Онокл подняла голову, Семен чуть наклонил свою и – глаза в глаза. Темно-каряя радужная оболочка по краям расширенных зрачков, в которых мерцает… Ну, наверное, та самая тьма тысячелетий.
Семен не понял, сам ли он сделал движение, или Онокл его потянула, но они, обнявшись словно в танце, стали медленно поворачиваться вокруг вертикальной оси. Он почему-то одновременно видел и ее глаза, и глаза всех присутствующих. Только этих присутствующих оказалось очень много – тысячи, если не десятки тысяч…
Очнулся Семен от холода – причем в основном снизу. Шкура, на которой он лежал, хорошей изоляцией от снега не являлась. Сверху он был прикрыт собственной одеждой. Мучительно хотелось попить, помочиться и, главное, чтобы мозги скорее пришли в норму – ощущение такое, будто они разбухли и перестали помещаться в черепе. Вяло ругая себя за то, что он в очередной раз «полез в воду не зная броду», Семен начал одеваться. И обнаружил, что рядом с ним лежит труп – голая изможденная старушка. И не просто старушка, а… В общем, таких старых неандертальских женщин Семен еще не встречал. «Подложили мне покойницу под бок, идиоты! Надо же придумать такой дурацкий обряд! И что же он означает или символизирует?» Спросить было не у кого – зрители отсутствовали.
Возле их палатки Хью неторопливо рубил дрова – доделывал чужую работу. На подошедшего Семена он посмотрел с каким-то изумленным любопытством, словно у того на лбу вырос… в общем, рог вырос. Семен пощупал свое непривычно голое лицо и никаких изменений не обнаружил. Он пожал плечами и сразу задал самый главный вопрос:
– Что это было? Что она сделала?
– Жизнь давать. Твою брать.
– А эта старуха?! Ну, там – которая мертвая?
– Старуха – да. Онокл – нет.
– В смысле?!
– Онокл нет. Семхон есть. Один.
«Ох-хо-хо! – мысленно простонал Семен, сжимая руками лысую голову, покрытую царапинами и мелкими порезами. – Похоже, кроме меня самого, никто ничего объяснить не сможет. Бедные мои мозги!»
После этого странного события он никогда больше не видел Онокл. И не спрашивал о ней – чувствовал почему-то, что делать этого не следует.
Отношение неандертальцев к Семену, к новым инструментам, оружию, да и, вообще, к непривычным занятиям вдруг резко изменилось. Это изменение даже трудно было описать или сформулировать, но оно было очень явным. Привезенные топоры Семен раздал новоприбывшим, и никто от них не шарахался – наоборот, рассматривали с большим интересом. Вскоре выяснилось, что каждая группа желает иметь собственный «дом» – изолированное от внешнего мира пространство. Мужчины приступили к работе, причем они не только охотно принимали советы и рекомендации, но и сами задавали вполне толковые вопросы. «Я что же, лучше стал говорить на их языке?! – недоумевал Семен. – Или… Или после странного обряда сделался настолько "своим", что получил моральное право превращать "чужое" в
"свое", "новое" в "старое"? Долгонько придется с этим разбираться!»
Свой собственный арбалет Семен у неандертальцев отобрал, а взамен выдал стрелкам неуклюжее и тяжелое творение мастерской Головастика. Впрочем, к изяществу авторы и не стремились – лишь бы работало. Оно и работало – при «приемке» изделия Семен сделал пару выстрелов (тетиву он натягивал с помощью крюка на обвязке). Резюме было положительным: мощности хватает с избытком, болты летят в нужную сторону, но… Но это же не серийное заводское изделие с определенными тактико-техническими данными! Эти самые данные в значительной мере определяются способностями пользователя. Оружие сделано добротно, остальное зависит от стрелка: будет он поражать цель с двадцати метров или с двухсот? В общем, пристреливать нужно…
В довесок к оружию Семен выдал стрелкам по куску мяса из запаса волчьего корма и приказал бросить все дела и тренироваться. За каждый потерянный болт обещал отрезать палец. Вряд ли это испугало неандертальцев, но ни одного болта они так и не потеряли.
Понаблюдав за стрельбами, Семен пришел к выводу, что прилично стрелять неандертальцы научатся довольно быстро, но вот в кого? «В четырех-пяти километрах отсюда имеется солонец. Туда регулярно приходят бараны, косули, лоси, кабаны и как минимум три вида оленей, два из которых до моего будущего не дожили. Иногда, судя по следам, заходят зубры или бизоны. Если сидеть в "схроне" постоянно (а чем хьюггам еще заниматься?!), то од-ного-двух зверей за три-четыре дня добыть можно. При этом зверь может быть большим или маленьким. А вести себя на солонце нужно очень аккуратно: не шуметь, огня не разводить, добычу в целом виде оттаскивать как можно дальше и там разделывать. Это все неандертальцы и сами понимают. Проблема в другом – их много.
Я, конечно, их не считал, а самих спрашивать бесполезно: малолетних детей и часть женщин они в счет не включают, поскольку нормальными людьми и, соответственно, едоками они не считаются. Но если навскидку, то живых неандертальских душ имеется чуть меньше полусотни. Обычного северного оленя они съедают в один присест, и при этом большинство остается голодным. Им нужен как минимум один взрослый бизон в день. А если этот бизон будет не обычным, а "большерогим" или "первобытным", то они, пожалуй, наедятся досыта. Из всего этого следует вывод: требуется постоянный источник большого количества мяса. Такового нет, и не предвидится. Значит, мясо нужно добывать сразу в большом количестве и как-то хранить. Кстати: против тухлятины эти ребята, в отличие от лоуринов, не возражают».
Он болтался по степи на нарте целый день, проверяя все распадки и овраги. Как оказалось, зря. Что-то подходящее обнаружилось лишь на обратном пути – на левом берегу реки километрах в четырех выше стоянки за лесным массивом. Пяти-шестиметровый обрывчик, длиной метров тридцать, представлял собой не совсем то, что хотелось бы, но выбора, похоже, не было.
Сооружение дарпиров продолжалось три дня. Одна изгородь, длиной метров сто, косо уходила от обрыва в степь. Две других, более коротких, но крепких, ограждали пологие спуски с террасы вниз. Что и зачем люди делали, Семен объяснил им лишь по окончании работ. Кажется, его поняли – представление о загонной охоте неандертальцы имели.
Во всяком случае, кто и где будет встречать животных, они определили сами. Гораздо труднее оказалось объяснить волкам (и упряжным, и местным), что от них требуется не резать отставших, а перемещать все стадо целиком в нужном направлении. Наконец Волчонок понял, но реакция его была неожиданной:
– «Мы не сделаем этого».
– «Почему?»
– «Там (степь левого берега) земля не нашей охоты».
– «А здесь (сопки и лес правого берега)?! Была не ваша, а стала вашей!»
– «Здесь было мало "чужих". Они были слабыми».
«Во-от в чем дело! – догадался-таки Семен, получив туманный "мыслеобраз". – Человеку этот мир, эта степь кажутся необжитыми и пустынными. А для волка здесь нет свободного пространства – все заполнено и поделено на охотничьи угодья. Пришла зима, и небольшие группы волков объединились в стаю для совместной охоты, обобществив тем самым свои территории. И это – не лесная мелочь, с которой можно справиться, это – степные амбалы, к породе которых принадлежит и сам Волчонок».
Вопрос получился не очень корректным, но Семен все-таки задал его:
– «Ты видел их?»
– «Я знаю о них».
«Ну да, конечно – для волка визуальная информация второстепенна. Неужели он по запаху может отличить матерого самца от молодого?! Наверное, может. Последний его ответ имеет несколько смысловых слоев. Да, Волчонок знает, представляет себе хозяев местной степи. Попытка охотиться там будет для него и четвероногой части нашей стаи самоубийством. Только он не боится. Страх, инстинкт самосохранения тут не являются главными факторами. Тут – другое. Как это сформулировать? Проблема заключается в превышении полномочий, что ли? Он – Волчонок – не "шестерка", конечно, в своей стае, но и не вожак. Верховный владыка и законодатель – это я, и вроде как я и должен разбираться. Что ж, он прав – ничего с этим не поделаешь».
– «Хочу иметь с ними дело (в смысле – договариваться или драться)», – заявил Семен.
– «Да, так надо», – признал Волчонок.
– «Ты найдешь их?»
– «Они найдут нас».
– «Мы должны оставить метки?»
– «Нет. Они найдут нас».
«Уже лучше, – вздохнул Семен. – Не надо будет напрягать мочевой пузырь. Кроме того, метки на чужой территории – это откровенный вызов, после которого остается только драться, а так…В общем, могут быть варианты».
– «Тогда пошли в степь. Я готовлю нарту».
– «Готовь».
На сей раз Семен своим транспортным средством не управлял – он просто сидел на нарте и подрабатывал ногами, чтобы не перевернуться на снежном заструге или не наехать на торчащий из-под снега камень. Что ему предстоит в будущем, он представлял очень смутно, поэтому на всякий случай прихватил спальный мешок и немного пеммикана. Оценить пройденный километраж было трудно, но день уже клонился к вечеру, когда упряжка остановилась на вершине пологого холма. Кроме оленьего стада вдали и бредущего куда-то семейства мамонтов, никакой живности Семен больше не увидел и, конечно, не учуял. Волки же вели себя так, словно прибыли в нужное место в нужное время. Семен их распряг, и они, не дав никаких объяснений, ушли куда-то на юго-запад. Ему оставалось только зарядить арбалет, снять чехол с клинка пальмы и ждать – неизвестно чего. «То, что они не приведут чужаков знакомиться, – это факт. Тогда что: местные волки должны меня сами обнаружить и прибежать? А "мои", значит, ушли, чтоб не мешать мне общаться? Очень деликатно с их стороны! И сколько тут нужно сидеть? Час, сутки, неделю?»
Впрочем, ожидание оказалось не слишком долгим – прошло, наверное, часа 2-3…
«Своих» Семен опознал издалека. Они неслись по снегу довольно плотной кучкой, и впереди – Волчонок. Только в данном случае волки не преследовали добычу, а сами готовились ею стать – их гнала стая огромных светло-серых, почти белых зверюг. Преследователи (больше полутора десятков!) развернулись цепью, фланги которой норовили загнуться вперед – обогнать и остановить бегущих. Вся эта компания двигалась прямо к нарте и стоящему возле нее человеку.
«Ведь растерзают с ходу! Самый мелкий из них весит не меньше меня, а то и больше! Черт побери, если останусь жив, сразу начну изобретать скорострельный арбалет, чтоб очередями можно было стрелять!» Впрочем, эта мысль для Семена не была новой – он прекрасно знал, что скорострельных арбалетов не бывает.
На последней стометровке преследуемые ускорились и немного оторвались от погони. Они добежали до нарты и, тяжело поводя боками, остановились возле Семена, образовав полукруг. «Так, – догадался человек, – место последней битвы обозначено. Встали они не впереди, защищая меня и нарту, а по бокам и сзади. То есть я как бы оказался выставлен в качестве основной ударной силы. Все логично, все правильно.
Мне нужно суметь не испугаться – чертовы рефлексы, что с ними делать?!»
Преследователи остановились в полусотне метров и, вероятно, стали принюхиваться, пытаясь оценить обстановку – сочетание волчьего и человеческого запаха было для них необычным. Потом инстинкт, по-видимому, взял свое – чужаки должны быть изгнаны или уничтожены, – и они двинулись вперед. Семен целился то в одного, то в другого, пытаясь определить вожака. Вроде бы определил и, когда осталось метров 15-20, послал мысленный приказ:
– «Остановись, или умрешь (будешь побежден)!» Получилось, в общем-то, неплохо – уверенно и грозно. О том, что ситуация полностью проигрышная, Семен старался не думать: даже если удастся пристрелить вожака, это мало что даст – рядом три или четыре особи, не сильно уступающие ему в размерах и, вероятно, в силе. У них, конечно, своя очередь на лидерство, так что освободившееся место сразу же будет занято. Ответ пришел почти сразу:
– «При чем тут ты?! – поднял голову вожак. – Двуногие нам не интересны (в игре не участвуют, в упор не вижу)».
– «Остановись, или умрешь!»– повторил Семен, стараясь смотреть волку в глаза и не думать об опасности. Одновременно он принялся напрягать мозги – рисовать и «транслировать» картинки своих былых подвигов. Сначала состоялся поединок с волчицей, за которым следовало убийство мамонта (последний был, конечно, здоров и силен, а вовсе не смертельно ранен сородичем). Общение с саблезуба-ми Семен тоже немного исказил – в драке двух самцов из-за территории победителем являлся лично он. Что и как понял из всего этого волк, осталось неясным – во всяком случае, контакт он не прервал:
– «Знаю тебя (готов признать твое существование). Ты пришел со своей стаей в землю нашей охоты. Будем сражаться».
– «Я – сверхзверь. Я не сражаюсь – просто убиваю. Таких как ты – не шевельнув лапой. Кусаю летающим зубом».
– «Да, я знаю. И тем не менее это – наша земля». «Конечно,-лихорадочно соображал Семен,– у животных, в отличие от людей, свобода выбора ограничена. Что ему предложить?»
– «Твоя земля (образ окрестной степи до самой реки) нам не нужна. Земля нашей охоты (наших интересов) – весь мир (образ бесконечных расстояний, огромных пространств). Мы ходим, где хотим. Нам мешают только наши враги (безликий образ чего-то грозного и всесильного). Ты хочешь присоединиться к ним или к нам?»
– «У меня нет подобных врагов. Незачем (нет смысла) к кому-то присоединяться. Покинь мою землю или сражайся!»
«Люди, конечно, тоже животные, только странные, можно сказать – извращенные. Их интересует масса явлений, не имеющих прямого отношения к питанию и продолжению рода. Но ведь, по большому счету, к этим двум фундаментальным потребностям имеет отношение все. Или почти все. Попробовать?»
– «Ты глуп (ничего не понимаешь). У тебя те же враги, что и у нас. Я знаю, что сделают они с тобой и с "твоими". Смотри!»
Тут Семен постарался предельно расширить смысл местоимений: то есть речь идет о будущем не вот этого конкретного волка, а как бы сводного его продолжения в потомках. Это было нетрудно, поскольку «языковой барьер» отсутствовал. Сложнее оказалось другое – такого в общении с животными Семен еще не пробовал. Он мысленно запел песню В. Высоцкого «Охота на волков» и начал «транслировать» (или телепатировать?) собеседнику соответствующие образы:
…Кричат загонщики
И лают псы до рвоты.
Кровь на снегу
И пятна красные флажков…
В такой охоте он сам никогда не участвовал, так что пришлось напрягать фантазию. Зато потом он перешел ко «второй серии», которую автор назвал «Конец охоты на волков». Вот тут Семен дал себе волю – он никогда не стрелял в животных с воздуха, но представить себя и стрелком в бортовой двери вертолета, и волком, превратившимся в «живую мишень», мог запросто. Причем со звуком, цветом и запахом. А уж эмоции, которые должен испытывать зверь, когда на него сверху опускается ревущее, невозможное в природе чудовище…
Наверное, Семен перестарался, воображая вертолет и действия жертвы, оказавшейся в ситуации, не предусмотренной никакими инстинктами и рефлексами. «Конечно, победное шествие цивилизации по родной планете не было мгновенным. Многие животные успели понять, что человек – это опасность абсолютная, причем на любом расстоянии. Или, может быть, выживать и давать потомство у нас стали преимущественно те, кто научился бояться двуногих. У этих зверей такого опыта нет – на них и их предков никто никогда специально не охотился. И вдруг – такое!»
Вожак присел на лапах и, казалось, вот-вот пустит мочу от страха. Семен снял эмоционально-мысленный пресс, вытер со лба пот и усмехнулся:
– «Страшно? А ведь так будет. Правда, не скоро (ты не доживешь)».
– «Кто они (в смысле – враги)?» «Хороший вопрос, – озадачился Семен. – Как персонифицировать зло, придав ему форму, цвет и запах? Хорошо и просто иметь конкретного врага-злодея, а так…Интересно, он поймет абстракцию?»
– «Их нет, они не нужны тебе. Они не сражаются сами. Они делают глубокий снег зимой и большую воду весной. Из-за них гибнут мамонты, бизоны и олени. Двуногие тоже гибнут – сами или сражаясь друг с другом. Этим силам я должен помешать. Если ты против меня, то твоих потомков будут убивать с ревущих птиц».