Горло у Анны-Карин сжимается, и она начинает кашлять. Злость комом встает в горле. Анна-Карин кладет вилку и нож на стол.
– Ведь у него вся жизнь была впереди, – продолжает мама. – Мне этого не понять.
«А мне понять!» – хочет закричать Анна-Карин.
Сколько раз она думала о том, как легко было бы покончить со всеми проблемами раз и навсегда! Первый раз она думала об этом, когда ей было восемь лет. Тогда она впервые рассказала учителю о том аде, в котором живет. Он попытался серьезно поговорить с ее мучителями, но после этих разговоров они раздели ее до трусов и футболки и оставили на школьном дворе. Была зима. «В следующий раз мы тебя вообще прибьем, чмо», – сказал Эрик Форслунд. Маме пришлось тогда приезжать за Анной-Карин и забирать ее домой. Но жаловаться Анна-Карин не стала, сказала, что это просто была игра.
Если бы мама как следует расспросила ее о том, что случилось, Анна-Карин сказала бы правду. Но мама ничего не спрашивала, а лишь отругала дочь за то, что ей пришлось лишний раз тащиться в школу.
Да, Анна-Карин знает, каково это – хотеть умереть. В течение восьми лет она думала об этом практически ежедневно. Однако снова и снова отодвигала от себя эту мысль. Ведь есть дедушка. И животные. И каникулы, когда не нужно ездить в город. А иногда, в те минуты, когда Анна-Карин осмеливается заглядывать в будущее, там вырисовывается другая жизнь – жизнь, где Анна-Карин работает ветеринаром и имеет собственный дом, в лесу, далеко от Энгельсфорса.
– Мы наверняка многого не знаем о жизни этого мальчика, – говорит дедушка маме, как всегда дипломатично.
– Да уж, наверное, ему было нелегко. С такими-то родителями, – отвечает мама, как всегда неверно истолковав слова дедушки.
Иногда Анна-Карин не знает, что раздражает ее больше: дедушка, который никого не осуждает, или мама, которая осуждает всех, кроме себя.
– В смысле, у Хелены на первом месте работа, а про Кристера я вообще не говорю, – продолжает мама. – Эдакая шишка в муниципалитете, где уж тут найти время для семьи. Да уж, не все то золото, что блестит.
Мама не скрывает удовлетворения оттого, что у кого-то, кого она считала «везунчиками», случилась беда.
– Я не хочу сказать, что это вина родителей, и тем не менее. Когда дети рождаются на свет, они похожи на чистый лист бумаги. Мы, взрослые, пишем на этих листах. И когда твой папа оставил нас, я сказала себе: Анна-Карин никогда не будет…
Мама разглагольствует дальше, но Анна-Карин не может больше слушать. «Какая же ты злая! – хочется кричать ей. – Ты не знаешь ничего о семье Элиаса, ты даже о своей семье ничего не знаешь. Ты не имеешь права так говорить. ЗАТКНИСЬ СЕЙЧАС ЖЕ!»
Сердце тяжело бьется в груди Анны-Карин. Вдруг она замечает, что в кухне наступила тишина.
Мама затушила сигарету, смятый окурок лежит на краю тарелки и все еще немного дымится. А мать таращится на Анну-Карин широко раскрытыми глазами. Она кашляет, пытается что-то сказать, но из горла вырывается только хрип.
Анна-Карин косится на дедушку. Он встревожен.
– Что с тобой, Мия? Тебе в горло что-то попало? – спрашивает он.
Мама тянется к стакану с водой и делает глубокий глоток. Она откашливается снова, но у нее не получается выдавить из себя ни слова.
– Что случилось? – спрашивает Анна-Карин.
«Я потеряла голос», – жестами показывает мать.
Она поднимается и бредет из кухни с пачкой сигарет в руке. В гостиной сразу же включается телевизор.
Дедушка и Анна-Карин смотрят друг на друга. Анна-Карин не может удержаться от хихиканья.
– Ничего смешного, – упрекает ее дедушка, и Анна-Карин замолкает.
«Но ведь, правда, смешно», – хочется сказать ей. Просто ужасно смешно.
* * *
Мину выплевывает пену от зубной пасты, споласкивает щетку и вытирает рот полотенцем. Она смотрится в зеркало и чувствует, как по позвоночнику пробегает холодок. Зеркало – твердое, блестящее. Смогла бы она разбить его рукой? Ведь Элиас так сделал?
Нет, нельзя думать об этом.
Она выходит из ванной и идет в свою комнату. Маленькая круглая лампа с зеленым абажуром уютно светит на прикроватном столике. Мину одета в пижаму, домашний халат и тапочки. Но ей холодно. Она подходит к окну, чтобы проверить, плотно ли оно закрыто.
Медлит.
Верхушки деревьев и кусты качаются от ветра. Дождь кончился. Асфальт мокро блестит в свете фонарей. Один из кустов отбрасывает на дорогу причудливую тень.
Нет, понимает Мину. Там кто-то стоит. В темноте, там, где кончается свет фонаря.
Она закрывает шторы и выглядывает в щелочку. Теперь она уверена. В тени стоит человек и смотрит на ее дом.
Потом он разворачивается и уходит. Когда он проходит под фонарем, Мину видит его спину. Черная куртка с накинутым на голову капюшоном.
Мину стоит, остолбенев, пока фигура не исчезает.
Вдруг за спиной раздается скрип шагов.
Ужас, который она в течение всего дня старательно прятала от окружающих, вырывается наружу. Мину кричит от страха, оборачивается и видит в дверном проеме маму.
– Мину… – говорит мама.
Из глаз Мину льются слезы. В следующую секунду она чувствует на своих плечах теплые мамины руки, вдыхает ее запах. Она плачет и всхлипывает, пока слезы не кончаются.
–
* * *
Ванессе снится Элиас.
Он стоит у мертвых деревьев на школьном дворе и наблюдает за ней.
Когда она видит его, ей становится грустно. Элиас Мальмгрен умер, и его будут вспоминать только как парня, который покончил с собой в школьном туалете.
Ванесса просыпается оттого, что телефон Вилле вибрирует на полу. Вот черт. Они заснули на матрасе в доме Юнте. Уже ночь? Трудно сказать – в этой мрачной комнате никогда не открывают жалюзи.
Телефон Вилле все еще звонит, и она поднимает его, чтобы посмотреть, который час. Телефон умолкает, но Ванесса успевает увидеть имя на дисплее.
Вилле, как обычно, стянул одеяло на себя, и Ванесса ежится от холода. Она обнимает Вилле и чувствует тепло его тела. Он беспокойно ворочается во сне. Как он не похож на себя, когда спит. Иногда он кажется Ванессе мальчиком, а иногда древним стариком. Ванесса придвигается к Вилле и забирается к нему под одеяло.
«Линнея В» на дисплее мобильного.
Линнея Валлин.
Лучшая подруга Элиаса Мальмгрена.
Бывшая девушка Вилле.
7
Воз подпрыгивает и кренится. Она стоит на коленях, ей только что удалось освободиться от мешка, который они натянули ей на голову. Утренний воздух освежает ее вспотевшее лицо. Она бросает взгляд на сгорбленную спину кучера и его черную остроконечную шляпу.
Сев поудобнее, она начинает сражаться с веревками. Но они завязаны слишком туго.
С одной стороны дороги тянется лес, темный, молчаливый. С другой – простираются луга. То тут, то там виднеются сгорбленные серые хижины. Над розовой полосой рассвета на востоке горит утренняя звезда.
Собрав все свое мужество, она думает спрыгнуть с повозки. Но ее тело изранено, а ноги скованы цепью – далеко убежать не удастся. А то еще и разобьешься о землю. Руки связаны, помочь себе нечем.
Но больше всего ее угнетает безнадежность.
Какая жизнь ждет ее, если ей удастся бежать в леса?
Жизнь изгоя, одиночки. За ней будут охотиться те, кому она доверяла. Ее предали те, кто обещал защищать ее.
На горизонте вот-вот покажется красное солнце.
Они скоро прибудут на место.
Ребекка открывает глаза. Запах гари сразу ударяет ей в нос и чувствуется еще сильнее, чем вчера.
Пол холодит ноги. Она надевает на себя вчерашние носки, спортивный бюстгальтер, старую поношенную футболку и кеды. Потом выскальзывает из комнаты и осторожно закрывает за собой дверь.
По дороге она заглядывает в комнату сестренок. Альма и Муа еще спят. Ребекка слышит дыхание малышей, и в ее сердце пробуждается покровительственная любовь и нежность, которые она испытывает к своим сестренкам и братишкам. Рядом с этими чувствами горе и страх, пережитый во сне, немного бледнеет.
Уже в коридоре она видит, что еще только шесть часов. Из-за закрытой двери спальни слышится похрапывание мамы, в кухне урчит холодильник. Из комнаты братьев не слышно ни звука. Ребекка завязывает шнурки на кедах, снимает с вешалки серую кофту с капюшоном и выходит на улицу.
Сбегая по лестнице вниз, она чувствует, как начинает бурлить кровь. На улице настроение сразу улучшается. Погода хорошая. Солнце приветливо освещает неприглядный квартал, состоящий из желтых кирпичных трехэтажных домов.
Ребекка достает из кармана толстовки видавший виды МP3-плеер и надевает наушники.
Она бежит вдоль улицы, на перекрестке поворачивает налево. Прибавляет темп. Единственный момент, когда она действительно любит свое тело, – это время бега, время, когда она чувствует движение крови по сосудам. Тело становится машиной по сжиганию калорий и кислорода.
Она хотела бы видеть свое тело таким, каким, по утверждению Густава, его видит Густав. Но все зеркальные поверхности кажутся ей искривленными. Это началось в шестом классе, когда она и несколько ее подружек решили сесть на диету. Все сдались спустя несколько дней, но Ребекка заметила, что ей это нравится. Даже чересчур. С тех пор не прошло ни дня, чтобы она не думала о том, сколько она съела и сколько потренировалась. Несколько раз в день она складывает в голове цифры: маленький завтрак, маленький обед, чуть больше на ужин, но взамен – дополнительная тренировка, – сколько это калорий?
Осенью девятого класса было хуже всего. Тогда она почти совсем не ела и старательно скрывала это от родителей. На выходных она иногда запихивала в себя конфеты и чипсы, чтобы домашние ничего не заподозрили. И в качестве компенсации еще больше сокращала свой рацион в будние дни. В один из таких дней она упала в обморок на физкультуре, и учитель послал ее к школьной медсестре, где она скрепя сердце призналась, что «немного переборщила с диетой». В последние две недели. Честно-честно. И медсестра поверила ей. Ребекка была умной девочкой, совсем не похожей на тех, у кого возникают проблемы с питанием, решила медсестра.
В весеннем семестре ее состояние нормализовалось. А потом она встретила Густава. Теперь Ребекка больше не голодает, но мысли о похудании не отпускают ее. Даже когда этот призрак не показывается, он не оставляет Ребекку в покое, нашептывает, ждет своего часа.
Район многоэтажек заканчивается, начинается зона частной застройки. Впереди вырастает Ульссоновский холм, где каждый год в мае зажигают большой костер в честь прихода весны. Ребекка бежит вверх по крутому длинному склону. Достигнув вершины, она замедляет темп и останавливается.
Сердце колотится и выпрыгивает из груди. Лицо пылает жаром. Музыка шумом отдается в ушах. Ребекка снимает наушники.
Внизу канал. За каналом – церковь. Кладбище. И дом священника. Где жил Элиас.
Где теперь пустует его комната. Где родители остались без сына.
Они будут видеть его могилу в окно, понимает Ребекка.
И вдруг замечает, что плачет. Сколько она уже так стоит?
Она не была знакома с Элиасом, и ей не хочется напоказ лить слезы над чужим горем, как это делают Ида Хольмстрём и ее друзья. Но грудь сдавливает от горя. Потому что случившееся представляется таким бессмысленным. Потому что Элиас, возможно, мог бы стать счастливым, если бы продержался еще чуть-чуть.
Она вытирает слезы рукавом кофты и поворачивает назад.
У подножия холма кто-то стоит, держась за руль велосипеда. Он или она одет в черную толстовку с капюшоном, надвинутым на глаза, – точно такую, как у Ребекки. Ребекка не видит лица человека, но знает, что он смотрит прямо на нее.
Проходит вечность, прежде чем одетый в черное человек запрыгивает на свой велосипед и уезжает прочь. Ребекка выжидает еще пару минут, потом бежит обратно домой.
Когда Ребекка приходит домой, Альма и Муа уже начинают беспокойно ворочаться в своих кроватках. Скоро семь, и Ребекка принимается за приготовление завтрака. Она двигается тихо, чтобы не разбудить маму, вернувшуюся рано утром с ночной смены в больнице.
Ребекка выставляет на стол молоко, хлопья, достает батон и плавленый сыр. С тех пор как папа начал ездить на работу в Чёпинг, Ребекке часто приходится собирать Антона и Оскара в школу, а Альму и Муа в детский сад. Обычно она делает это без особого труда. Хотя, конечно, бывают дни, когда она жалеет себя и называет золушкой. Но сегодня, после встречи с человеком в черной толстовкe с капюшоном, повседневные обязанности кажутся ей даже приятными.
Ребекка заходит в комнату братьев. Оскар морщит нос и ворчит, когда свет из коридора падает на его кровать. Ему недавно исполнилось двенадцать, за лето он похудел и вытянулся. Лицо у него по-прежнему детское, но в нем уже угадываются черты взрослого человека. Антон, который всего на год младше Оскара, тоже не отстает. Но когда братья спят в своих кроватях, они по-прежнему выглядят детьми. Беспомощными детьми.
Ребекка подходит к окну и поднимает жалюзи.
Есть тысяча объяснений тому, почему человек в черном капюшоне мог стоять у подножия холма. Совсем не обязательно, что он преследовал ее. Его поведению есть тысяча объяснений, но Ребекка не верит ни одному из них.
* * *
– Ты уверена, что хочешь сегодня идти в школу? – спрашивает папа за завтраком.
Они с Мину едят одни, мама на работе в больнице. Радио сообщает о ситуации в мире. Мама не выносит радио по утрам, так что папа пользуется ее отсутствием.
– Чем дольше я буду ждать, тем сложнее будет вернуться.
Он кивает, как будто понял, хотя на самом деле он ничего не понял. Если она останется дома, в школе сразу начнут ходить слухи. Возможно, ребята станут говорить, что она сошла с ума. Или тоже покончила с собой. А потом, когда она наконец придет в школу, все станут пялиться на нее в тысячу раз больше, чем если она пойдет туда сегодня.
– Лучше уж сразу, – говорит она.
– Подвезти тебя?
– Нет, спасибо.
Папа смотрит на нее встревоженно, и Мину вынуждена сменить тему разговора.
– Ну как, ты решил, будете ли вы об этом писать?
– Мы подождем и посмотрим, что будет дальше. Возможно, начнут проверять степень ответственности школы. Может быть, родители мальчика потребуют этого. Тогда мы окажемся в совершенно иной ситуации.
Мину чувствует эгоистичное облегчение. Чем быстрее все забудут об этом, тем быстрее перестанут обращать на нее внимание.
Она чистит зубы и идет в свою комнату за сумкой. Бросив взгляд за окно, холодеет от воспоминаний о вчерашнем вечере. О той фигуре, что стояла там, за деревом.
Папа ждет в коридоре, скрестив руки на животе, который в последние годы очень сильно округлился.
– Ты уверена, что хочешь ехать в школу?
– Я же сказала, да, – отвечает Мину раздраженно и тут же жалеет об этом.
Она подходит к папе и обнимает его.
Мину часто беспокоится за него – он слишком мало спит, слишком много работает и ест чересчур много вредной еды. Дедушка, которого она никогда не видела, умер от инфаркта в пятьдесят четыре года. Папе пятьдесят три. Мама и папа регулярно ругаются из-за его привычек. Как правило, эти ссоры называются «дискуссиями» и ведутся яростным полушепотом, который не должна слышать Мину, но иногда папа теряет над собой контроль.
– Доктором ты можешь быть на работе, – рявкает он.
В такие моменты Мину ненавидит его. Если ему наплевать на себя, то мог бы позаботиться о себе ради нее, Мину, и мамы.
– Звони, если что, – говорит папа.
Мину кивает и снова обнимает его, на этот раз чуть крепче.
Мину не нужно прислушиваться к тому, о чем шепчутся на школьном дворе, она и так знает: все разговоры – об Элиасе. О том, как он это сделал. О тех, кто его нашел.
– Смотри, вон она, – говорят парни со второго курса, когда она проходит мимо.
Прижав к себе рюкзак, Мину заходит в школу. Опустив голову и стараясь быть как можно более незаметной, она протискивается через переполненный вестибюль. Всех учеников собирают в актовом зале, где состоится минута молчания в память Элиаса.