Но все же они приходили. Приходили шайками, убивали мужчин из соседнего района и уводили женщин на потеху. Нет. Хватит. Бледный человек соскользнул с крыши, используя для спуска только опоры на каменных стенах. Его ботинки коснулись аллеи внизу с легкостью призрака, и, облаченный в нищенское тряпье, он направился взглянуть, почему его предупреждениям не вняли.
Они ставили часовых на линии брошенных фабрик, которая отмечала границу их территории. Он наткнулся на одного из них – человека с паршивой собакой – спрыгнув через дыру в разрушенном потолке.
Часовой обернулся, вскидывая ружье, но бледный человек сломал ему руку в локте и всадил в грязную шею кинжал из стекла. Собака зарычала и попятилась, оскалив клыки, но не желая драться. Бледный человек пристально поглядел на нее в ответ, прищурив глаза и показав собственные белые зубы.
Собака бросилась наутек, повизгивая и скуля.
Перед тем как уйти, бледный человек перепилил мертвому часовому шею и оставил отрезанную голову на железном решетчатом заборе. Возможно, размещение предостережений на территории банды сработает лучше. В этот раз он оставит дюжину, быть может, двадцать.
А если не сработает, то в следующий раз оставит сорок.
Плач был для него музыкой. Стрельба – смехом. Горе и паника – куплетами и припевом всей его жизни. Не потому, что они доставляли ему удовольствие, а потому что в этом городе он не слышал ничего другого. Эти звуки питали его в детстве вместо молока матери. Слушая плач, сопровождающий упадок города, он обрел зрелость, а затем вышел куда-то за ее пределы.
О нем писали. Он не умел читать, однако улавливал и понимал смысл, видя надпись или прокручивающийся на мониторе текст. Он выучил местный язык без усилий, даже не зная каким образом. Просто пришло понимание, и казалось, что так и должно быть.
Его называли мстящей душой. Убийственным эхом Эры Нежеланного Закона, бродящим по городу. Привидением Старой Земли, которое охотится на улицах по ночам. Сначала его наделили именем, чтобы придать облик своим страхам. Довольно скоро имя стало проклятием.
Ночной Призрак.
Он призраком скользил по собору, по этому огромному дому ложного бога, беззвучно полз по сводчатому потолку, скрываясь вне досягаемости света. Королева-жрица этого монументального сооружения крала у своих людей. Она лишала их денег, свободы и крови. Забирала их детей. Управляла их жизнью. И все это за сомнительную честь пребывания под ее защитой – защитой от других королей улиц и королев аллей, которые вели бы себя точно так же, как и она.
Бледного человека печалил вид слабости людей. Порой казалось, что они ничем не отличаются от псов, которых обычно использовали для охраны жилищ. Они так же терпели побои и носили ошейники и привязь, пусть и не столь буквально. Многие, загнанные в узаконенное рабство, носили татуировки хозяев или же просто бегали по улицам дикими стаями, отбирая все, что хотели, при помощи угроз или силы.
Большинство тех, кто не был в городе рабами под присягой, работали литейщиками. Они трудились на смрадных заводах, выдохи которых душили небо, застилая слабое солнце.
Он бродил на краю общества, где не было страха перед наказанием и как следствие – понятия правосудия. У этих людей не было основополагающей необходимости – и сожалений по этому поводу – подчиняться чему-либо, кроме права сильного. И даже это право было разделено и раздроблено между многими сотнями мелких лидеров банд и уличных командиров.
Едва ли вообще люди. Ближе к животным. Существа в улье.
Однако он наблюдал за ними и учился. Их поведение определялось одними лишь инстинктами. Инстинкт можно контролировать. Хищников можно приручить. Добычу можно пасти.
Бледный человек знал, что этой ночью ему придется появиться перед многими из них – так сказали карты. Тысячи собравшихся в этом недостойном святилище впервые увидят его. Необходимая поблажка, не более того. Он учился у них. А теперь они поучатся у него.
Он крался все ближе и ближе, готовясь спрыгнуть с потолка.
Падение убило бы одного из них, но бледный человек уже свыкся с тем, что принадлежит к особой породе. Он разжал хватку, перевернулся в воздухе, и рваные одеяния распростерлись, словно израненные крылья.
Судорожные вздохи толпы прозвучали громче, чем его приземление. Их жрица, их хозяйка в изящном облачении, пахнувшем оружейным маслом и кровью невинных, задрожала и обмочилась. Она умерла еще до того, как начала падать. Жизненная влага хлестала из дыры в груди. Бледный человек раздавил сердце жрицы в руке, с хрустом стиснув истерзанное мясо.
- Ночной Призрак… - произнес в ошеломленной толпе чей-то одинокий голос. И внезапно это начали повторять все, кто шепотом, а кто крича. Некоторые побежали, другие тыкали пальцами, кое-кто потянулся за собственным оружием.
И в этот миг он увидел истину – ту, которую чувствовал, но с которой никогда не сталкивался лицом к лицу. Они ненавидели его так же, как их хозяева. Он точно так же являлся для них демоном. Никто не был в безопасности.
Бледный человек развернулся и скрылся от пристальных взглядов, все это время не переставая смеяться.
Ключом к переменам должна была стать демонстрация стаду, что их грехи влекут за собой угрозу кары. Им необходимо было увидеть, каким будет правосудие, поскольку только так они смогли бы выучить урок.
Страх являлся оружием чище любого другого. Страх удержит их в повиновении, раз уж они столь явно показали, что нельзя верить, будто люди самостоятельно сохранят простейшие идеалы.
Ночной Призрак узнал все это, наблюдая и изучая, вплетая свои познания в инстинктивное ощущение того, как должен работать мир. У него не было образования, и его не волновали идеалы цивилизованности и культуры. Безнравственность поражала его своей неправильностью на куда более глубоком и примитивном уровне. Насилие друг против друга противоречило самому пути стадных животных вне зависимости от наличия у них разума. Порознь люди никогда не возвысятся, ничего не достигнут и не продвинутся вперед. У них не было даже того единства, которое требуется для процветания благодаря ненависти к общему врагу. Даже это дало бы какой-то уровень прогресса и сплоченности, и даже это было им недоступно. Их жизнью управляла эгоистичная потребность красть друг у друга и убивать соседей.
Ночной Призрак размышлял об этом, держа за горло сопротивляющегося человека. Сегодняшняя ночь ничем не отличалась от других, и предстояло пролиться крови грешников.
- Пожалуйста… - пробормотал мужчина. Он был стар, что только все усугубляло. Ночной Призрак мог лишь гадать, сколько лет тот высасывал кровь и деньги из жителей города. Он обитал на самом верху греха и осквернял все вокруг своей мерзостью.
- Пожалуйста… - снова проговорил человек. – Пожалуйста.
Пожалуйста. Как же часто Ночному Призраку доводилось слышать, как в его присутствии, запинаясь, произносят это слово? Неужто они и впрямь ожидали, что он обратит внимание на их просьбы?
- Я дам тебе все, чего пожелаешь, - говорил старик. – Что угодно. Все, что хочешь.
Ночной Призрак зарычал, издав из глубины горла булькающий звук. Он ненавидел просьбы, главным образом потому, что не понимал их. Они знали, что виновны и что за ними пришло правосудие. Они это заслужили. Их поступки вызвали необходимость в этом. Так зачем просить? Зачем пытаться скрыться от последствий собственных действий? Зачем вообще грешить, если цена расплаты настолько высока?
Человек продолжал умолять, и он снова зарычал.
- Ты это заслужил, - отозвался Ночной Призрак странно мягким голосом. – Не проси. Не вини меня. Таков конец избранного тобой пути.
- Пожалуйста…
Ночной Призрак содрогнулся от омерзения. Пожалуйста. Опять это слово. Первое слово, которое он выучил, слыша, как оно срывается с трясущихся губ бесчисленных трусов.
- У меня есть семья…
- Нет, - Ночной Призрак глядел сквозь пелену грязных волос, осматривая пустой склад. – Твои жена и дочь уже мертвы. А дом сгорел дотла час назад.
- Ты лжешь… Лжешь…
Ночной Призрак выпустил горло старика, и тот остался лежать на земле, не в силах двинуться из-за переломанных локтей и коленей. Ночной Призрак склонился над пленником, держа нож, сделанный из осколка разбитого стекла. Острие вдавилось в мягкую кожу под правым глазом старика.
- Все, кто связан с тобой кровным родством, мертвы за соучастие во множестве твоих прегрешений. Это стекло из окна твоей спальни. Я взял его после того, как освежевал твою жену, пока она еще дышала.
Он толкнул клинок вперед, погрузив его в открытый глаз старика. Вот тогда начались настоящие крики.
Спустя три часа старика нашли распятым на шпиле брошенного здания городского ополчения. Пустые глазницы таращились на проходивших людей, дождь хлестал по ободранным мышцам. Освежеванный человек умер почти через двадцать минут, и все это время он кричал изо всех сил, насколько ему это удавалось без языка.
Лето и война начались неожиданно. Ни одно лето на его памяти не жгло так сильно и долго, окисляя облака над Нострамо Квинтус атмосферными бурями. Отравленному городу были знакомы кислотные дожди как неизбежный итог заводских выбросов, но в этом сезоне ливни были настолько едкими, что счищали краску со стали и разъедали незащищенную кожу.
Войну как будто бы вели в тени, однако на бессолнечном мире весь город превратился в поле боя. Ночной Призрак знал, что они охотятся за ним. Знал и поощрял. Это значило, что связывающая население иерархия начинает чувствовать угрозу. Даже лучше – они начинали бояться. Они хотели, чтобы он умер и не успел придти за кем-то из них. Жители города ненавидели его уже годами, еще с тех пор, когда его имя шептали, рассказывая о городской легенде, а он только увечил и убивал жалкое отребье, не делая ничего более грандиозного.
Но теперь в игру вступали власть имущие. Они тоже боялись его. Понемногу все изменялось.
Последним из хозяев города от его руки пал барон-землевладелец, который надзирал за вложением средств в фабрики по переработке адамантия на юге города.
- Люди – это животные, - сказал Ночной Призрак съежившемуся аристократу. – Без страха перед наказанием все разваливается. Центр не справляется.
- Пожалуйста…
Опять это слово.
- У тебя была вся власть и все возможности, но ты не смог усвоить простейшую истину о сущности людей. У тебя был шанс. А теперь твоя смерть научит истине остальных.
Ночной Призрак подвесил безголовое тело за лодыжки на силовом шпиле. На трупе не было одежды, только жестокое украшение из трехсот девяти разрезов на коже – по одному за каждую жизнь, оборвавшуюся в недавнем пожаре на фабрике.
Его не пугало обстоятельство, что теперь на него охотились люди, обладавшие властью. Пусть пытаются. Каждый день он спал в новом логове – в те дни, когда вообще решал, что нужно поспать. Ночной Призрак отбросил снятую кожу тупого головореза, которого поймал на крыше, когда тот напал на женщину. Ободранное ничтожество умерло еще до конца свежевания. Женщина убежала, как только ее спасли, крича и ни разу не обернувшись.
Ночной Призрак омыл лицо в крови мертвого насильника, запятнав кожу грехом, а затем помчался в вечную ночь города.
Повязка на предплечье потемнела от пота и грязного дождя, но по крайней мере рана перестала кровоточить. Ночной Призрак проверил руку, покрутив запястьем, поработав локтем и согнув пальцы.
Больно, не более того. От пули останется шрам, но разве так было не всегда? Он уже какое-то время не смотрелся в зеркало, но, проводя по груди и спине загрубевшими кончиками пальцев, ощущал, что от пулевых отверстий остались уже не просто бугорки рубцовой ткани. Он не мог увернуться от всего, насколько бы не превосходил по скорости людей, которые на него охотились.
Он все так же мерз каждый вечер. Был все так же обездолен. Но и это вскоре должно было измениться. У него была идея. Мечта в кошмаре наяву.
Ночной Призрак наблюдал, как стайка детей-попрошаек, уличных сирот, которых еще не взяли в банды, забирает драгоценности и деньги с мертвого тела, которое он оставил в водостоке. Он мог бы убить их – к горлу подступало искушение – однако мародерство вызвало у него смех.
Когда дети обернулись с расширенными от испуга глазами, он уже исчез.
Бывали целые ночи, когда он не чуял крови. Теперь они оставались в своих домах и жилищах, редко выбираясь на улицы после вечернего закрытия заводов. На дорогах города больше не разносились звуки стрельбы и крики раненых, изнасилованных и умирающих.
Однако Ночной Призрак продолжал наблюдать своим городом и своими людьми. Грехи стали тише, преступления утаивались, однако город не освободился от их разлагающего воздействия. Он хотел от них лишь страха, и получил только его. Страх принес повиновение. Страх заставил их подняться выше своих тошнотворных животных инстинктов и жить как люди.
За ним все еще шла охота, однако в правящей элите было немного тех, кто мог продолжать выражать свое недовольство. Головорезы и наемные стрелки становились известны тем, что вообще отказывались на него охотиться, а недалекие и трусливые люди, желавшие его смерти, никогда бы не вышли на улицу, чтобы сделать все самостоятельно.
Ночной Призрак перекусил кость, дочиста слизнув остатки мяса. Он больше не ежился от кислого вкуса свинины. Годы, проведенные в нужде, полностью лишили его колебаний и сомнений.
Он отшвырнул человеческую берцовую кость и облизал зубы. Бывали ночи, когда он почти что скучал по вкусу собачатины.
– Дамы, - произнес он. – Господа.
Услышав эти слова, собравшиеся аристократы напряглись. Телохранители потянулись к спрятанному оружию. Ситуация балансировала на лезвии ножа.
Он присел на верхушке трона министра. Огромная и странно изящная фигура казалась темнее из-за лохмотьев, надетых поверх бледной и покрытой шрамами кожи, а также грязного покрова темных волос, частично закрывавших лицо.
- Нам нужно поговорить, - сказал он. Голос звучал, словно дыхание призрака, едва слышимое шипение. В полумраке глазницы казались впалыми омутами на лице духа. Улыбка выглядела щелью между молочно-белых губ.
Телохранители, одетые лишь в дорогие костюмы, уже целились в него. Пистолеты. Пулеметы. У него было множество шрамов от такого оружия. При виде направленных прямо на него двадцати стволов безрадостная улыбка стала только шире.
- Вы не сможете меня убить, - заклокотал голос. – Даже не пытайтесь. Все должно закончиться не так.
Ночной Призрак подался вперед, и на его лицо упал серебристый свет маломощных осветительных полос, установленных на потолке. Его мрачные черты с тем же успехом могли бы быть изваяны из алебастра. Они были безжизненны, словно камень, и холодны на ощупь.
- Зачем ты здесь? – спросил один из аристократов. – Чего ты хочешь?
Ночной Призрак чувствовал в дыхании человека медную горькость страха.
- Я мог бы попросить этот город, не правда ли? Но он уже не ваш. Я и так получил его.
Он продолжал сидеть на верхушке трона, окутанный лохмотьями и тенями. Он чувствовал, какой эффект оказывает на них его присутствие: слышал как по одежде струится моча, как глухо стучат колотящиеся сердца, как на шеях поднимаются дыбом крохотные волоски.
- Моя роль в том, чтобы возвысить вас над вашей дикой сущностью. Роль создания, которое стоит выше и за пределами всего, чем вы являетесь. Я – грехи этого города, и люди могут быть безгрешными.
Самый храбрый снова заговорил. Его пальцы дрожали, но в черных глазах не было сомнений.
- И это твоя философия? Все убийства и осквернения движимы… этим?
- Здравым смыслом. Истиной. Я изучил, как работают ваши сердца и умы. И владея этим знанием, принес мир вашей культуре.