— Суть не в криминале. Сдается мне, тут нечто иное замешано. Ведь как ребенок мир воспринимает, как базис мышления взрослого закладывается? Через призму стереотипов. А стереотипы ребенку взрослые вкладывают, потому что сами их так же получили. Но где исток? Кто-то изначально должен был их вложить, самым первым. И потом, у нас все теории и аксиомы подвергались сомнению по мере взросления, а здесь нет, потому что система воспитания другая, заранее, как матрица, программа закладки выработанная.
— Но разве это плохо?
— Я не говорю, что плохо, я говорю, что нечисто здесь что-то. Ну, допустим, здесь, правда, все нормально, мои стереотипы меня подводят, в скепсис скидывают. Но есть масса других вопросов, опять же вернемся к нашим подразделениям — группы зачистки. Зачем они? Туда ни-ни что-то пронести, оставить, оттуда тоже. Но проносят, оставляют. И не одна Стася по времени шаталась, а некоторые вовсе там живут, и выйти — легко. Но за тем же профессором патруль высылают, а Стася идет и никто не беспокоится. Военно-научный комплекс, а дисциплина далеко не военная.
— Вывод?
— Кто-то четко распределяет: этот может уйти, а этот нет. Кто-то просчитывает варианты возможных поступков. Знает, кто на что способен.
— Намекаешь на систему в системе?
— Не исключаю. И сдается мне, кому-то на руку все эти походы, возня вокруг всякой ерунды типа ракушек, нас кидают на задания, чтобы не застоялись, видимость процесса создают.
— Ну, это ты дал! Мы людей спасаем.
— Спасаем. Вытаскиваем. Вопрос: а какого черта они там делали? Мальчишки у ацтеков, трассеры в мезозое.
— Идут научные исследования, прогресс движется.
— Возможно, — вздохнул. — Но может это тоже стереотип, через призму которого нас заставляют смотреть и при этом проповедают полную свободу личности? Не думал? Не в ежовой рукавице держат — в бархатной. Но в рукавице.
— Рукавица должна быть, иначе анархия настанет, а это бе-еда-а. К тому же если логике твоей следовать, в детях и взрослых культивируют, да, но посмотри что — лучшие качества. К чему ты копаешь? Что ты хочешь?
— Правды.
— О-о! — рукой махнул. — Правдолюб. Что тебе это даст? Есть резон в некоторых постулатах, сам бы порылся, а в основном не в ту сторону идешь.
— Я в одну иду — к Стасе.
— Кривовата дорожка.
— Другой нет.
— Есть, — прищурился. — Архив. Только будь осторожен. Пока ты тыкаешь в небо, но кто знает, чем оно обернется. Вообще, советую с Иваном поговорить. Я понимаю, ты сейчас в неадеквате, но пойми — нужно дальше жить и свое дело делать. Мы не фигней занимаемся, как ты мог заметить. А если и есть подводные течения, то подумай: какая нам на них разница? Всегда они были — явные, тайные, суть не в них — в нас. Не могли Стасеньку специально скинуть, клянусь. Иван к ней сколько я здесь, столько, как ты, смотрит с пожаром в глазах. Он бы ее в обиду не дал.
— Да? Тогда как ты пункт 3 устава патруля объяснишь?
— Нормальный пункт, как военному тебе он должен быть понятен. Есть дело и оно главнее, чем человеческий фактор группы. Ты должен выполнить задание. И когда ставится выбор между тобой, товарищем или выполнением приказа, понятно, что выбираешь выполнение задания. Потому что ты одной жизнью десятки спасаешь. Выбор есть?
— Нет. Поэтому, как бы Иван в сторону Стаси не дышал, но если складывается такая ситуация… ты понял, что он сделает.
— Намек: сделал? Нет, Коля. Я, конечно, его не защищаю, но винить как ты, без ума и разума не советую. Противненько. Я с ним пять лет. С ним, Стасей, Сван — я в них как в себе уверен. Да и нет здесь привычных тебе интриг, если ты еще не заметил. Заподозрил — сходи и поговори как мужчина, а не собирай сплетни и домыслы, основанные на постсоветском мышлении.
— А он мне ответит?
— А ты спрашивал?
Чиж вздохнул, не зная, что делать: вроде прав Иштван, кругом прав, но вроде и он не дурак.
— Черт, не знаю! Может, ты и прав… Я поговорю с Иваном, но после изучения архива.
— Вот это правильная мысль.
— Слушай, все-таки, зачем Стася в Древнюю Русь бегала?
— Выяснили уже. Вполне в ее духе благотворительный фонд организовать. Она года три все с мешками таскалась. У меня была мысль — неспроста крупы вечно берет. За каким они ей? Разговаривал — отмахивалась.
— Вы все отмахивались, а девчонка пропала! — разозлился Чиж.
— А ты что сделал? Мы свои жетоны не давали — ты у нас доброхотом подработал, загрузил ее, почти «зеленку» дал. Ясно пустой она не пойдет… Да что теперь? — поморщился. — А с Ильей, правда, интересно. Я пришел чуть позже, его не застал, не знал, что и как. Почему Иван молчал, Стася? Сказала бы, проблем бы не было, нет надо было Ивану нам впаривать про любовника, Стасе эту фишку поддерживать. Глупо, не находишь?
— Отчего? Наоборот умно, если учесть, что пары в группе не нужны.
— Ну, не так же!
— Спорно. Слышал: "все средства хороши", похоже, та ситуация. Но знаешь, чтобы не было, а я Стасю найду.
— Один умный? Многих так искали, про многих говорили — найду.
— И что?
— Единицы. Большинство так и остались в неизвестности.
— Стася не тот человек.
— Да нет, — усмехнулся Иштван, лукаво глянув на мужчину. — Ты не тот человек.
— Стася говорила, что будущее в наших руках и если сильно верить — получится.
— Тогда точно вернется. Я, ты, Иван, Сван, Ян — все верят. Выхода у Стаси нет, — рассмеялся. — Пойду, поспорю с каким-нибудь пессимистом на булочку с изюмом, что Русанова вернется.
Коля смущенно улыбнулся: все-таки хорошо когда в вере ты не один, и хоть здесь, хоть там, с тобой рядом твоя группа, верные друзья. И зря он криминал ищет — прав Иштван — менталитет и отсталое мышление подводит.
Пеши же смеялся, но в душе не до смеха было. Не верил он, что Стася вернется. Сколько в патруле служит, за все время может от силы пятерых нашли, домой вернули. Но в свое время сестренка научила его делиться радостью, а боль при себе оставлять. Как завещала, так и сделал, отдавая ей дань.
Стасю нервировал мужчина. Как ни откроет глаза — он рядом.
Кто он? Почему смотрит и смотрит на нее, будто наглядеться не может. Вот бы и ей на себя посмотреть и понять, что же его так привлекает, завораживает просто.
— Вы кто? — не выдержала. Теофил обрадовано улыбнулся — заговорила!
— Твой муж.
Стася нахмурилась: что это значит?
— Меня зовут Теофил, граф Локлей. Тебя Анхель, графиня Локлей.
Иона замер у приоткрытых дверей в спальню: интересный разговор. Пожалуй, стоит послушать его продолжение.
— Теофил?
— Да. Твой муж.
— Муж? — зачем он это повторяет?
— Да.
— И?
— Не помнишь, кто такой муж, кто такая жена? — сообразил мужчина. Присел на край постели перед женщиной, взял руку и поцеловал. — Те, кто вместе и в горе и в радости, кто поклялись перед Господом в верности друг другу, кто любит.
"Любит", «Господь», "клятва" — не складывались и представлялись разрозненными определениями.
— Господь?
— Наш создатель.
— Наш?
— Наш: твой, мой, людей.
— Господь проектировщик, нас собирают поточным методом?
Теофил нахмурился не понимая.
Иона усмехнулся: Стася! Узнаю, родная. Так я и думал — ничего ты не забыла, за нос водишь. Вопрос кого? Его или меня?
— Господь — Высший дух добра и света. Любви.
— Дух? Высокий? Добра. И света, — повторила задумавшись. Ей представился высокий человек неизвестной расы с улыбкой на губах и фонариком в руках. Одно не вписывалось в образ — сборка людей. Да и остальное, казалось курьезным. — Хм. А муж, любовь?
— Я люблю тебя, а ты меня.
— Да? — женщина наморщила лоб и уставилась в потолок, желая удостовериться, что любит. Но на деревянных перекрытиях прояснения в вопросе видно не было.
— Любить — нравиться, тянет, очаровывает, — поцеловал ей нежно пальчики. Стасе понравилось прикосновенье теплых губ. Значит, точно любит?
Женщина решила потрогать себя сама, потянулась рукой к руке.
— Осторожно, — попросил граф, накрыл ладонью руку, придерживая. — Ты ранена, попала в неприятности.
Ну, это она еще вчера поняла, так что, не новость.
— В какие неприятности?
— На тебя напала толпа.
— Зачем?
— Трудно объяснить.
— Что тут объяснять? — в спальню медленно, вальяжно вошел еще один мужчина. Стася видела его вчера, запомнила нехороший, испытывающий прищур.
Иона не обратив внимания на недовольство графа, остановился у постели и уставившись на женщину, добавил:
— Стадное чувство. Один сказал «му» — все тут же замычали. Потом подумали: с чего вдруг и зачем.
Усмешка и взгляд Ферри не понравились Локлей, как и его речь.
— Я вас не приглашал, — заметил жестко. — И потрудитесь впредь стучать, это спальня замужней дамы.
— Я лекарь и лишен тем пола на время надобности больной, а значит, мне простительна некоторая бестактность.
— Вас поучить манерам? — граф обернулся и смерил наглеца неприязненным и предупреждающим взглядом.
— Извольте… А даму пусть поднимает ваша знахарка. О, она легко с этим справится, — усмехнулся.
Стася настороженно переводила взгляд с одного мужчины на другого и пыталась понять, чем вызвано соперничество. Мужчины мерились — не господа и слуги.
А что такое господа, и что такое слуги?
Женщина побледнела, пытаясь вспомнить и ужасаясь собственной избирательности в памяти: что-то там есть, чего-то нет. Почему? — ладонью по лицу провела.
— Вы волнуете больную, — тихо процедил Теофил, видя, что ангелу стало нехорошо. Иона перестал перепираться и насмехаться — посерьезнел, изучая лицо Стаси. А та морщилась, глядя перед собой и трогала поджившие ранки на скуле и щеке.
Ферри подошел, провел перед ее глазами ладонью, привлекая внимание к себе:
— Как ваше самочувствие? Вы слышите меня? Мадам?
Женщина уставилась на него, но видела ли — судить он не взялся. Складывалось впечатление, что Станислава не притворяется, а действительно не в себе после травмы.
— Мадам?
Тревога в голосе помогла ей очнуться:
— Что с лицом? — спросила.
— Вас не портят шрамы, — заверил мягко Иона.
— Шрамы?… Рубцы.
— Именно.
— Дорогая моя, лекарь прав — ты все равно прекрасна.
Стася перевела взгляд с Ферри на Локлей, немного удивившись: я печалилась по этому поводу? Или положено переживать? А почему? Из-за чего?
— Гораздо больше меня волнует, что я ничего не помню, — прошептала, при этом думая, что говорит про себя.
— Совсем ничего? — тихо спросил Иона и Стасе почудилось недоверие в голосе, подозрение во взгляде. Кто он такой? — чуть не спросила, но вспомнила — лекарь.
— Ангел мой, ты еще больна, раны свежи, поэтому память тебя подводит. Ей нужно время, чтобы восстановиться, — заверил Теофил. Женщина поверила ему, сжала руку в благодарность и, он опять поцеловал ее ладонь. — Ты поправишься, дай срок.
— Спасибо.
Иона хмуро посмотрел на «голубков».
Заметил бы граф его взгляд — погнал бы тут же вон, если б не убил на месте.
Глава 16
День складывался в день, ночь в ночь. Прошла еще неделя. На смену оптимизму и желанию хоть землю рыть, но что-то делать, чтобы вернуть Стасю, пришло равнодушие.
Чиж сидел на стуле в раздевалке после неслабого спарринга с новеньким — Борисом, измотанный, но не испытывающий ничего, кроме пустоты и апатии и смотрел на товарищей, слушал их разговоры. Все как всегда, как обычно… а Стаси нет.
Как странно и как страшно осознавать, что близкий тебе человек выпал из реальности, фактически погиб и мир то не заметил. Иштван сует жвачку в рот и ухмыляется на подколку Сван. Тот переодевается, кося на Яна, а парень красуется перед Ларисой. Девушка смеется, игриво смотрит на него. Жизнь продолжается и место Стаси занято другой. Может быть, это правильно, но Николаю кажется, что в этом и заключается высшая несправедливость — взять и вычеркнуть живого из списка живых, из памяти, как из группы. Так просто и легко, что даже больно.
Если б еще сердце и душа так же легко с тем, кто с ними сжился расставались.
— Ты чего, Чиж? — заметил его взгляд Сван.
— Ничего, — ответил тихо и лениво. Встал и потопал в душевую.
Иштван и Вадим переглянулись:
— Совсем плох. Надо его вытаскивать, а то совсем от тоски с ума сойдет.
— Уведем вечером к девочкам, пусть сделают массаж. Расслабится и все пройдет.
— Вряд ли, — протянул задумчиво Пеши.
— Тогда остается дождаться, когда кинут на задание. Там голова сама на место встанет.
Мужчина пожал плечами: возможно… а возможно, нет.
Борис оттер лицо, покосившись на Чижа:
— Уделал ты меня, — улыбнулся смущенно.
Тот шагнул в кабинку, включил воду:
— Наоборот, — и встал под душ.
— Коля, я спросить хотел: чего ты постоянно смурной такой? — облокотился на край огораживающего кабины экрана парень. Чиж покосился на него: какое ему дело? Что за привычка у местных лезть в душу?
— В архив не пускают, — брякнул первое пришедшее на ум, чтобы только отстал.
— Туда только комсостав пускают.
— Это почему? — заинтересовался, развернулся к Борису.
— Не знаю. Заведено так.
— Считаешь нормально?
Парень потер нос, соображая, но так и не понял, что ненормального:
— Почему нет?
— Значит, в пасть к динозаврам лезем вместе, а в архив по отдельности.
— Нет, подожди, если очень надо, я могу тебе пропуск пробить. Я же лейтенант.
— Угу. В смысле — пожалуйста, но со мной.
— Я помешаю? Ты собрался установить пластид под кресло? — улыбнулся Борис. Улыбка у него была по-мальчишески открытая, искренняя и Николай невольно улыбнулся в ответ.
— Нет.
— Тогда в чем дело? — развел руками. — Сегодня же попрошу допуск и идем. Мешать не буду, честно.
— А чем это твоя помощь вызвана? — прищурился Николай.
— Терпеть не могу, когда человек хмурый и печальный ходит. Ясно же, что ему помощь нужна. А тут такая мелочь.
— Обязательно помочь надо?
— Конечно. А зачем еще друзья, товарищи существуют и с чего нас людьми называют?
— Где-то я это уже слышал, — тихо сказал Чиж: Стася ту же идею проповедовала. — "Помочь всегда, помочь везде, и помогать до дней последних донца. Помочь, и никаких гвоздей, вот лозунг мой и солнца".
— Ты поэт? — еще шире заулыбался парень.
— Угу. Маяковский фамилия.
— Не понял — ты же Чижов вроде.
— Для кого как… Вот что, уговорил, помогай — бери пропуск.
— На сегодня или на завтра?
— Лучше на сегодня. У меня тоже лозунг есть: "не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня".
— Ясно, — мотнул головой парень и вышел из душевой.
Стася сделала первые шаги с поддержкой Теофила, дошла до окна и замерла: какая красота! Поля и нивы, островки лесов, холмы и горы.
Франция и Россия. Пройдет какой-то миг и две страны, как в искривленном зеркале повторят пути друг друга. Одна отрепетирует, вторая сделает постановку. Междоусобицы, борьба за трон, смена династий. Революция…
Стася нахмурилась: откуда эти знания? Что за слова?
— Теофил Локлей погибнет в битве при Мюре не оставив потомства, — прошептала. Граф вздрогнул:
— Когда?
— В четырнадцатом году.
Голос женщины был тих — она смотрела вдаль и складывалось чувство, что она не ведает, что говорит.
— Теофил Локлей типичный представитель знати начала тринадцатого века. Озабоченный поисками Бога, он всю жизнь будет метаться меж конгрегациями и не находить свою… Как странно, — развернулась к нему, уставилась потемневшими глазами в глаза мужчины. — Кого вы ищите? На что тратите свою жизнь?