К тому времени, казаки дошли до урасы княгини, Савва поднял руку, останавливая Илью.
— Ты стой у двери, — шепотом отозвался Савва, — а я загляну в то окно, что ближе к нам.
Илья кивнул, перехватил поудобнее шестопер и подошел к двери и оглянулся на атамана.
Тот уже стоял возле окошка и прислушивался к тихим голосам, что шелестели внутри. Разглядеть, что происходит в доме, не представлялось никакой возможности, окно было забрано не слюдой, а бычьим сычугом.
Голос будто был женским, но необычно низким, слова будто выталкивались из нутра тягучей пастой.
Илья оглянулся было на атамана, и, увидев, что тот уже подошел к нему, только крепче сжал пальцы на ухватистой рукояти шестопера.
— Погодь, Илья, — положил на плечо руку Савва.
— Обождем разгонять, — и решительно потянув дверь на себя, вошел внутрь.
В тесном полумраке угадывались очертания людей слушающих бесноватую.
— Горе мне! Страшно мне! — кричала девушка.
— В незапамятно давние времена, покрытых сединой веков, что уходят дымкой вдаль, — прикрыв глаза, бормотала, раскачиваясь вперед-назад одержимая девушка.
— В медных котлах проклятой долины, что единым взглядом не окинуть, спрятался от могучего удальца, пришлого богатыря, спустившегося с грохочущих небес — Ньюргуна удальца, стремительного как молния, тать — ворующий мертвецов, злокозненный Плунтыканэлан — владелец железного крюка!
Пташечка, выпавшая из золотого гнезда, испуганно выпорхнувшая из серебряного чертога, случайно налетела-набрела на выбор роковой, тяжкий жребий достойный не всякого удальца Нижних миров, через одного — удальцам Верхних миров, и никому из Срединного мира!
Люди испуганно перешептывались. Двое казаков стояли у дверей, не зная, что делать.
Вдруг перед Ильей завертелся мир, сделалось душно и гадко, и он медленно повалился на земляной пол.
Очнулся Илья уже на свежем воздухе. Вокруг было много людей, и казаки, и инородцы. Все что-то говорили.
— Ну, Илья, вот и очухался, — заметив, что он открыл глаза, сказал атаман.
Илья непонимающе водил глазами, все еще не отойдя от шока.
— Сомлел ты там, — протягивая руку, объясним атаман.
Схватив руку атамана, Илья поднялся. В груди жгло, будто каленым железом припечатали. Расстегнув кафтан, Илья задрал рубаху, как внезапно, за плечо схватил Октавий — писец приданный отряду, для записи собранного ясака.
— Погодь, служивый. Вестимо, не знаешь ты, что под рубахой твоей крест святой светится.
Савва оглянулся на них.
— И вправду! Крест кажись не простой у Ильи. А ну сказывай, откуда такое чудо у тебя?
— Да бабка перед смертью мне его в руку положила, дескать, крест из дерева, на котором Иуда повесился, от козней нечистой силы оберег…
— Скажешь тоже, — усмехнулся Октавий, — Таких крестов в Москве — на каждом углу за копейку десяток продают.
— Погодь, те кресты из дерева на котором, будто бы, распяли Спасителя, — задумчиво рассматривая грудь Ильи, сказал Савва, — Только многовато их, ковчег впору строить…
Но тут их прервал конский топот. Прямо на них скакал казак, старавшийся удержать изо всех сил взмыленного коня.
— Ба, да это же из дозора! — воскликнул Савва.
— Атаман! Беда! — запрокидывая коню голову и поднимая его на дыбы, закричал казак.
— Что случилось?
— Никак князь возвращается! — слышалось от собравшихся вокруг инородцы.
Казак лихо спрыгнул с седла.
— Захар вернулся, Петруху привез!
Савву охватило дурное предчувствие.
— Видать…
— Атаман, Захар с ума сошел, что-то бормочет, как дите малое, а Петруха уже кончился! — перебил Савву казак.
— Где они?
— В ближнюю избу их отвели.
— Веди нас туда, — выкинув из головы странный случай с крестом, прохрипел Савва.
Маленькое помещение еле вмещало в себя так много народу, кажется, вся дружина собралась здесь. Войдя, Савва шепнул Илье, — Узнай, кто в карауле.
— Хорошо, атаман, — сказал Илья и, потянув за локоть кого-то из казаков, вышел с ним наружу.
Посередине, прямо на полу лежали два тела.
Оказывается, Захар тоже кончился, не дождавшись прихода атамана.
— Слышь, Савва, кажись, хто-то жив, — потянул за рукав седой бородач в мохнатой шапке.
Действительно, Петруха едва заметно шевелил рукой. Кто-то удивленно цокнул.
— Э, однако, — только и промолвил Савва.
Многое видали казаки, но такого — нет.
Шевеления тем временем, становились все настойчивее, теперь к противоестественному движению присоединилось и тело Захара.
Все отшатнулись.
Рядом с телами остался только Савва и Октавий.
— Атаман, он уже был холодным! — сдавленно выкрикнули из толпы.
Октавий обернулся.
В этот момент Савва заметил, что Петруха открыл глаза.
Что-то странное привлекло внимание атамана, что-то неправильное.
С неуловимой глазу быстротой, Петруха сел на корточки, огляделся.
Стоящие вкруг, оцепенело, наблюдали за ним.
Октавий подошел к сидящему Петрухе и наклонился к нему, говоря, — Такое бывает, ещё Агриппа упомянул в своем труде, о странных свойствах холода, а сейчас мы все…
Мгновенно вскинулись руки Петрухи, хватая Октавия за шею.
Рраз! Хрустнули позвонки.
Два! Тело Октавия полетело в толпу.
Три…
Но к этому моменту, опомнившийся атаман, молниеносным движением вытянув из ножен саблю, полоснул по тянущейся к нему руке нежити.
С легкостью, за которой угадываются многочасовые занятия рубкой, лезвие прорубило плоть мертвеца до кости.
Нисколько не смутясь подобным поворотом событий, тело вскинуло вторую руку, и на этот раз схватило Савву за голову.
С утробным воем подскочил к гулю седой бородач в мохнатой шапке, поднимая боевой топор.
Но навстречу ему взлетело тело Захара, с жутким хрипом вцепляясь зубами в горло бородачу.
Отбросив Савву с раздавленной как орех головой, гуль врезался в толпу, калеча и убивая остолбеневших от ужаса казаков.
* * *
Выехав из лесу, Степан первым делом обратил внимание на отсутствие конного дозора, который должен был стоять на противоположном, от острожка, берегу речушки.
— Совсем распоясались черти! — досадливо бросил он.
— Ныне молодежь совсем страх потеряла. Небось, сидят сейчас в тепле, девок щупают, да кумыс крепленый пьют, — встрял Дормидонт.
Митрофан вдруг придержал коня.
— Степан, что-то тихо вокруг, — настороженно озираясь, сказал он.
— Да, предчувствие какое-то нехорошее у меня, — поддакнул Ефим.
— Ефим, бери Егорку, и езжай вперед, — отрывисто приказал Степан.
— Домидонт, заряжай мушкет, что-то не нравится мне, что дозора нет, — добавил он.
Скинув кажущуюся расхлябанность, отряд, подобрался, как зверь к прыжку, готовясь к бою.
* * *
Причмокивая и хлопая от удовольствия себя по коленям, сидя на покрытых медвежьими шкурами нарах, князь Бахсыгыр вспоминал удивленные лица князя Мадьыгы Теренека и его дружины, когда поев — насытившись у пиршественного стола, они обнаружили, что окружены воинами Бахсыгыра.
И как потом кричал Мадьыны, дескать, подло поступил Бахсыгыр, исподтишка-обманом заманив его в ловушку.
Закончив веселиться, Бахсыгыр подумал, что не пристало соболю жаловаться на судьбу, попав в капкан охотника.
Обрадовавшись удачному сравнению, Бахсыгыр велел позвать сказителя, чтобы тот вплел его в олонхо княжеского рода.
И забыл думать об этом.
* * *
Через заснеженный лес, оскальзываясь и спотыкаясь, будто наощупь, брела человеческая фигура, прижимая к груди крест, который, казалось, светится, и тем сильнее был его свет, когда от порыва ветра склонялись ветви деревьев, создавая причудливую игру теней.
Георгий Декаев
ВАМПИРСКИЕ РАЗБОРКИ
Октябрь разлился по Якутску, лужи укрылись льдом, словно одеялом, пешеходы проклинали водителей, водители проклинали осень. А осень смеялась, брызгалась грязью и дышала холодом.
Я шел домой, маленький теплый кусочек мяса, нагой и беззащитный, перепрыгивая через лужи-океаны, сходя с ума от визга автомобилей и отшатываясь от улусных варваров.
Не спавший двое суток, вконец осатаневший, я держался на кофе и хэше.
Невзрачные улусные варвары казались древними воителями во времена мира, пьющими от скуки вина и избивающими чернь вместо того, чтобы убивать воинов других племен и насиловать их женщин. Прирученными степняками они мне казались, воющими от дикой тоски.
Тоски по временам, когда все было просто и хорошо, как жевать кусок мяса и запивать его кумысом возле руин чужого аула, когда мужья убиты, богатства разграблены, а жены и дочери лапаны-перелапаны, насилованы-перенасилованы под грубый хохот, и кого зарезали, а кого увели в рабство. Вот она, жизнь.
«Херня, надо просто вырубить немного хэша», подумал я. Меня жарило, кости словно рассыпались в труху. Простудился, наверное. Я шел домой, парень в черном бодлеровском пальто, проклятый поэт, гашишин, не хватало только пятен от блевотины, запаха перегара и стихов о том, как мне хочется сорвать одежды с прелестных якутских студенток или взорвать Ил Тумен.
«Домой, мчались мысли, в логово, найти записанные на клочке бумаги волшебные цифры, и мои личные Мефистофели в который раз предложат сделку. Нет, не душу в обмен на земные наслаждения, эта тема давно устарела. Демонам больше не нужны души, мы конвертировали их в золото, золотом и расплачиваемся за удовольствия. А души они получают практически бесплатно».
Я вошел в комнату, воображая предстоящий спектакль с хлестким названием «Замутка». Моих реплик совсем немного, можно даже не заучивать — «здарова, как сам, как сала килограмм, ха-ха-ха, ясно, слышь, а есть чо, а то скучно, серые будни размазать охота, можешь намутить чего, лавэ найдется». И дальше, в зависимости от наличия или отсутствия сладких маз… Нет, не будем думать о плохом варианте, мазы есть всегда, ищущий да обрящет… Затянуться ядом, расслабиться, поспать всласть…
— Привет, Гриша! Давно не виделись!
«Ну вот, началось, покойники с того света приходят», подумал я, глядя на развалившегося в кресле мертвеца. Сид покинул Якутск несколько лет назад, выиграв кучу золота в казино. Золото открыло врата гнилого западного рая — то ли Москвы, то ли Питера, не помню. Там он осел, покутил, побуянил, влился в какую-то отмороженную группу, и они поднялись на волне увлечения хипстерством. Ебошили панк дэнс или что-то вроде этого, люди умирали на танцполах от истощения. Называлась группа «Тигр! Тигр!» по одноименному роману фантаста Альфреда Бестера.
Сид забрался на свой личный Олимп, так казалось со стороны — наверняка куча кокаина, девочек, славы, Сид был красивый чувак, сам себя в шутку называл мечтой гомосеков. А потом внезапно щелкнул ластами, причем так шикарно, что я долго отходил от смеха.
Восторгаться было чем. Рассказывали, что он зашел в одно злачное кафе, кумарный от отходняков, и до него докопался какой-то бандит верхом на синей туче. Подкалывал, куражился, поинтересовался, мол, раз ты такой крутой, весь продвинутый и задвинутый, можешь сделать вот так, яиц хватит или они у тебя отвалились от кислоты? И потушил сигарету о ладонь. Сид посмотрел на него мутным взглядом, вытащил нож и полоснул по венам. Так и помер, не откачали.
А теперь покойник сидит в моем кресле, ухмыляясь. Одетый в стиляжное панковское шмотье, волосы торчат во все стороны, нога на ногу, в руке тлеет сигарета. Только все равно выглядел нездоровым, бледный был и худой, и глаза впавшие.
«Интересно, подумал я, у мертвецов продолжают расти волосы? Вот ногти точно растут, я читал в древнескандинавских мифах. В них сказано, что Рагнарек наступит, когда достроят Нагльфар, корабль из ногтей мертвецов. Поэтому скандинавы стригли ногти своим покойникам».
— Сид, — сказал я. — Я, конечно, всегда знал, что ты не от мира сего, и что мозги у тебя набекрень, но из могилы вылезать — это слишком, согласись. Чего тебе в земле не лежится?
Я стал переодеваться, игнорируя присутствие Сида. Не важно, призрак или галлюцинация, пускай посидит, раз ему так хочется, решил я. Мы вроде дружили, значит, нападать ему незачем. Завяжу со злыми зельями, а то мертвые уже визиты наносят, совсем крыша протекла.
— Голодно, да и сваливать надо было из Питера. Накосячил я, они бы не посмотрели, что я в гробу лежу, откопали бы и кончили меня, — хмыкнул мертвец.
— Кто — они?
— Да кровососы питерские, кто еще. «Кровь вампирская на руках, в огонь беспредельную рожу», — передразнил Сид кого-то из своих недругов. — Приговорили, не разобравшись, решили крайним сделать. А он драком барыжил, ссучился, с дампирами тусил…
— Дай угадаю… Ты решил залечь на дно в Якутске, так?
Сид глубоко затянулся, выдохнул дым, потушил сигарету о ладонь, ловко метнул окурок в пепельницу на столе. А затем показал мне руку. Ожога не было. И линий тоже. Сид ухмыльнулся.
— Правильно, Гриша, ты всегда был умный пацан.
— Пошли на кухню, что ли, чай попьем, — предложил я.
— Давай, только холодный.
Бред, который несут шизофреники, вспомнилось мне, часто оказывается логически безупречным. Заговоры, интриги, мировое правительство. Вот и мой бедный мозг придумал подходящее объяснение галлюцинации. Вампир, как же. Но я ведь не конченный наркоман, так, хэш покуриваю, откуда это все? От недосыпа?
— Кстати, раз ты в вурдалаки подался, меня, надеюсь, кусать не станешь?
— Это все байки. Раз в месяц вполне хватает, да и то без смертей обходимся. Выпивать людей досуха по вампирским понятиям западло.
— Это хорошо, что ты меня кусать не станешь. Спасибо тебе за это.
— Не говори это слово, — поморщился Сид. — Западло.
— Что? Какое слово?
— Говори «благодарю». Нас спасать не надо, это дело прошлого. Сейчас в ходу другие темы.
— А-а, понял. Забавно получается. Вы прямо как блатные. Понятия, западло. Чай с сахаром, с молоком?
— Просто чай.
— Вот тут пирожные какие-то, угощайся.
Чай и еда были реальными, и ел Сид тоже вполне реалистично. «Значит, настоящий, подумал я. Что там надо делать при таком раскладе? Молиться? Крестов и икон у меня нет, чеснок в холодильнике, серебряные украшения в родительской комнате. Ох, черт…».
Я побежал в родительскую комнату, — они жили в отдельном коттедже, — вытащил шкатулку с драгоценностями, надел серебряные цепочки, кольца, браслет. Затем бросился обратно на кухню и, косясь на погибавшего от хохота Сида, вытащил из холодильника чеснок.
— Не кипи, Гриша, это тебе не поможет. Да я и не буду тебя трогать, сказал же.
— Окей, Сид, надеюсь на слово честной вампирской братвы, — сказал я, отложил чеснок и снял украшения. Я и вправду не боялся, просто не знал, что делать, и вот вспомнил фильмы и книжки.
— Был честной, да позапрошлой весной, — фыркнул Сид. — Слушай, тут такая тема. Чтобы жажду крови перебить, многие на наркоту подсаживаются. Кумары у нас слабые, ломок не бывает, главное подсесть психологически. Кто дымит, кто нюхает, кто по вене пускает, это свободно. А я тут ничего найти не могу, знакомые кто померли, кто не обрадуется. Потяни мазу за нежить, Гриша, а? Бабло есть, можем и вместе помарафонить.
— Хорошо, попытаюсь. Что изволите вырубить, сударь?
— Кислота есть? Спиды?
— Нету, а если и есть, то для своих. Я не в курсе.
— Жаль, жаль. Кокс?
— Неа, нету.
— С хмурым как?
— Гера тоже для своих, плюс блатные тариф установили — две пятьсот за чек. Это чтобы кололись меньше, как говорят, а мне думается — чтобы барыг хлопать. Кто барыжит дешевле, тот долго не живет, нарколыги быстро сдадут. В контейнер посадят, неделю подержат, пока барыга не расколется, а потом цемент в унты и на дно Лены.
— Ну и порядки у вас тут!
Сид расхохотался. Он вообще любил улыбаться и смеяться, и даже будучи мертвецом делал это искренне. И не чувствовалось ничего холодного и злодейского в его смехе, разве что клыки все портили.