«Наверно, чтобы народ вокруг машины разошелся», – думает Ребекка. Вряд ли есть необходимость торопиться с доставкой тела.
– Это он, – слышится запыхавшийся голос.
Ида Хольмстрем с Юлией и Фелисией, вечно следующими за ней хвостом. Ни дать ни взять – Билли, Вилли и Дилли[3].
– Это Элиас Мальмгрен, – продолжает Ида.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает Густав.
– Мы слышали, как учителя между собой разговаривали, – говорит Юлия.
Ида посылает ей убийственный взгляд, явно задетая тем, что ее перебили. Сейчас ее выход. Она рассказывает, не сводя с Густава больших по-собачьи преданных глаз.
– Ужасно, правда?
До того как Ребекка стала девушкой Густава, Ида не замечала ее, будто она была сделана из воздуха. А на следующий день после выпускного сразу позвонила и позвала купаться на озеро Дамшён. Как будто они сто лет были друзьями. Несмотря на абсурдность ситуации, Ребекка не смогла отказаться. Она смертельно боится Иды.
– Я не понимаю, как можно вот так – взять и покончить жизнь самоубийством, – говорит Фелисия.
Ида кивает.
– Это эгоистично. Хоть бы о родителях подумал.
– Ему, наверное, было плохо, – робко замечает Ребекка, и ей тут же становится стыдно за свою робость.
– Понятно, у него была депрессия, – говорит Ида, – но у всех есть проблемы. Что ж, теперь идти и вешаться из-за этого? Если бы все так себя жалели, на земле скоро не осталось бы людей.
– Я думаю, он гей, – решает Фелисия.
– Да, я читала, геи часто кончают жизнь самоубийством, – вставляет Юлия.
– Его чмырили, – резко отвечает Густав.
Ида ловит взгляд Густава и улыбается самой обаятельной из своих улыбок.
– Я знаю, Гу.
Ребекку чуть не стошнило. Гу – это ласковое прозвище, которое Ида придумала Густаву. Никто больше его так не называет.
– Но ведь Элиаса никто не заставлял краситься и носить такую одежду, – заявляет Ида.
Юлия и Фелисия поддакивают, и Ида продолжает, вдохновленная их поддержкой:
– В смысле, если ему казалось, что все так ужасно, он мог бы подстроиться и стать более нормальным. Я не говорю, что он виноват в этой травле, но он ничего не сделал, чтобы ее избежать.
Ребекка не сводит с бессовестной Иды широко раскрытых глаз. Ида смотрит на Густава, и по ее лицу видно, что она чего-то ждет.
– Блин, Ида, – говорит Густав. – Ну и стерва же ты! Не надоело? Может, отдохнешь, а?
Ида мигает. И тут же смеется деланым смехом.
– Господи, какой же ты смешной, Гу, – говорит она, оборачиваясь к Юлии и Фелисии, которые неуверенно смотрят друг на друга. – У мальчиков такой грубый юмор.
Ребекка берет Густава за руку. Она гордится им и стыдится своего малодушия.
* * *
Мину и Линнея сидят на потертом темно-зеленом диване в кабинете директора. Сама директриса находится в соседней комнате, где обычно сидит ее заместитель, и разговаривает с сотрудником полиции.
Линнея вертит в руках мобильный, как будто ждет звонка. Мину изо всех сил старается не смотреть на нее. Всем своим видом Линнея показывает: не трогайте меня, оставьте меня в покое!
Кабинет у директора на удивление маленький. На полке папки разных цветов. Несколько увядших растений на окне. Шторы в бело-зеленую клетку не первой свежести, да и окно не мешало бы помыть. На письменном столе рядом с допотопным компьютером лежат аккуратные стопки бумаг. Стул некрасивый, но наверняка эргономичный. Единственное, что бросается в глаза, это лампа с орнаментом из стеклянных мозаичных стрекоз на абажуре.
Первый раз за все время Мину оказалась в кабинете директора.
К директору вызывают за плохие оценки или хулиганство.
Когда Мину училась в пятом или шестом классе, она мечтала о том, чтобы случилось что-то драматическое. Чтобы школа начала гореть или чтобы всех школьников взял в заложники какой-нибудь преступник. Чем старше она становилась, тем яснее понимала, как наивна она тогда была. Но только сейчас Мину поняла по-настоящему, насколько действительность далека от детских фантазий.
Ужас в реальной жизни – совсем не то, что ужас в фильме, это не интересно. Это страшно, грязно. И самое главное – это нельзя переключить на другую программу. Уже сейчас Мину поняла, что воспоминания об Элиасе будут преследовать ее всю оставшуюся жизнь.
Ну почему я не зажмурилась, думает она.
– А я уже видела мертвеца раньше, – вдруг говорит Линнея.
Мину смотрит на нее. Взгляд Линнеи по-прежнему направлен на мобильный, который она вертит в своих испачканных тушью пальцах. Ее ногти аккуратно накрашены ярко-розовым лаком.
– Кто это был? – спрашивает Мину.
– Я не знаю, как ее звали. Одна тетка. Старая алкоголичка. Она умерла от инфаркта. Просто умерла, и все. Мне было пять лет или около того.
Мину не знает, что сказать. Это так далеко от ее жизни.
– Такое не забывается, – бормочет Линнея.
Вокруг ее глаз растеклась косметика. Мину вдруг понимает, что сама так и не плакала. Линнея, наверно, думает, что Мину – самое бесчувственное существо на всем белом свете. Но Линнея просто смотрит на нее.
– Мы же учились вместе в седьмом классе, да?
Мину кивает.
– Как тебя зовут? Минна?
– Мину.
– А, точно.
Линнея не называет своего имени. Или ей все равно, или она уверена, что Мину ее знает. Хотя как можно не знать Линнею Валин? Все старшеклассники только о ней и говорят.
– Девочки, – слышится голос директрисы, и Мину поднимает глаза.
На бесстрастном лице Адрианы Лопес незаметно никаких чувств.
– Полиция хочет поговорить с вами, – продолжает она.
Мину косится на Линнею и поражается той ненависти, с которой девочка смотрит на Адриану. Директор, кажется, тоже замечает это, потому что останавливается на полуслове.
– Ты дружила с Элиасом, не так ли? – спрашивает она.
Линнея молчит. Директриса отворачивается и спрашивает что-то неразборчиво у вошедшего в кабинет полицейского.
– Вы можете остаться, – отвечает он, и все садятся.
Полицейский, в котором Мину узнает отчима Ванессы Даль, никак не может найти удобное положение на складном стуле. Наконец он закидывает одну ногу на другую, согнув ее в колене. Это выглядит довольно смешно.
– Мое имя Никлас Карлссон. Назовите, пожалуйста, ваши имена.
Он достает маленький блокнот для записей и карандаш. Мину видит, что карандаш обгрызен по краю. Полицейский грызет карандаши. Грызун в униформе.
– Мину Фальк Карими.
– Так, ясно. Ну а тебя я знаю, – говорит Никлас Линнее.
Возможно, он не имел в виду ничего плохого, но прозвучало это не очень вежливо. Мину напряглась: она увидела, что Линнея еще сильнее сжала в руках пластиковый корпус мобильника, и тот жалобно заскрипел.
«Не говори ничего, – думает Мину. – Пожалуйста, Линнея, не наговори глупостей, а то тебе же будет хуже».
– Я понимаю, что случившееся должно быть ужасно для вас, – говорит Никлас и принимается играть роль сочувствующего полицейского. – У нас имеется экстренная помощь для таких случаев.
– В школе будут работать психологи, – добавляет директриса. – Вы можете поговорить с одним из них прямо сейчас.
– Я уже хожу к психологу, – отвечает Линнея.
– Ну что ж, раз так, хорошо, – говорит Никлас-полицейский. – Вы были знакомы с Элиасом?
– Я – нет, – бормочет Мину.
Никлас смотрит на Линнею. Отчетливо видно, что он пытается скрыть свою неприязнь к этой черноволосой девушке с размазанной косметикой.
Мог бы и не притворяться, думает Мину.
– Ну а вы были друзьями, так? – спрашивает он.
– Да, – говорит Линнея, опуская взгляд.
– Насколько я понимаю, у Элиаса были проблемы…
Линнея кивает.
– Он и раньше предпринимал попытки самоубийства.
– Один раз, – говорит Линнея.
– Хорошо, – говорит полицейский. – Добавить тут, в общем, нечего. Разумеется, патологоанатом составит свое заключение. Но ситуация довольно прозрачна.
В его голосе звучит такое пренебрежение, что Мину хочется кричать. А если Элиаса убили и инсценировали самоубийство? Tогда полиция пропустит преступление!
«В этом долбаном городе так всегда, – думает Мину. – Ты – то, что о тебе думают другие».
– Хорошо, – снова говорит Никлас и поднимается. – Доберетесь сами домой?
Мину еще даже и не думала об этом.
– Я позвоню маме, – говорит она.
– А ты? – спрашивает директор Линнею.
– Я как-нибудь сама, – отвечает она.
Но директриса не отпускает их. Мину видит, как она колеблется, подбирая слова. И еще до того, как она начинает говорить, Мину понимает, что Адриана сейчас скажет что-нибудь об Элиасе и произойдет взрыв.
– Линнея, – начинает она. – Я очень переживаю за то, что случилось. Элиас был, как мне кажется, особенным человеком.
Линнея отвечает хриплым напряженным голосом:
– Почему же вы не сказали это ему самому?
Директриса застывает на месте. Ее рот приоткрыт, слова застряли на полпути.
– Давайте-ка не волноваться, – говорит полицейский, кинув покровительственный взгляд на Адриану Лопес.
Линнея поднимается и выходит из кабинета, не сказав больше ни слова.
Мину нерешительно смотрит на директрису.
– Можешь идти, – говорит Адриана.
Мину идет в класс за своей сумкой. Стулья подняты на парты. Пылинки кружатся в солнечном свете, падающем из окна. Она идет к своему месту, но сумки там нет.
– Мину?
Она оборачивается. В дверях стоит Макс, держа в руках ее сумку.
– Я взял ее.
– Спасибо.
Их пальцы случайно касаются друг друга, и Мину чуть не роняет сумку на пол. Руки не слушаются ее.
«Как я могу думать о чем-то, кроме пережитого только что ужаса?» – удивляется она.
– Как ты? – спрашивает Макс.
– Не знаю, – говорит Мину, все еще не веря, что может так легко поддерживать разговор с Максом.
Он понимающе кивает.
– Когда я был в твоем возрасте, один близкий мне человек покончил жизнь самоубийством.
Его голос спокоен, но Мину видит, как сжимается его левая рука. Есть боль, которую время не вылечивает.
– Я не была знакома с Элиасом, – говорит Мину. – Но Линнея дружила с ним.
Вдруг Макс кладет руку ей на плечо. Тепло его пальцев чувствуется даже через ткань свитера.
– Если захочешь поговорить об этом со мной, заходи.
– О’кей, – говорит Мину.
Она не решается сказать что-нибудь еще, боясь, что голос ее подведет.
– Мне правда очень жаль. Ужасно, что тебе пришлось такое пережить. Береги себя, – говорит он, дружески треплет ее по плечу и убирает руку.
Мину вдруг замечает, что дрожит всем телом. Паника вцепляется в нее острыми когтями, становится тяжело дышать. Надо бежать отсюда.
– Мне пора, – говорит она. – Спасибо.
Выскочив из дверей класса, она мчится вниз по лестнице. Солнечный свет ослепляет ее, когда она распахивает дверь и оказывается на школьном дворе. Около входа, скрестив ноги, сидит и курит Линнея.
Сердце Мину сильно стучит, она так запыхалась, что ей сложно говорить. Она смотрит на улицу, видит красную машину. Сквозь стекло она улавливает очертания лица мамы.
– Хочешь, подвезем тебя? – выдавливает она из себя.
– Нет, – отвечает Линнея.
– Точно?
– Почему ты бежала?
– Я… Я не знаю. Мне нужно было уйти оттуда.
Линнея щелчком отбрасывает сигарету.
– Он не совершал самоубийства, – говорит она.
– Что ты имеешь в виду?
– Я говорила с ним незадолго до этого. Он должен был прийти ко мне домой. Поговорить… – Линнея запинается. – Мы поссорились. Но мы не были… Он что-то хотел рассказать мне… Он просто не мог…
Линнея обрывает себя на полуслове.
Она не может поверить, думает Мину. Что лучший друг покинул ее. Вслух она говорит:
– Почему ты не сказала об этом полиции?
– Полиции, – фыркает Линнея.
Ее взгляд вдруг становится жестким.
– Ну да, разве им не следует знать об этом? – говорит Мину.
– Ты даже не понимаешь, о чем говоришь! Живешь в своем чистеньком домике со своей правильной семьей и живи, а советы мне нечего давать!
Мину встречает взгляд Линнеи. Ей стыдно. Она знает, что это правда. Но это не вся правда, думает она. Пусть Мину видела только светлую сторону жизни, а Линнея в основном темную. Но разве может одна правда быть правдивее другой?
Линнея улыбается презрительной улыбкой.
– Ну, что же ты не бежишь к мамочке?
На Мину вдруг накатывает злость.
– Мне жаль тебя, – говорит она и идет к машине.
– Да пошла ты! – кричит Линнея ей вслед.
5
Анна-Карин поднимается с сиденья виляющего автобуса и, старательно удерживая равновесие, идет через весь проход к двери. Как она устала все время бояться, не скажет ли кто-нибудь гадость, когда она проходит мимо. Не раздастся ли за спиной сдержанный смешок. Даже когда никто не говорит ничего плохого, в ее голове звучит эхо предыдущих обид. Чужие голоса обзывают ее «толстухой» и «деревенщиной».
Но сегодня никто на нее не обращает внимания. В автобусе шепчутся, но не о ней. Сегодня все говорят об Элиасе.
Автобус последний раз поворачивает и так резко останавливается, что Анна-Карин чуть не падает. Внутри у нее пробегает противный холодок: сейчас она растянется посреди прохода, и все станут над ней смеяться. Но, слава богу, ей удается удержаться на ногах. Двери открываются, и Анна-Карин быстро спускается по ступенькам.
Автобус уезжает. Анна-Карин переводит дыхание, видит пасущихся коров и только тут наконец начинает дышать свободно и легко.
Щебень хрустит под ногами, когда она идет к дому. Проходя мимо луга, она подходит к одной из больших кареглазых коров и здоровается.
– Здравствуй, красавица моя, – говорит она. Так всегда говорит ее дедушка.
Она протягивает руку, и корова лижет ее своим большим языком. Вокруг них жужжат мухи. Здесь пахнет навозом, и она любит этот запах.
Дома Анна-Карин совсем другой человек. Ее спина выпрямляется, она не боится вспотеть. Не думает о том, виден ли у нее двойной подбородок и трясутся ли сиськи под футболкой.
Она подходит к хутору. Два красновато-коричневых деревянных дома – в один и в два этажа – стоят под прямым углом друг к другу. Немного поодаль находится коровник и несколько мелких построек.
Анна-Карин идет к двухэтажному дому, открывает незапертую входную дверь. Снимает ботинки, достает из кармана Пеппара. Он спит, но начинает ворочаться, когда она осторожно кладет его в коридоре в корзину, застеленную обрывком старого тканого половика.
Из гостиной раздаются взрывы громкого смеха. Заглянув внутрь, Анна-Карин видит лежащую на диване маму. Она крепко спит, приоткрыв рот. На экране телевизора показывают американскую гостиную. Может, взять пульт и убавить звук? Нет, мама может проснуться, и тогда не миновать выговора.
Вместо этого Анна-Карин крадется на кухню, достает из холодильника коробку с круглыми шоколадными пирожными и пакет с белыми булочками из хлебницы на столе. Она вынимает сердцевину из четырех булочек, кладет внутрь каждой шоколадный шарик и сильно сплющивает булочку, так что все слипается в единое целое. Она ест булочки, стоя, запивая их большими глотками молока. Вскоре наступает приятное, чуть сонное чувство сытости.
Анна-Карин выглядывает в окно кухни и смотрит на дом дедушки. Видит его сгорбленный профиль, машет рукой. Дед замечает ее и знаками приглашает зайти. Анна-Карин охотно покидает свой дом, где на экране телевизора истерически смеются актеры.
Сразу за входной дверью в дедушкином доме находится крошечная прихожая, где висит один из его рабочих комбинезонов. Слева виднеется кухня. Там у дверей стоит деревянный угловой диванчик серо-голубого цвета. Когда дедушку навещают друзья, они обычно сидят на этом диванчике и ждут, пока их позовут к столу – пить кофе. Сейчас здесь сидит сам дедушка, глядя в окно и прихлебывая горячий черный кофе.