал…
Тщательно вырубленное изнутри бревно, обломанные, перепутанные жерди настила – совсем недавно (перед штормом?) все это было катамараном. Причем до боли знакомой конструкции – неандертальцы избегают вносить новшества, зато умеют с точностью воспроизводить то, что было создано однажды. «Может быть, это наш прошлогодний? – возникла успокоительная мысль. – Он лежал где-нибудь на скалах, а теперь его смыло волной и принесло? Увы, последний шторм был далеко не самым сильным за прошедший год, а ремни креплений выглядят относительно свежими…»
На другой день были обнаружены останки еще одного катамарана и отдельно плывущая перевернутая лодка-долбленка. Следы обработки древесины металлом были однозначны…
Семену хотелось верить, что люди успели высадиться на берег, а свои суда отдали во власть стихии: «Именно так мы сами поступили год назад. Трупов, опять же, не наблюдается… Но в устье реки и в бухте на протяжении очень многих километров высаживаться с таких плавсредств некуда. Требуется умение, навыки, знание обстановки. Требуется понимать, чем грозят волны и ветер. А трупы еще появятся – начнут разлагаться, всплывут, и их пригонит к берегу.
Получается, что конкретизированный миф в коллективном сознании неандертальцев продолжает жить и после нашего отбытия. Оставшиеся и, наверное, новоприбывшие всю зиму продолжали строить катамараны, а весной отправились в путь. И, надо полагать, все погибли. Вполне вероятно, что следующей весной пойдет новый караван, и еще, и еще… По сути, это плавание на тот свет. Среди моих спутников многие хорошо умеют (несколько лет учились!) обращаться с катамаранами, и все-таки мы уцелели по чистой случайности. У остальных шансов нет. Но сообщить им об этом нельзя – почта и телеграф в этом мире отсутствуют».
В последнем своем утверждении Семен оказался не совсем прав. Два дня спустя неандертальцы зачем-то ушли на байдаре далеко в глубину бухты. Там на скалах они обнаружили обломки еще одного катамарана и смогли их обследовать. Между палками настила застрял узкий глиняный кувшин. Его горлышко было закрыто куском кожи и завязано. Посудина треснула, но не развалилась. В таком виде ее Семену и доставили.
«Свободы для фантазии не осталось – предмет изготовлен в мастерской Головастика. Я даже знаю кем и зачем. По многолетней уже традиции ученик-подмастерье, чтобы получить право работать самостоятельно, должен сдать своеобразный экзамен: вылепить, просушить и успешно обжечь три посудины разной формы – округлый пузатый горшок, широкое плоскодонное блюдо и вот такой вот бутылкообразный кувшин. Данный экземпляр изготовлен отнюдь не великим мастером. Что внутри? Уж, наверное, не самогонка!»
Ремешок Семен разрезал, обрывок шкуры снял, перевернул сосуд, и на ладонь ему выпал свернутый кусок бересты – письмо!
Дух у Семена перехватило, руки предательски дрогнули…
Это действительно было письмо, причем довольно длинное, но… Но буквы отсутствовали – лишь их тени. То ли по трещине, то ли через крышку какое-то количество воды внутрь попало. Ее хватило, чтобы размыть совсем не влагостойкие самодельные чернила.
Эту рукопись Семен изучал несколько дней: всматривался в расплывчатые пятна чернил, в косом свете пытался различить вмятинки от кончика пера. Результаты оказались ничтожными. Не вызывало сомнений только одно: письмо адресовано ему, Семену. Первые три слова представляли собой обычное обращение и приветствие. В остальном тексте удалось разобрать слова: «старейшины», «мамонт», «лоурины», «темаги», «до свидания».
– И что это значит? – спросил Килонг.
– Вопрос поставлен правильно, – грустно усмехнулся Семен. – Не что написано, а что ЭТО значит. Это значит, что мне пора возвращаться.
– А мы?
– Надо подумать…
Собственно говоря, где-то там – в глубине души – Семен никогда и не сомневался, что здесь он временно. «Другое дело, я никак не ожидал, что данная экологическая ниша окажется столь удобной для неандертальцев, что они так естественно и быстро начнут приспосабливаться. Наверное, что-то и вправду совпало с их коллективным бессознательным. Они сильно изменились за этот год. Как? Наверное, у них исчезло тотальное, всеобщее чувство обреченности, безнадежности пребывания в этом мире. Это неосознанное общее чувство давило на меня с самого начала нашего общения, еще до катастрофы. А теперь оно исчезло. Точнее, начало исчезать еще осенью: они стали улыбаться! Все их бабы беременны, кроме тех, кто недавно родил – это когда ж такое было?! Строго говоря, после ввода в строй байдары я им как бы уже и не нужен». Последнее предположение вскоре получило подтверждение.
У входа в Семенову берлогу сидел пожилой неандерталец – среди сородичей он был, пожалуй, наиболее авторитетным, если такой термин можно применить к этим людям. То, что он тут сидел, означало наличие у него какого-то дела к Семену. Дело было не настолько срочным, чтоб беспокоить бхалласа, – можно и подождать, пока сам заметит.
– Чего хочешь? – спросил Семен.
– Металл, – протянул неандерталец массивную короткопалую ладонь. – Дай нам металл, чтобы пилить и резать дерево.
– Дам, – пообещал Семен, – только скажи сначала, что вы задумали.
– Будем делать вторую большую лодку.
– Хорошая мысль, правильная! – одобрил повелитель. – У меня есть еще одна для вас, не хуже. Тебе не кажется, что нас здесь слишком много? Может быть, стоит отселить часть людей в другое место?
Взгляд неандертальца и его «мысленный посыл» Семен расшифровал как удивление и недоумение. То есть получалось, что он в качестве свежей идеи преподносит нечто давно всем известное.
– И где же будет новая стоянка?
– Там, – показал неандерталец рукой в сторону бухты. – Сбоку от вон той полосатой скалы (что-то разглядеть вдали Семен и не пытался). Туда приходят мамонты моря (моржи), там есть дрова и мало ветра.
Казалось, оратор явно хотел добавить вопрос: «Почему ты не знаешь этого?» – но удержался из вежливости и закончил:
– Для новой стоянки нужна еще одна большая лодка. Без металла мы не успеем сделать ее до нового снега.
Пока Семен рылся по углам, собирая инструменты, ему пришла в голову простая мысль: «А действительно, почему я последний узнаю о появлении чужаков, о предстоящем переселении? Я что же, выпал из их информационного поля?! Стал чужим, как Хью, Лхойким и Килонг? Интересно…»
– Скажи мне, – попросил Семен, передавая мешок с железками, – как вы отнесетесь к тому, что я уйду? Хочу вернуться туда, откуда мы пришли.