Вежливо улыбаясь, холуй указал посетителю на дверь, давая понять, что «прием окончен».
Скатившись по узкому трапу, урка сорвал с пакета сургучную печать и, едва вчитавшись в первую строчку, гласившую: «План Барбаросса», недовольно поморщился и сунул бумаги подскочившему адъютанту:
— На, читай, не пойму, что там про «баба с возу»…
— Чип! Дейл! Помогите!
— Нам некогда… Мы спешим на помощь!!!
Шойгу С. Дневник спасателя. Москва. 2004 год
Ленинскую комнату в связи с объявленным военным положением уже эвакуировали вместе с другими ценностями в северные районы страны, а посему обещанную Пендальфом торжественную процедуру принятия Чука в «органы» пришлось отменить.
Но все же, церемония, назначенная на двенадцать часов в кабинете папашки Баралгина и Эффералгана, по совместительству начальника местного ГУВД, была для карапуза никак не менее волнительной. Всю ночь он заучивал слова торжественной клятвы и заодно оплакивал последние деньги, изъятые у него из кошелька Пендальфом. Проводя экспроприацию, старикан нахально заявил, что «это традиция» и «без накрытия поляны не обойтись».
Впрочем, все прошло не так страшно, как представлял себе Чук, — похоже, всех собравшихся и вправду больше волновала «банкетная часть программы». Бедняга «ментуриент» в процессе «посвящения» постоянно косился на укрытый кумачовой скатертью стол, едва успевая сглатывать слюну и смахивать слезу, вспоминая, на чьи шиши сегодня Погуляет начальство, однако совсем уж отвлекаться от процесса не давало его собственное бубнение:
— …Вступая в ряды гондурасского ГУВД, обещаю в рабочее время курировать ларечников и пасти проституток. Зарплату обязуюсь передавать в фонд руководства без остатка.
Генерал Димедрол, вяло кивавший головой в такт знакомым словам, даже вздрогнул от неожиданности, услышав последнюю фразу Чука:
— Про зарплату — это очень правильно, сам придумал? Однако пистолет тебе дадут, а дальше крутись, как хочешь. Если хочешь, можешь выбрать себе партийную кличку — выбор сейчас как никогда богат. Выбирай — Дихлофос, Ибупрофен или Левоментол. Мне лично больше всего нравится последний вариант. Звучит по-нашенски.
Чук наморщил лоб, а его новый босс метнулся к столу:
— Ну, ты пока решай, а мы посмотрим, чего тут нам бог послал?
Стоявший чуть поодаль Эффералган хотел было что-то сказать, но от него недовольно отмахнулись:
— Ты же знаешь, я на диете.
Димедрол окинул взглядом стол, отщипнул пальцем от одного блюда, от другого. Взял в руки нож и вилку — как положено по этикету, поковырял ножом в зубах и, отложив его в сторону, придвинул к себе одну из плошек:
— Тэкссс… Начнем с мясного салата «Ошибка сапера».
— Там же полно холестерина, — встрял-таки Эффералган.
Однако гондурасский супермент не зря дослужился до своих чинов — как и всякий прирожденный начальник, он запросто переносил любую критику в свой адрес на подчиненных:
— Что ж, мне теперь голодать из-за того, что вы сдали уркам мой погребок с диетпитанием?
Умело поддетый Эффералган посерел, затем побагровел, после чего вытянулся по стойке смирно и «со слезой на глазу» заявил:
— Товарищ генерал, разрешите отбить?
Порядком уже расковырявший нехилую горку салата, гондурасский «боссмент» чуть было не подавился снедью и, едва откашлявшись, принялся сердито выговаривать выскочке:
— Ты, сынок, тово. Давай… Береги уже себя, — не переставая набивать рот, он продолжил: — Я еще хочу с маленькими понянчиться.
Эффералган, по-видимому, решил руководствоваться принципом «семь бед — один ответ» и задвинуть папаше сразу все свои «тайные мысли»:
— Кстати, папа, у соседа нашего Бориса дочка выросла. Есть мнение, что очень даже ничего себе.
Генерал задумался на мгновение, а потом покачал головой:
— Я уже ушел из большого секса. Разве что среди ветеранов еще попылю пару годков.
Эффералган разобиделся не на шутку:
— Да я ж не про тебя, батя, я вообще-то себя имел в виду. Тебе погребок — мне бабу. Я так решил! Если не вернусь, считайте меня диссидентом, — не дожидаясь ответа, он маханул шапку на голову и пошагал к выходу.
Чук исподлобья испуганно смотрел на стремительно краснеющего от злобы босса — тот мял вилку в руке так, словно она была пластиковой.
Наконец, справившись с первым приступом ярости, Димедрол швырнул вилку оземь и просипел вслед Эффералгану:
— Не вернешься — всю семью расстреляю! Вместе с собой!!!
Хоббиты и их проводник заночевали прямо на с кале, нависавшей над «празднично» светившейся внизу станцией. Голый, как всегда, забрался повыше карапузов: во-первых, чтобы следить, не понадобится ли что-нибудь Федору, а во-вторых, чтобы находиться подальше от гневных нападок Сени. Поскольку во сне его весьма интересный для врачей-патологоанатомов организм практически не нуждался — не спал он и в эту ночь, на досуге размышляя, как еще больше втереться в доверие к начальству, заодно побольнее укусив ненавистного жирдяя.
Идея пришла в голову сама собой: практически последней обязанностью Сени в их группе оставалась должность, коротко именуемая в народе «начпрод». Свой верный сидор с пожитками и запасом сухарей впавший в немилость карапуз всегда держал поблизости от себя и днем, и ночью, разве что под голову не клал. Впрочем, кабы сухари не были столь твердыми — наверняка укладывался бы на них, а так приходилось «начжрачу» класть их себе под бочок и спать, обмотав руку лямкой.
Хорошее дело — вот только Голый, например, и не собирался воровать весь рюкзак целиком, по его плану, достаточно было вынуть лишь сухарики. Потыкав Сеню пальцем, чтобы тот повернулся на другой бок, Голый запустил руку в горловину сидора и, нащупав сверток с сухарями, вытянул добычу на свет божий. Размотав тряпицу, он размял в руках один из сухарей, выкрошив его на Сеню, а остатки зашвырнул в пропасть, прямо на гигантский «ночник» АЭО.
Обернувшись, он увидел, что Сеня смотрит прямо на него — по-видимому, тычок пальцем промеж ребер был все же слишком силен:
— А чего это ты? Еще не ложился?
Кажется, Голому крупно повезло — сонный карапуз так и не разглядел, в чем дело, теперь оставалось только отбрехаться. Осторожно отодвигаясь подальше от Сени, хмырь принялся пролечивать бедолагу:
— Э-э… я тут сочинил кое-чего, — хмырь закинул три последние свои волосины назад и принялся шпарить, как по учебнику:
Толстый хоббит робко прячет
тело жирное в утесах.
Тощий хоббит Федор Сумкин
не в себе уже изрядно.
Только Голый, трали-вали,
гордо реет над пучиной.
Сеня зевнул и решил по привычке подколоть хмыря:
— Ну, что, талантливо! Даже гениально. А что у тебя еще есть в репертуаре? Кроме римейков?
Голый, однако, не просек, где юмор, поскольку был не слишком эрудирован:
— А что это?
Сеня понял, что его не поняли, и слегка огорчился:
— Это чужие песни со своими словами.
Он подошел к спящему боссу и потряс его за плечо:
— Слышь, давай вставай, Федор Михалыч. Счас пожрем и дальше пойдем.
Федор приоткрыл глаз, оценил обстановку и, переворачиваясь на другой бок, выдал собственную оценку происходящего:
— Отвали, козел.
Сеня едва-едва не брякнулся на задницу от обиды:
— Вот, опять хамить начал. Нехорошо это! Нельзя же так!
Федор, поплотнее укутываясь в плащ, только хмыкнул в ответ:
— Сеня, мне можно, я мегазвезда!
С ужасом поглядев на своего друга, Сеня обернулся к Голому и едва сдержался, чтобы не полезть и драку с мерзкорожим источником всех проблем:
— Начинается. У нас уже есть одна.
Чтобы хоть как-то успокоиться, он принялся рыться в своем мешке в поисках еды, но вместо свертка обнаружил только замызганную тряпицу. Глаза его наполнились слезами, он принялся трясти сидором и беззвучно открывать рот.
Голый, моментом сообразив, что пора переходить в наступление, принялся, полукругом обходя ошарашенного карапуза, приближаться к Федору, на ходу бормоча обвинения:
— Еды нет. Маршрута не знает. Таланту — ноль! Плохо он подготовился к походу со звездами.
Сеня наконец-то обрел дар речи и заверещал, как баба:
— Заткнись, сволочь лысая!
Федор привстал на одну руку и зло проговорил:
— Слышь, комик. Если я встану, ты ляжешь!
Хмырь натянул на лицо слащавую улыбку и бросился «защищать слабого»:
— Без рукоприкладства. Мы интеллигентные люди.
Как бы невзначай он дернул карапуза за рукав, и с недотепистого начпрода посыпались хлебные крошки.
Голый сделал удивленные глаза и отпрянул, как от прокаженного, тут же принявшись вести давно припасенные обличительные речи:
— Смотрите… Матерь божья. Что это, толстый? И так рожа шире газеты, так еще и наши пончики по ночам тайно жрет! Меня терзают смутные сомнения.
Потеряв концентрацию, Сеня одним прыжком догнал хмыря и вмазал по синюшной харе:
— Ах ты, гад! Не называй меня толстым!
Он потряс кулаком, замахиваясь пошире, и врезал еще раз, набрасываясь на поверженного упыря:
— У меня просто кость широкая!
Федор подскочил на ноги — сон как рукой сняло:
— Сеня!
Тот уже лупил хмыря почем зря, отводя душу покруче, чем на боксерской груше:
— Но он же намекает!
— Забей, Сеня! — сделал последнее предупреждение Федор, но его другу-карапузу уже ударили в голову кровь, моча и лимфа вместе взятые, поэтому мозг драчуна вырубился напрочь, заклинив на функции «убьюнах»:
— Сейчас я его забью!
Федор прыгнул на своего приятеля со спины, у хватив того за горло, и повалил товарища на землю:
— Забей, что я сказал забить! Сеня!
Пребольно ударившись головой о камни, «карапуз-убийца» пришел в «осознание» и запричитал:
— Прости, брат. Просто я, эта… Ненавижу, блин, румынов!
Федор, скрестив руки на груди, презрительно наблюдал за распластавшимся под ногами «бывшим другом». Выждав небольшую паузу, он процедил:
— Он не румын, он болгарин.
Сеня подполз поближе к боссу и принялся поглаживать его сапог:
— Да какая разница. Федор. Ты погляди, какой он слащавый! Постоянно хамит, и не только мне. Кстати, если хочешь, я эту твою гайку потаскаю. Ты отдохни. А я потаскаю. Абсолютно бесплатно. Я добрый. Добрый такой.
Лебезя и заискивая, Сеня совершенно не заметил, какой злобой наливаются глаза Федора, поплатившись за посягательство на частную собственность.
Кольценосец-самодур, отпихнув «опального» кореша, да так, что тот рухнул на спину, склонился над ним и заорал:
— Это ПИАР!
Высунувшийся из-за соседнего валуна Голый поддакнул:
— Ага… Он у нас нас пиара… одним словом пиарас, — и снова спрятался за валуном.
— Я просто помочь хотел! — захныкал Сеня, а Голый снова показал из-за каменного укрытия свою хитрую мордочку:
— Все видели? Он цинично хочет быть хорошим!
Улучив момент, Сеня дернулся было «выковырять мартышку»:
— Слышь, ты, два в одном. Свободен! Дальше мы сами.
Но Федор шустро ухватил его за локоток и злобно прошипел:
— Нет, Сеня. Так не пойдет, — гордо вскинув голову он продолжил: — Ты обидел артиста, — и одним тычком снова опрокинул бывшего друга на камни.
Всерьез расплакавшемуся Сене оставалось надеяться только на чудо:
— Разрешите последнее слово. Я еще пригожусь.
Несмотря на натуральные слезы с кулак величиной, чуда не произошло — Федор уже твердо решил:
— Без тебя обойдемся.
Хмырь, уже занявший выгодную позицию за спиной начальника, улыбался Сене во все гипотетические тридцать два зуба, окончательно добив карапуза, который впал в истерику:
— Федор, да гони ты эту гниду лысую!
Последняя капля валерьянки в клетку голодного льва упала сама собой. Федор скрежетнул зубами и отчеканил:
— Следи за цитатой, Сеня: встал и ушел.
Горемычный карапуз рухнул на камни и принялся кататься по ним в эпилептическом припадке, но зрителей у этого шоу уже не было — Федор и Голый развернулись и потрусили вверх по тропе, не удостоив бывшего члена их группы ни единым взглядом.
По закручивающимся в гигантскую спираль улицам Гондураса двигалась странная процессия. С виду парад парадом — обычная выставка достижений военного хозяйства. Вот только кислые рожи вояк и насмерть перепуганная толпа зевак, жмущихся к стенам под суровыми взглядами «участников торжества». Закованный в броню Эффералган ехал во главе процессии, уставившись немигающим взглядом в одну точку.
Вывел его из оцепенения, запыхавшийся Пендальф, едва-едва успевший дворами нагнать войска — за следующим поворотом улица уже упиралась в городские ворота:
— Але! Уважаемый! Ты куда это намылился? Папа тебя любит, а ты его бесишь!
Эффералган, не выдержав тяжелого взгляда, принялся старательно делать вид, что его жуть как интересуют местные памятники архитектуры. Впрочем, от ответа все равно было не уйти, и он-таки промямлил, пряча глаза:
— Да мы тут… решили в психическую атаку сходить.
Пендальф досадливо сплюнул под ноги и, махнув рукой, заявил:
— Ты бы хоть лошадей в полоску покрасил… а то с вашей психней зебры уже закончились. Ну или еще че придумайте. Пойдите в атаку голые, что ли…
Однако его никто уже не слушал, и старому разведчику оставалось только укоризненно качать головой вслед утекающим в распахнутые ворота гондурасским частям. Бормоча себе под нос изысканные ругательства, он отпихнул в сторону попытавшегося преградить ему путь стражника и полез на крепостную стену, принявшись наблюдать за тем, как выкатившаяся под стены города колонна перегруппировалась, следуя сигнальным флажкам, и, выстроившись «свиньей», двинулась через степь в сторону Кеми…
В кабинете начальника гондурасского ГУВД за разоренным столом остались сидеть только двое — собственно хозяин апартаментов и новоиспеченный опер Чук, тупо постеснявшийся покинуть банкет, устроенный в его честь. Примостившись на табурете с краю стола, он наблюдал за тем, как папашка ускакавшего на верную погибель Эффералгана мрачно поглощает банку корнишонов — огурец за огурцом, сопровождая каждого «приговоренного» стопкой водки.
Когда в банке остались плавать только кунжутные семечки, он повернул голову в сторону карапуза и поинтересовался:
— Сеня, ты песни какие-нибудь знаешь?
Чук поежился под недобрым взглядом своего босса:
— Ну… да. Хотя, в общем-то, я не Сеня. Хотите, я вам про родственников спою? Песню про зайцев.
Супермент ткнул в него пальцем и заявил:
— Сеня, про зайцев — это не актуально. Давай что-нибудь жалостливое. — Он откинулся в кресле едва не рухнув на пол и, пытаясь удержать равновесие, оперся жирной пятерней на пульт экстренной связи…
Чук же, напрягая мозг, по привычке почесал в затылке и, взобравшись на табурет, начал петь, сначала тихонечко, прикрыв глаза и отчаянно фальшивя, вот только его голос, многократно усиленный, уже плыл над городом, заставляя гондурасцев удивленно толпиться возле столбов с тарелками громкоговорителей, удивленно обсуждая, каким образом сия песня коррелирует с развернувшейся на виду у всех бойней за Кемь:
Ромашки спрятались, поникли лютикииии,
Когда узнала яааа: мои парень — гей.
Зачем вы, девочкиии, красивых любитиии?
Они друг друга любяааат куда сильней.
Зачем вы, девочки, красивых любитиии?
Они друг друга любяааат ТУДА сильней…
Притаившиеся во все еще дымящихся развалинах несметные полчища урок удивленно разглядывали приближающиеся войска. Попутным ветром более чем странную строевую песню гондурасцев заносило и сюда. В силу скупого воображения выдвинутые на передний край обороны урки-снайпера приняли ее на свой счет и, скрежеща зубами, только и ждали команды открыть огонь, но главнокомандующий урочьей армии, уже примеривший на себя роль гауляйтера всей Гондурасии, вовсе не собирался спешить, намереваясь раздавить атакующих одним махом.