Ну, что поделаешь? Будем работать с тем материалом, какой есть под рукой.
— Что-то у вас здесь ребята недружные, — заметил я.
— Почему? — тихо отозвалась Рита. — Мы дружим.
— На каникулы домой ездила?
— Нет.
Мы помолчали. Рита, потупясь, ковыряла вилкой в тарелке.
Я подумал, что она сейчас заплачет. Это было бы совсем ни к чему.
— Послушай, а что они все как в рот воды набрали?
— Это они так разговаривают.
— А ты?
— Я не умею, — призналась Рита.
— Ну и что? Зато ты другое умеешь, — утешил я ее.
Черепашка взглянула на меня, и голубые глаза ее стали наполняться слезами.
И дернуло же меня за язык! Сам того не желая, я ей напомнил, как она пряталась у меня в углу, а потом, попискивая, убежала.
— В смысле — у каждого свои способности, — поторопился я объяснить. — Я тоже не умею… пока. Вот мы и будем с тобой как люди. А они пускай разговаривают как им угодно. Хоть молча, хоть на пальцах ног. А почему ты себе этот… хайер не делаешь?
— Не хочу.
— Правильно, я тоже. Ты в какой комнате?
— В пятой, — почти неслышно проговорила Черепашка и сморгнула ненужные уже слёзы.
— А я в седьмой. Значит, почти соседи. Приходи ко мне после обеда, поговорим. Кстати, здесь это можно?
— Что "можно"?
— Ну, вместе собираться.
— Конечно, можно.
— Тогда приходи. А то скучно.
— Лучше ты ко мне, — сказала Рита. — Я к мальчикам ходить не люблю.
"Вот оно как, — подумал я. — А что же ты делала в моей комнате?"
— Почему? — спросил я вслух.
— Да они сразу руки распускать начинают.
Я посмотрел на Черепашку повнимательнее. Нет, не такая уж она была невзрачная, и охотники руки распускать ей вполне могли встречаться.
Черепашка разгадала смысл моего взгляда с точностью до наоборот (как проявление обидного сомнения: "Да кому ты нужна?") и, покраснев, с вызовом добавила:
— А из своей комнаты я и выставить могу.
"Это называется: заходите, будем рады," — подумал я.
А вслух, естественно, сказал:
— Ко мне это не относится.
И сам остался доволен своим ответом. Толкуй как знаешь: то ли руки распускать не люблю, то ли выставить меня будет трудно.
Пока Черепашка обдумывала мои слова, я разглядывал своих товарищей.
Денис и Леночка уже кончили трапезничать и теперь просто сидели, глядя друг на друга. В смысле разговаривали. При этом по выражениям их лиц можно было уверенно сказать, что беседа не доставляет им радости.
Во всяком случае, рыженькая просто кипела от негодования.
— Ты еще пожалеешь об этом! — сказала она вслух.
Тряхнула зеленым гребешком, поднялась и, отпихнув ногой стул, пошла к выходу.
Белобрысый посидел, глядя ей вслед, потом перехватил мой взгляд.
— Ну, и что уставился? — надменно спросил он. — Сегодня твоя очередь мыть посуду.
Я вопросительно посмотрел на Черепашку.
— Это правда?
Сказал — и сам сообразил, что это моя очередная глупость.
Но Черепашка не засмеялась.
— Нет, неправда, — серьезно сказала она. — Это Диня так шутит.
28
После обеда я сбегал в бассейн, потом принял душ, надел спортивный костюм и отправился к Рите.
Дверь пятого номера была приоткрыта.
Черепашка сидела в кресле напротив двери и делала вид, что читает.
Строго взглянув на меня, она вставила в книгу закладочку и, закрыв, отложила в сторону. Это была "Крошка Доррит", которую я так и не смог дочитать до конца.
На Черепашке было темно-синее платье с белым пояском и белым шарфиком: в таких нарядах ходят по гостям и по театрам, но уж никак не коротают вечера в общежитии.
Комната у нее была такая же, как и у меня, только девчачья. Главным ее украшением была раздвижная ширма с цветочками, из-за которой выглядывало изголовье никелированной кровати с аккуратной горкой подушек в кружавчиках. На стенах развешаны были цветные открытки, в книжном шкафу, за стеклом, лежали вышитые салфеточки.
— Скукота здесь, однако! — сказал я, садясь рядом с ней. — Все попрятались, как тараканы, и сидят поодиночке. Хоть бы стенгазету выпускали!
— Почему поодиночке? — возразила Рита. — Они сейчас в Сониной комнате, там у них дискуссионный клуб.
— Ну, и что они обсуждают?
— Не знаю. Соберутся и молчат. Как эти… как сектанты. Я сначала ходила, а потом перестала. Какой смысл ходить, если они от меня скрывают.
— Что скрывают?
— Откуда я знаю? Соня раньше часто ко мне приходила, а теперь говорит, что со мной опасно общаться. А я не болтливая. Просто я мысли прятать не умею. Петров бился-бился со мной — и перестал.
— Зато ты исчезать умеешь.
Рита промолчала.
— Послушай, — спросил я, — а это трудно — исчезать?
— Легче легкого.
— Исчезни, пожалуйста, — попросил я.
Она взглянула на меня — и исчезла. То есть совершенно пропала, ни облачка.
Потом появилась снова.
— Высший класс! — сказал я. — А как ты это делаешь?
— Очень просто. От меня свет перестает отражаться. Проходит насквозь.
Я подумал.
— Ну ладно, это свет. А ты? Ты-то что чувствуешь?
Она засмеялась:
— Это не объяснишь. Сначала мурашки бегут, потом в голове светло становится, и всё перед глазами бледнеет. Смотрю на свои руки — а их нет.
— А часики твои?
— Об этом обязательно надо думать. Ничего нельзя позабыть. А то останется висеть в воздухе. — Она опять засмеялась. — Сперва я всё про босоножки забывала. Смотрю на них — и сама удивляюсь: как же это здесь мои пустые босоножки стоят. Хочу нагнуться, взять их и переставить, а они, оказывается, на мне.
— М-да…
Я помолчал. Все-таки хорошая она девчонка. Жаль, что похожа на Черепашку.
Тут я спохватился, взглянул на Риту — нет, прослушивать она не умела. Лицо у нее было совершенно спокойное.
— Значит, ты здесь давно… И писем с воли не получаешь…
Рита кивнула.
— А почему? Ты детдомовская?
— Нет, — сказала она и захлопала ресницами, собираясь плакать. — Папа умер, а мама жива. Только пьет очень сильно… и дерется чем попало. Всё пропила, и пальто мое зимнее, и школьное платье, и даже наш почтовый ящик…
Сказать на это было нечего, и я просто помолчал.
— А тут все такие, неблагополучные, — со вздохом проговорила Рита. — Юрка Малинин бездомный, из какой-то шайки сюда сбежал. Он был форточник у них…
— Форточник? Это как?
— Ну, в квартиры через форточку лазил, потом впускал братков, а они грабили.
— Через форточку? — не поверил я. — Здоровый такой?
— Это он уже здесь разъелся. А когда приехал — был тощий, кожа да кости. Так что вряд ли он станет письма друзьям писать. Они дорого дали бы за его теперешний адрес.
— А ты-то откуда всё это знаешь?
— Юрка сам рассказал. Он меня сперва закадрить хотел, — слегка порозовев, не без гордости сказала Рита. — Приходил ко мне каждый вечер… пока я его не выгнала.
"Ага, теперь понятно, почему этот тип так меня невзлюбил, — подумал я. — Зло берет, кишки дерет: он ведь тоже прослушивает Черепашкины мысли. Интересно бы узнать, что такого она про меня думает, что все вокруг бесятся".
— За что ж ты его? — спросил я — единственно для того, чтобы дать Черепашке еще поговорить на эту лестную для нее тему.
— Так руки же распускал, — ответила она. — Такой приставучий.
— Ну, и что ж он теперь, страдает?
— Какое там страдает! — Рита беспечально махнула рукой. — За Сонькой ухлестывает.
— А Сонька? — не удержавшись, спросил я.
Черепашка подозрительно на меня посмотрела.
— А что тебе Сонька? Зачем тебе Сонька?
— Я про письма спрашиваю, — напомнил я. — А ты про что?
— А, про письма…
И, успокоившись, Черепашка рассказала мне то, что я и без нее уже знал: что у Сони мачеха, родной отец ее сидит, и переписку ей вести тоже не с кем.
— Олег — этот точно детдомовский, круглый сирота, — продолжала Черепашка. — Больше про него я ничего сказать не могу.
— Ну, а другие?
— Дмитриенко письма получает, от брата, по-моему. Отец с матерью у него в машине досмерти разбились, родная тетка выгнала… За что — не знаю, там темная какая-то была история. То ли деньги у тетки украл, то ли дрянь какую стал курить. А может, и то, и другое… Знаешь, как бывает?
Я вообще-то не знал. Слышал, что бывает, по телику видел, а в жизни — нет. Не такая у меня была жизнь.
— Одевается он странно, — сказал я. — Здесь что, свое ателье?
— Да нет. Диня сам это делает.
— Шьет, что ли?
— Нет, делает. Хотя можно сказать, что шьет. У него хорошо получается. И мне подарил выкройку — вот этого платья.
Платье было очень славненькое и шло Черепашке, но я не стал ей этого говорить: с какой стати я буду делать комплименты общежитскому портняжке?
— А учителей здесь сколько? — спросил я.
— Трое.
— Как трое? И больше никого нет?
— Никого.
— Как же они справляются?
— Подумаешь, — беззаботно сказала Рита. — Нас ведь тоже немного.
— Это, конечно, так… А кто уборку делает?
— Никто. Мусор сам пропадает. Здесь такая энергетика.
Я совершенно растерялся.
— Так что же, значит, в школе всего-навсего десять человек?
— Десять? — переспросила Черепашка. — Почему десять?… Ах, да, правильно, десять. И что тут такого особенного?
— Да ничего… А где учителя обедают? Что-то я их в столовой не вижу.
— Я тоже. Наверно, у них своя, отдельная.
— А где они живут?
— Вон там, в голубом домике. Мы туда не ходим.
— Почему?
— Вот принялся! — Рита засмеялась. — Прямо как Олег. Он тоже, как приехал, всех вопросами изводил. Почему да почему… Теперь успокоился.
— Наверно, всё понял. И я успокоюсь, когда пойму.
— А что ты хочешь понять?
— Да много чего.
"Хотя бы насчет говорящих стрекоз," — подумал я, но вслух не сказал: еще решит, что у меня с мозгами не всё в порядке.
Мы посидели еще, поболтали.
Точнее, болтала Рита: надо думать, с нею давно уже никто по-человечески не говорил, и она соскучилась по доброжелательному слушателю.
А мне-то что? Я слушал и мотал себе на ус.
— Если ты Соней интересуешься, — сказала как бы между прочим Черепашка, — то это пустой номер. Соня, если хочешь знать, за Олегом гоняется.
— В каком смысле гоняется?
— Ну, это у нас в Воронеже так говорят, когда кто-то без кого-то жить не может. По пятам ходит, сохнет — и всё такое. Правда, ей ничего не светит: Олег жутко строгий, весь из себя важный. Кроме учебы и спорта, ничем не интересуется.
Открытие было неприятное, но серьезное: о таких вещах нелишне знать, чтобы не попасть в идиотское положение.
Бедный Юрка Малинин, подумал я. Диня с Леной, Соня с Олегом, мы вот с Ритой. Получается, он один такой бесхозный. Поневоле красными перьями обрастешь.
— Диня с Ленкой дружат, — продолжала сплетничать Черепашка, — вот только дружба у них какая-то странная. Ленка ему такие истерики закатывает, вроде ревнует, а к кому — неизвестно. Диня вообще-то добрый, хороший парень.
— Это точно, — сказал я.
Черепашка поняла, что я имел в виду совсем другое.
— Нет, ты ошибаешься, — горячо возразила она. — Просто он очень обидчивый. Наверно, ты что-то про него плохое успел подумать.
Мне не понравилось, что Черепашка попала в самую точку.
— Еще чего, буду я думать обо всяких! — сказал я. — А над тобой он почему издевается? Тоже по доброте?
— Это он так… Я на него не сержусь.
— Не сердишься, а плачешь. И раньше наверняка не раз плакала. Думаю, потому он тебе и выкройку подарил. Довел до слёз — и подарил. Правильно?
Смутившись, Черепашка кивнула.
— Ну, так вот, — сказал я, — больше он над тобой издеваться не будет. Это я тебе обещаю.
Черепашка посмотрела на меня долгим благодарным взглядом и снова зарделась.
— Из-за этой выкройки ему такой от Ленки был разнос, жуткое дело! — с преувеличенным оживлением проговорила она. — Сперва в бассейне ругались, потом улетели под купол — и там у всех на виду подрались.
Да, драка на лету — это, должно быть, фантастическое зрелище…
Наконец я утомился от сплетен, встал и, попрощавшись с Черепашкой, пошел к себе в комнату.
Мне непременно нужно было еще с кем-нибудь поговорить. С кем-нибудь толковым.
А кто здесь толковый? Конечно, Олег. Остальные все бестолковые.
Включая, естественно, меня.
29
Стриженый явился ко мне сам, минут через пятнадцать.
Впрочем, это и не удивительно: ведь он умел читать мысли.
Вошел, присел на край письменного стола, спиной к окну, — наверное, чтоб мне труднее было разглядеть выражение его лица, — и какое-то время меня прослушивал.
Вид у него был невозмутимый, уверенный. Я бы сказал, командирский вид.
Хотя он не был старожилом: оказывается, он приехал сюда позже Черепашки.
— Не обижайся, что мы тебя так встретили, — сказал он наконец.
— Как "так"? — спросил я.
— Ну, не слишком приветливо, — пояснил стриженый. — Сам понимаешь: программа, нагрузка. Так измотаешься за день, что хоть выжимай. Спецшкола есть спецшкола.
Я молчал.
— Но подготовка здесь у нас классная. Считай, что тебе повезло. Десятилетку в два счета окончишь. И — прямая дорожка в любой институт. Я из восьмого класса сюда явился. Скажи мне кто-нибудь, что через три месяца я буду работать с интегралами, ни за что бы не поверил.
Я по-прежнему молчал.
— Ты куда поступать собираешься?
Я пожал плечами.
— Ну да, рановато еще говорить. Лично я решил в авиационный.
— А зачем? — быстро спросил я.
— Что значит "зачем"? — степенно возразил Олег. — Самолеты буду строить.
— А зачем? Дмитриенко и так летает.
— Дмитриенко летает, а я не могу.
— Научись.
Олег внимательно на меня посмотрел:
— Не понимаю, к чему ты клонишь.
— Зато я кое-что понимаю, — со злостью сказал я. — Ты пришел меня успокоить.
— Допустим. Что тут плохого?
— Да ничего.
Я выразительно показал глазами на стенку.
— Не понимаю, — недовольно сказал Олег.
— Врешь, понимаешь. Всё здесь прослушивается насквозь.
Взгляд у Олега стал сумрачный.
— Интересное у тебя настроение. Ты, собственно, куда попал?
— Не знаю, — признался я. — А ты?
— В спецшколу.
— Тебе здесь всё нравится?
— Разумеется.
— И ничего не кажется странным?
— Абсолютно.
— Так вот, ты врёшь, — резко сказал я. — И если ты пришел только для этого, то выход у тебя за спиной.
Олег машинально оглянулся.
— Да, да, именно там, — злорадно добавил я.
— Как знаешь, — проговорил Олег, вставая. — К тебе по-хорошему…
Он медлил.
— Да никуда ты не уйдешь, — сказал я. — Садись.
Стриженый сел.
— Ты пришел меня успокоить, — напомнил я.
— Ты это уже говорил, — отозвался Олег.
— Ничего, еще раз послушаешь. Ты хочешь, чтобы я не волновался. И чтобы по моим мыслям анонимы не заподозрили ничего нехорошего. Так ведь?
Теперь молчал Олег.
— А я не собираюсь успокаиваться, — продолжал я. — Пока не пойму, что к чему. Возможно, это вы первое время радовались, как телята, но я не так устроен.
— Уезжай, кто тебе мешает? — Олег пожал плечами.
Я удивился. Этого я не ожидал.
— Да уж насильно держать не станут, — сказал Олег. — Только Иванову скажи. Пожмут плечами — и доставят в любой пункт необъятной родины.
— И что ж, ты хочешь сказать, что все вы здесь сидите по своей воле?
— Конечно.
— И на каникулы не выезжаете?
— А зачем? Нам и так хорошо.
Олег торжествовал. Он нащупал мою слабинку и теперь с каждой минутой становился всё спокойнее и увереннее. Он понял, что уезжать отсюда мне не хочется.
А ведь сначала я почти припер его к стене. Моя ошибка: погнался за легким успехом. Но очень уж мне хотелось узнать, что ребята держат в таком секрете.