Илиев снова умолк. А я закурил, внимательно глядя на него. Он сидел, все так же уставившись в землю.
— Потом?
— Потом мы вернулись. Я поставил машину в гараж, а они понесли куда-то чемоданы. Но прежде чем исчезнуть, Танев предупредил меня: «Забудь все, что видел! Не то сам отправишься вслед за ними».
— И поэтому ты молчал?
— Да… Да и что за польза рассказывать… Доказательств у меня нет. Когда начался процесс, даже остатков «опеля» не нашли. Я сам ходил туда и собственными глазами видел: только след горелого на земле, и больше ничего. Наверное, Танев побеспокоился. Во время процесса все вертелось вокруг убытков, нанесенных банку. Фактов, которые касались бы убийства или махинаций с гестапо, не выявили… Медаров, ясное дело, мог здорово насолить Таневу, но нарочно не сделал этого. Он тоже не вчера родился: если навредит Таневу, все равно себя не спасет, наоборот, может быть только хуже, если выяснятся связи с гестапо. Он рассчитывал держать Танева в своих руках. Пускай, мол, бережет золото до того дня, когда Медаров придет, чтобы взять свое…
— Он уже свое получил, — заметил я. — И кое-что Таневу оставил. Но довольно об этом. Перейдем к событиям последних дней. Ты и тут сможешь добавить…
— Лишь бы вам удалось схватить Танева прежде, чем он пристукнет меня.
— Пристукнет… Как все просто… Мы же не ночью седьмого сентября, не бойся. Ну?..
— То, что я рассказывал в первый раз, — все правда. Только две детали упустил…
— Увидим.
— Вечером, в последний раз выходя из дома, Медаров сказал мне, что идет к Таневу.
— И впрямь мелочь, — горько улыбнулся я. — Можешь и сейчас об этом не рассказывать… А где они должны были встретиться?
— В разрушенном доме, где стоит машина Танева.
— А как они договорились о встрече?
— Медаров все время выпытывал у меня: не видел ли я Танева, не звонил ли Танев… Сто раз говорил ему, что не видел. Так оно и было. Я не видел его до того дня, когда он пригнал машину на осмотр. Тогда Танев сказал: «Если к тебе придет Медаров снимать квартиру, не отказывай. Хочу, чтоб он был у меня на глазах». Медаров считал, что я встречаюсь с Таневым. И все повторял: «Когда случайно увидишь его, не забудь предупредить: Медаров, дескать, велел сказать, что записная книжка в коричневой обложке у него, и если Танев захочет улизнуть, книжка может заговорить», и каждый день одно и то же. «Передай ему, что книжка может проговориться, так что пусть Танев раскинет мозгами. А если я ему понадоблюсь, ты знаешь, где меня искать, — там, где я пью мастику». Наверное, там и встретились — в ресторане напротив нашего дома.
— Значит, ты передал это Таневу.
— А как же, передал. Вот, ей-богу, за весь прошлый месяц он появлялся лишь однажды; расспрашивал о Медарове — что делает, где бывает, кто приходит к нему, о чем разговаривают. Ну, раз он так допытывался, я и рассказал ему все, что велел Медаров.
— А Танев?
— Ничего. Смолчал. И ушел.
— Когда это было?
— В последнюю субботу перед исчезновением Медарова.
— Где вы встретились?
— На вокзале. Танев стоял на перроне и ждал.
— Ясно. А что это за вторая мелочь, о которой ты мне не рассказал?
— А-а, это про вечер, когда Медаров исчез.
— Про вечер?..
— Ну да, в тот же вечер, около полуночи, кто-то позвонил в дверь. Я думал, что Медаров, открыл — смотрю: на пороге стоит Танев. «Где Медаров?» — спрашивает. «Нет его, — говорю. — Вроде с вами встречаться пошел, но пока не вернулся». — «В том-то и дело, что не пришел он на встречу. Я ждал его до сих пор». — «Нет, его еще нет», — говорю. «Ничего, — отвечает, — я подожду его в его комнате». — «Его комната закрыта». — «А ты отопри». — «Не могу, — отвечаю, — открывать чужую комнату». — «Можешь, можешь. И побыстрее, мне вовсе не до разговоров!» Я уже говорил вам, что он за человек, такому пальца в рот не клади. Я достал ключ, открыл, и Танев закрылся изнутри. В комнате он немного задержался.
Когда вышел, нес что-то под пальто. «Прибери в комнате, — говорит, — я там все разбросал. Искал одну вещь, которую Медаров украл у меня. И не проговорись, что я приходил сюда именно сегодня ночью». — «А что сказать Медарову?» — спросил я, и в глазах у меня потемнело. «Медарову можешь сказать, что здесь был я. Ворвался силой. Пусть теперь приходит сводить со мной счеты, старый волк!»
— А ты что? Аккуратненько прибрал в комнате, то есть уничтожил доказательства…
Илиев молчал.
— Тебя следовало бы хорошенько проучить, чтоб ты соображал, когда следует молчать, а когда — нет… Но слишком у меня мягкий характер… Предвижу, что и за тебя придется заступаться.
Во взгляде Илиева были одновременно страх и надежда.
— Хорошо, — говорю, — иди, а то этот парнишка наломает там дров! А план надо выполнять.
…В столовой управления я столкнулся с приятной неожиданностью: суп с фасолью и котлеты. Эти два блюда я могу есть даже холодными. И все-таки, чтобы банкет был не таким «полярным», я завершил его согревающей сигаретой. Потом снова отправился на вокзал. Сегодня день дальних странствий. После станции Искир настала очередь живописного уголка Банкя. Я сидел в купе один. А одиночество, как правило, навевает мечты. Не знаю, говорил ли я вам, но я сентиментальный тип. Хорошо, что мне удается скрывать это. Но в данный момент я позволяю моим мечтам немного разгуляться. Без излишеств, конечно. Вся моя фантазия ограничивается тем, что я представляю: поезд мчится не в Банкя, а в Перник, Стыдно, правда? Факт, но моя первая поездка в Перник с букетом цветов осталась и последней. Правда, моя знакомая не так давно приезжала ко мне. И то по делам: мы решили пожениться. Она приехала в субботу, а в воскресенье должна была состояться скромная церемония обмена автографами. Мы побродили по магазинам. Кое-что купили. Даже выпили. Вообще, провели предпраздничный день прекрасно. Шаль лишь, что праздник не настал. В ту минуту, когда мы открыли дверь моей кельи, чтобы суженая убедилась, где ей придется жить, пронзительно зазвонил телефон. А когда мой телефон так звонит, это значит, что меня не в белот играть приглашают.
«Немедленно выезжай в Пловдив. Странное происшествие…»
«Хорошо, — говорю, — но со мной тоже приключение: я женюсь».
«Свадьбу отложишь, — пробубнила трубка. — Больше ехать некому. Отправляйся немедленно!»
— Вот видишь, — говорю я своей невесте. — Этот телефонный звонок — знак свыше, предостережение. Ты еще можешь отказаться от беспокойного супружества.
А моя невеста усмехается и героически скрывает свое настроение:
— Я не привыкла так быстро менять решения. Неделей раньше, неделей позже, какая разница? Ведь наша жизнь в наших руках?
— В наших, — говорю, — но только отчасти. Иногда меня не бывает дома месяц, а то и два.
— Ничего. Будем переписываться.
Легкомысленная особа.
Две недели спустя я вернулся в столицу. И конечно, истратил энную сумму денег на разговор с Перником. «Я к твоим услугам, приезжай!» Итак, моя учительница приехала снова. Это произошло совсем недавно. Прекрасный воскресный день. Мы смотрели фильм, из которого я запомнил только название. Потом традиционный поход в лес и недолгий визит к Танушеву.[4] После этого — ужин в «Болгарии». Танцы. Какой ужас! Опять меня заставили танцевать. Я, наверное, совсем рехнулся, согласившись. В общем, обычная для таких случаев программа. Но программы не имеют значения. Важно, кто твой спутник, если мы в этом хоть немного разбираетесь. В тот вечер мы договорились соединить наши судьбы 1 января. Причина: нужно быть чистейшей воды Марком Тотевым,[5] чтобы тебе позвонили с работы в новогоднюю ночь.
Вот мы и ждем праздников. И я мечтаю о Пернике. А Перник соответственно думает о Софии. Если существуют города-побратимы, почему бы их не поженить? Эти мечты и плавный ритм поезда, видимо, укачали меня, и, лишь когда вагон резко дернулся, я пришел в себя и понял, что мы в Банкя.
На холме — домик. Небольшой, но имеющий тенденцию к росту. Трое мастеровых — двое в ватниках, третий в бежевом пуловере — копаются около нового двухкомнатного строения. Фруктовый сад, огород, куры. Поговорив с мастеровыми, я выяснил, что человек в бежевом пуловере и есть Танев. Вернее, Танев-брат, а главного, который постоянно выскальзывает из моих рук, нет и сейчас.
— Полчаса не прошло, как он уехал, — объяснил Танев-брат, глядя на мастеров.
Но те делали свое дело молча.
— А почему он переселился к вам?
— Да нет, не переселился. Просто приехал погостить. Отдохнуть, подлечиться. Врачи прописали ему воды. А наши источники известны.
Танев-брат говорил спокойно, с убежденностью человека, который лжет не впервые. Он был невысокого роста, крепко сбит, как старый, но еще крепкий шкаф. Лицо было красным от жизни, близкой к природе, и алкоголя. Глаза серые, невыразительные.
— С тех пор как брат поселился у вас, он все время находился здесь? — спросил я, попыхивая сигаретой.
— Вы случайно не из милиции? — поинтересовался, в свою очередь, хозяин, хотя сразу понял, что это именно так.
Я без лишних разговоров показал ему удостоверение и ждал ответа. Черные глаза с пожелтевшим от алкоголя белком глядели на меня спокойно и нагло.
— Ну, — говорю. — слишком долго придумываете ответ.
— А-а, это вы о брате? — догадался Танев, будто до сих пор мы говорили о созвездии Ориона. — Он уехал, и получаса не прошло.
— Это я слышал. А раньше уезжал куда-нибудь?
— Вы о том, ездил ли раньше? Никуда не ездил. Все время здесь торчал.
— Все время? Ты смотри! Три месяца сидели друг против друга и играли в гляделки?
Темные запавшие глаза смотрели на меня как на пустое место.
— И последние дни тоже был здесь, правда?
— Здесь. Куда ему ходить. Нам вдвоем весело. Гуляем…
— И вчера после обеда тоже был здесь, да?
Танев умолк, но во взгляде его не было и тени смущения. Он просто еще не решил, что сказать о вчерашнем вечере. Не получил небось подходящих инструкций.
— И вчера, кажется, был где-то поблизости.
— Насколько широко для вас это понятие — «поблизости»? Охватывает ли оно столицу или сюда входят только Люлин и Витоша?
— Не знаю, ходил он на Витошу или нет. Был здесь, поблизости.
— Браво, — говорю. — А в четверг?
Он, как видно, с самого начала ждал вопроса о четверге. Я его не удивил.
— А в четверг была пьянка, как в молодые годы. Чуть не до утра гуляли.
— Браво, — снова похвалил я, повторяя любимый возглас моего приятеля, судебного врача. — А где происходило это торжество? Внизу, в ресторане, или здесь?
— Здесь, здесь, — уточнил хозяин. — Кто в наши годы шляется по ресторанам?
— А за выпивку кто платил? — поинтересовался я.
Танев-брат поглядел на меня мутными глазами:
— Выпивка братова, закуска моя.
— Ага. А эта пристройка тоже братова?
— Как это — братова?
— Может быть, он так щедро платит вам за ложь?
Двое мастеров в ватниках то и дело поглядывали на нас, заинтригованные моими вопросами.
— А? — он нагло вызверился на меня.
— Вы что пьете? Ракию?
— Ее самую…
— Переходите на вино, — посоветовал я ему. — От ракии очень тупеют.
Мастер в ватнике хрипло засмеялся. Танев сделал вид, что не слышал моих слов. Наглые глаза его смотрели спокойно: «Мы, Таневы, не очень боимся таких, как ты. Грош тебе цена в базарный день. Даже сейчас».
«Черта лысого ты будешь жить в этой пристройке, которую ты так вылизываешь. Отдохнешь в другом месте», — ответил я взглядом, ибо угрожать запрещено законом. Потом повернулся и ушел.
Еще один герой прошлого. Готовый, сюжет для нашей знакомой художницы. Вряд ли она знает его биографию. Бывший политикан, бывший околийский управитель, бывший спекулянт. Не добавить ли еще «бывший человек»? Не верится, чтобы он вообще когда-нибудь был человеком. Очень шаткое у тебя алиби, милый Танев. Свидетель, единственный твой актив — двоюродный брат. А родственники свидетелями не считаются.
Я пришел на вокзал как раз вовремя, чтобы помахать рукой удаляющемуся поезду. До следующего поезда есть еще время, можно погулять. Откровенно говоря, такие прогулки сидят у меня в печенках. Разговоры с людьми, разговоры с самим собой и прогулки, прогулки преимущественно по живописным местам, которые на профессиональном языке называются местом происшествия.
По небу от Люлина идет густой туман, точно тучи дыма. Начался дождь. Он усиливается, но если уж ты надумал погулять, так гуляй. Я поднял воротник плаща и надвинул шляпу на лоб. Неприятно, когда вода заливает лицо.
Пересек село, вышел на шоссе и несколько сот метров прошел пешком по безлюдной местности. Минуло уже много лет, здесь все, наверное, очень изменилось. Изменилась и дорога — ровная и гладко заасфальтированная. Но в призрачном свете осенних сумерек под косыми струями дождя я отчетливо вижу место происшествия — там, впереди, подле голых черных деревьев. Вижу две автомобильные фары, едва освещающие стерню, вижу «опель», зажатый между кюветом и черным туловищем «мерседеса», вижу фигуру шофера рядом с машиной. «Эй ты, песню о Катюше знаешь?..»
ГЛАВА 6
— А, это вы?
— Я.
— Почему не садитесь? Впрочем, да, я забыла: вы вечно торопитесь.
— Не всегда. Лишь иногда, — уточнил я и сел за столик.
В кафе «Болгария», несмотря на ранний час, было довольно людно. Не хватало только того, ради кого я здесь. Зато тут Лида. После короткого невинного обмена приветствиями я заказал две чашки кофе и две рюмочки коньяку.
— Ведь вы как будто не терпите алкоголя? — бестактно спросила Лида.
— Это правда, — кивнул я. — Но мой приятель официант сказал как-то, что хорошо воспитанные люди всегда пили и пьют кофе с коньяком или запивают коньяк кофе.
— У меня и в мыслях не было, что вы такой сноб, — проговорила Лида разочарованно.
— Я тоже очень удивился, когда открыл в себе это качество.
— Не портьте хорошего впечатления о вас, — заметила художница, улыбаясь. — А знаете, я почти вижу картину, о которой я вам рассказывала. Назову ее «Допрос».
— В журналах я видел много таких картин, — деликатно заметил я. — Правда, из старой жизни.
— Да, — живо подтвердила Лида. — Героев-рабочих допрашивают полицейские или гестаповцы. И никто не догадался написать картину, когда допрашивает положительный герой, а перед ним сидит настоящий преступник, когда движущей силой является не насилие и инквизиция, а моральное превосходство нового над старым…
К счастью, именно в эту минуту официантка принесла кофе и коньяк. Я предложил Лиде сигарету. Поколебавшись, она неумело закурила. Закурил и я.
— Интересно, — пробормотал я, отпив глоток коньяка, — хотя, откровенно говоря, я не очень хорошо представляю себе вашу картину.
— А я вижу ее так, словно она уже написана. Новый человек похож на вас, а бывший — на Медарова. Вы поднялись, задавая решающий вопрос, а он сидит согнувшись на стуле, раздавленный вашим моральным превосходством…
— Такие люди редко признают себя виновными… — заметил я.
— Ничего, — ответила Лида. — Важно, что он разоблачен, обезоружен, раздавлен.
— Хорошо, — сдался я. — Попытайтесь. Никто никогда заранее не знает, что может выйти.
— Я подумала, — сказала Лида, — и решила просить вас позировать мне. Хотя бы два-три сеанса.
— Вы шутите…
— Вы первый человек, считающий, что я способна шутить. Все уверены, что чувство юмора у меня отсутствует начисто.
— Если не шутите, то вы просто не представляете себе моей работы.
— Вот вы уже и испугались, — проговорила Лида. — Речь идет о каких-то двух-трех сеансах.
— Исключается, — ответил я. — Это запрещено уставом. И в данном случае не имеет никакого значения, какое лицо вы напишете. Вы ведь знаете, что такие, как я, действуют не от своего лица, а от лица закона. Значит, не имеет значения, каким вы напишете своего героя.