Взгляды и шепот сопровождают ее повсюду. Скоро у Мину начинают гореть уши. В конце концов она не выдерживает. Ускоряет шаг и почти бегом спускается по лестнице на цокольный этаж, туда, где находится столовая. В это время здесь никого нет кроме поваров. Она направляется в женский туалет.
Только закрыв за собой дверь, Мину чувствует, что может вздохнуть спокойно. Если сейчас подождать пару минут, а потом проскользнуть в актовый зал перед началом церемонии и сесть в самом конце зала, никто ее не заметит.
Она подходит к одному из зеркал и рассматривает свое лицо.
Стоял ли Элиас вот так… прежде чем сделать это?
Похоже, эта мысль становится навязчивой – она возвращается всякий раз, когда Мину смотрит в зеркало. Мину зажмуривается и снова открывает глаза, пытаясь увидеть свое лицо другими глазами. Глазами Макса.
Если бы не эти противные прыщи, я, может быть, и была бы симпатичной, думает она. Во всяком случае, не уродливой.
Потом к ней возвращается неуверенность. Как можно столько времени проводить у зеркала и все равно не знать, как ты выглядишь на самом деле?
Она вспоминает тот момент, когда они с Максом были в классе вдвоем. Тепло его руки. Мину снова чувствует это тепло, чувствует, как оно распространяется по всему телу. Почему она убежала оттуда? Чего испугалась?
Дверь открывается. Мину оборачивается. На пороге стоит Линнея.
– Привет, – говорит Мину, гадая про себя, не написано ли у нее на лбу, о чем она только что думала.
– Привет, – отвечает Линнея и заходит внутрь.
На ней черные джинсы и длинная черная кофта с капюшоном. Она смотрит на Мину сверху вниз и улыбается.
– Опять скрываешься? – спрашивает она, еле заметно улыбаясь.
Мину должна была бы сердиться на Линнею, но у нее не получается. Вчерашняя словесная перепалка уже забыта. Она слишком легковесна по сравнению с тем, что случилось.
– Давай забудем то, что я вчера сказала? – предлагает Линнея, как будто думая о том же.
– Конечно. – Мину пожала плечами, пытаясь говорить как можно более небрежно. «Что бы такое сейчас сказать?» – лихорадочно думает она. И наконец выдавливает из себя вопрос: «Как ты?»
Не самый лучший вариант, если учесть, что Линнея нашла своего лучшего друга мертвым в туалете.
На мгновение Мину показалось, что Линнея собирается ответить что-то саркастическое. Но вдруг выражение ее лица смягчается.
– Я не хотела сегодня приходить, – говорит она тихо. – Но почувствовала, что должна. Ради Элиаса.
Мину вспоминает, что сама пришла сегодня в школу исключительно из эгоистических побуждений, и радуется тому, что Линнея на нее не смотрит. Линнея стоит, грызет ядовито-розовый ноготь большого пальца. Ее взгляд обращен куда-то внутрь себя.
– Я бы хотела, чтоб и другие люди знали его так же хорошо, как я, – говорит она. – Он был таким веселым. И заботливым.
Мину не знает, что сказать.
– Пойдем? – говорит она, помедлив.
Линнея кивает и выходит первой.
Вестибюль пуст, только несколько опоздавших учеников торопятся к актовому залу.
– Ты в порядке? – спрашивает Мину перед тем, как войти.
Зал гудит, как гигантский улей.
– Нет, – отвечает Линнея, коротко и холодно усмехнувшись. – Но для меня это нормально.
8
Ребекка и Густав сидят вместе, на предпоследнем ряду. За годы существования школы актовый зал, наверно, ни разу не перестраивался. Это было большое помещение с расположенными амфитеатром зрительскими местами и высокой деревянной сценой. Солнце проникает через грязные широкие окна и рисует узоры на противоположной стене. На сцене стоит кафедра. Зал заполнен до отказа.
Ребекка оборачивается и видит, как в дверь заходят Мину Фальк Карими и Линнея Валлин и садятся сзади, у стенки. Ребекка ободряюще улыбается им. Мину кивает Ребекке, а Линнея не замечает ее.
Ребекке всегда нравилась Мину, но сблизиться с ней не удавалось. Она была такой взрослой. Рядом с ней Ребекка чувствовала себя ребенком, казалось, будто они общаются не на равных. К тому же Мину ужасно много знала. Во время дискуссий, которые учителя устраивали им на уроках, Мину было не победить. Она всегда приводила абсолютно непробиваемые аргументы, один за другим. Переспорить ее было невозможно, и не удавалось даже учителям. Потом, уже после дискуссии, Ребекка находила в Мининой аргументации слабые места. Но говорила Мину так убедительно, что оставалось только с ней согласиться.
«Как, должно быть, здорово, быть такой, как Мину, – думает Ребекка. – Никогда не сомневаться в себе».
– Вся школа здесь, – тихо говорит Густав.
– Ужасно, – шепчет Ребекка. – Что именно теперь вдруг все прониклись к Элиасу сочувствием.
– Каждый старается продемонстрировать другим, что уж он-то Элиаса никогда не травил, – говорит Густав.
Ребекка смотрит на его серьезное лицо, правильный профиль и взлохмаченные светлые волосы. Многие считают Густава просто симпатичным футболистом. Но они совсем не знают его. Он самый умный извсех Ребеккиных знакомых. Не в смысле знаний по математике, а в смысле знания жизни. Ребекка берет его сухую горячую руку и крепко сжимает.
Гул в зале стихает, когда на кафедру поднимается директор.
– В нашей школе случилась беда, – начинает Адриана Лопес.
Из передних рядов доносятся всхлипывания, но Ребекке не видно, кто плачет.
– Здесь, в стенах нашей школы, погиб Элиас Мальмгрен. Чувства, которые сейчас испытывают его семья и друзья, невозможно передать словами. Когда молодой человек заканчивает свою жизнь таким образом, это касается нас всех.
Всхлипываний становится больше. У Ребекки начинает кружиться голова. Воздух в зале кажется спертым, ей трудно дышать.
– Ребекка? – шепчет Густав.
Голос директора все больше отдаляется, как будто она говорит сквозь толщу воды.
– Мне нужно… – шепчет Ребекка.
Густав понимает. Как всегда. Он помогает ей подняться и провожает до выхода. Ребекка замечает, что в их сторону оборачиваются, но ей все равно. Ей нужен воздух.
Как только они выходят из актового зала, головокружение проходит. Ребекка делает глубокий вдох.
– Хочешь, выйдем во двор? – предлагает Густав. – Принести воды?
– Спасибо, – говорит она, обнимает Густава и, уткнувшись носом ему в шею, вдыхает его запах. – Мне уже лучше. Просто закружилась голова.
– Ты ела сегодня что-нибудь?
– Да, – отвечает она. – Почему ты спрашиваешь?
Они никогда не говорили об этой ее проблеме, но Ребекка уверена: Густав что-то подозревает. Иногда она ловит на себе его внимательный взгляд. Иногда в разговоре вдруг повисает пауза, как будто Густав набирает воздуха, чтобы что-то сказать, но не решается.
– Я просто подумал… почему тебе стало плохо?
В душе Ребекки вдруг закипает раздражение.
Ну почему ты не можешь спросить прямо, думает она. Почему не можешь вслух произнести то, о чем думаешь уже несколько месяцев? Правда ли то, что говорят о Ребекке? Что она блюет после школьного обеда? Что она упала в обморок на физкультуре в начале девятого класса, потому что ничего не ела?
«А почему ты не расскажешь ему сама? – вмешивается ехидный внутренний голос. – Он же твой парень. Вы любите друг друга».
Ребекка заранее знает ответ.
Она боится, что он исчезнет. Не захочет быть с ней, раз она такая ненормальная. То отказывается от еды, то ест слишком много, блюет, потом не ест вообще ничего. Все время ходит и боится сорваться. Парням не нужны депрессивные девчонки. Им нужны веселые, легкие, которые все время смеются. Ей нетрудно быть такой рядом с Густавом, ведь он делает ее очень счастливой. А другое свое лицо Ребекка старается от Густава спрятать.
«Почему бы ему не полюбить и другое твое лицо? – спрашивает внутренний голос. – Покажи его Густаву. Расскажи ему о том, о чем до сих пор никому не рассказывала».
Ребекка не знала что и думать. Если послушаешься внутреннего голоса, наступит облегчение. Но за ним придет страх. Довериться – значит сделать себя уязвимой. Сколько раз за последние годы чужие тайны становились козырем в руках враждующих между собой одноклассников! Даже самые безобидные вещи превращались в оружие в недобрых руках.
Но Густав ведь не такой?
Конечно, специально он ничего плохого не сделает. Но достаточно сказать на футбольной тренировке одно неосторожное слово – что-нибудь про то, как он за нее волнуется, и все, закрутится карусель сплетен.
Нет, решает она. Лучше держать это в себе. Только так я могу сберечь свою тайну.
– Я, наверное, мало позавтракала, – говорит она. – После пробежки нужно было несколько бутербродов съесть, а я съела только один.
Вот, оказывается, как все просто и безобидно.
Густав вздыхает с облегчением. Но, похоже, она его все-таки до конца не убедила.
– Ты должна беречь себя, – говорит он. – Ты так много значишь для меня.
Ребекка целует его мягкие и нежные губы.
– Ты для меня всё, – шепчет она и тут же думает, что это не совсем правда, потому что, конечно, есть и другие важные для нее люди – мама, папа, братья и сестры. Но это звучит так прекрасно! И она ведь действительно испытывает к Густаву огромное, ни с чем не сравнимое чувство.
– Зайдем обратно? – спрашивает он.
Она кивает. Да, надо вернуться.
Когда они заходят в актовый зал, директор все еще стоит на сцене. Повсюду плачут ученики. Первокурсники, второкурсники, третьекурсники. Плачут даже те, кто не знал Элиаса. Появление Густава и Ребекки остается незамеченным.
– Давайте послушаем стихотворение, после которого состоится минута молчания по Элиасу, – мягко говорит директриса. – Затем выйдем на школьный двор и спустим флаг.
На сцену поднимается белокурая девушка.
У Ребекки пересыхает во рту. Место за кафедрой занимает Ида Хольмстрём.
– Обалдеть! – выдыхает Густав.
Но никто другой не удивляется. А что удивительного? Все последние годы Ида была председателем школьного совета, активисткой и любимицей учителей.
«Никто не заставлял Элиаса краситься и носить такую одежду».
Слова Иды эхом звучат в голове Ребекки. Ида наклоняется вперед, и в микрофоне слышится ее громкое дыхание. Всхлипы в зале стихают.
– Меня зовут Ида Хольмстрём, мы с Элиасом проучились в одном классе девять лет. Он был прекрасным парнем, и мы всегда старались поддержать его, когда ему было плохо. Без него стало пусто. Для всех друзей Элиаса я хотела бы прочитать вот это стихотворение.
Ребекка бросает взгляд на Густава – он так сжал зубы, что на скулах проступили желваки.
– Когда умру, мой милый, не надо горьких слез.
И над моей могилой к чему цветенье роз?[5]
Голос Иды дрогнул, она откашлялась. Неужели растрогана? Или играет? Снова слышатся всхлипывания. Это красивое стихотворение, но отвратительно то, что именно Ида Хольмстрём читает его для Элиаса.
«Если ему казалось, что все так ужасно, он мог бы подстроиться и стать более нормальным».
Ребекка оборачивается и исподтишка бросает взгляд на Линнею, наверное, единственного настоящего друга Элиаса во всем этом зале.
Линнея не пытается скрыть своей ненависти. Ребекка никогда не видела такого взгляда раньше, и она тут же понимает: сейчас что-то произойдет.
– И песен полных боли, прошу тебя, не пой. Будь просто ветром в поле, моею будь травой, – заканчивает Ида, оглядывая публику, как будто в ожидании аплодисментов. И добавляет: – А сейчас минута молчания.
Тишина длится пару секунд, не больше. Ребекка слышит, как на заднем ряду громко хлопает откидное сиденье – это со своего места поднимается Линнея.
– Тебе не стыдно? – говорит она во весь голос.
В зале проносится гул, и несколько сотен учащихся оборачиваются на голос.
– Ты стоишь тут и притворяешься, что сочувствуешь Элиасу! Да ты же сама издевалась над ним!
Ида застыла от неожиданности. Но тут вмешалась директриса.
– Линнея… – начала она.
Но Линнея уже шла по проходу между рядами к сцене, продолжая при этом говорить:
– В восьмом классе Эрик Форслунд, Робин Сеттерквист и Кевин Монсон обстригли Элиасу волосы… – Линнея подходит ближе к сцене, где стоит судорожно вцепившаяся в кафедру Ида. – …всю голову выстригли, клочками. Поранили кожу. А ножницы им дала ты, Ида! Ты! Я видела своими глазами. И вы все тоже видели, вы, жалкие двуличные твари!
С задних рядов, где сидели школьные неформалы и альтернативщики, послышались одобрительные возгласы.
Ида наклоняется к микрофону.
– Очень плохо, что над Элиасом издевались, – говорит она неестественно тонким голосом. – Но то, что ты говоришь, неправда.
Все дальнейшее происходит настолько быстро, что никто не успевает среагировать. В одну секунду Линнея оказывается на сцене и приближается к Иде, которая наконец отцепляется от кафедры и делает шаг назад.
– Линнея! – в панике кричит директриса.
Сейчас случится что-то ужасное, думает Ребекка. Этого нельзя допустить. Этого нельзя допустить ни в коем случае.
В следующее мгновение раздается скрежет. Металлическая балка, к которой прикреплены софиты, отрывается. И с грохотом обрушивается на кафедру, а с нее сваливается на пол как раз между Линнеей и Идой. Разлетаются осколки разбитых ламп.
Шум микрофона зашкаливает, все затыкают уши, но вот наконец вахтер выдергивает шнур. И наступает тишина. Звенящая тишина. Все замирают. И молчат.
Линнея и Ида смотрят друг на друга не шевелясь. Ида проигрывает безмолвную дуэль. Она сбегает со сцены и ищет защиты у своих друзей, сидящих на первом ряду.
Шум снова нарастает. Директор пытается что-то сказать Линнее, но та спускается в зал и бежит к выходу.
Ребекка смотрит на пыль, которая до сих пор кружится в воздухе. На осколки стекла, рассыпанные по дощатому полу.
Это сделала она.
Мысль, конечно, безумная, но это правда. Именно она это сделала. Поверить в такое невозможно, но это было. И случилось у всех на глазах.
– Успокойтесь! – кричит со сцены директор. – Сначала выходят первые ряды. Потом все остальные. Собираемся на школьном дворе.
Ребекка не может оторвать взгляда от металлической балки. Она никогда не верила в сверхъестественные силы. Никогда не воспринимала всерьез истории про привидения и предсказания гороскопов.
Но сейчас сомнений быть не могло. Она
* * *
Анна-Карин покидает актовый зал одной из последних. Она сидела в последнем ряду, в самом конце зала, чтобы никто ее не заметил. Это было особенно важно сегодня, когда она решила оставить Пеппара дома. Или, скорее, Пеппар сам принял такое решение. Анна-Карин взяла его, чтобы положить в карман, однако он вырвался из ее рук, шмыгнул под диван и сидел там, пока не пришло время идти на автобус.
Это огорчило и напугало ее.
Анна-Карин всегда легко ладила с животными. Они любили ее. Так было всегда.
Но в последние дни все пошло наперекосяк. Пеппар. Мамин голос, который вдруг пропал и до сих пор не вернулся. Странные сны, запах гари в волосах. Хаос на сцене определенно с этим связан.
Анна-Карин в задумчивости спускается вниз по лестнице и выходит во двор. Через просветы в толпе она видит, как к флагштоку подходит вахтер. Чуть поодаль стоит директриса. Ее лицо напряжено.
Флаг медленно поднимается вверх, потом снова скользит вниз, но где-то на полпути замирает и так и остается приспущенным.
Гимназисты несколько минут стоят, не зная, что делать дальше. Некоторые снова начинают плакать, но после драмы, разыгравшейся в актовом зале, слезы кажутся неискренними. Директор что-то говорит, и ближние к флагштоку ряды разворачиваются и начинают двигаться по направлению к школе. Теперь на очереди беседы с учителями и психологами. «Очень важно не упустить время и выявить чувства, вызванные этой ситуацией», – сказала в своей речи директор. Как будто неприятные чувства можно легко вымести прочь, как мусор со школьного двора.
Анна-Карин смотрит на флаг.
Бедняга Элиас, думает она. Но у него хотя бы были друзья, похожие на него.
У Анны-Карин никогда не было своей компании. Не было пристрастий к определенной музыке или к особому стилю. В ней вообще не было ничего особенного.