“Входящие: Ты же всё равно любишь меня”
Не вопрос - утверждение.
“Исходящие: Мечтай об этом”
“Входящие: Уже давно”
Автобус остановился на нужной остановке, и я махнул рукой на последнее смс. Сейчас приду - и отвечу. А пока нужно придумать, что ответить на эту туманную, непонятную фразу.
…– Ты когда начнешь нормально одеваться, Тох? - пробурчал я, протискиваясь между другом, загородившим проход, и стеной. В трусах он, конечно, имел право ходить. В семейниках там, или в кальсонах. Но никак не в этом. “Только Он” - это, бля, что за надпись?
– Что тебе, блин, не нравится? - возмутился Антон, последовав за мной на кухню.
– Твои трусы, - припечатал я. – Иди оденься.
– Раньше тебя это вообще не волновало! - продолжал ворчать друг, но тут же вздрогнул, словно понял что-то очень важное. – А сейчас почему начало?
– Меня надпись раздражает. Шутка про голубой вертолёт.
– А! Здесь, вообще-то, было “Только Она”, но буква отклеилась. Стремно, согласен, - Глубоковских широко улыбнулся, положив ладонь мне на плечо. – Блин, так прикольно, что мы теперь почти одного роста.
Да, я же действительно… Никогда раньше не смотрел на него вот так - не сверху вниз, а как на равного себе в физическом плане. Мне казалось, что я чувствую Тохино дыхание у себя на лице, поэтому создавалось впечатление, что он находится слишком уж близко.
Мы ведь часто так стояли рядом? Почему же именно сейчас меня начало вести от ощущения присутствия друга детства?
– Да, забавно, - согласился как-то неуверенно, убирая его руку и отходя к холодильнику. – Что-то есть поесть?
– Ха? А, да. Насчёт курицы я пошутил, бездомные сегодня остались голодными.
Я рассмеялся, рассматривая припасы.
– Хочешь сказать, что насчёт остального ты не пошутил? - всё ещё находясь в радостной эйфории, ляпнул я.
– Почти, - хмыкнул парень. – Я пойду конспекты искать.
Вот и думай теперь, что значило его “почти”. Почти не пошутил, или почти пошутил? Хотя, как по мне, особой разницы нет.
…Синдром эмоционального выгорания понимается нами как проявление неэкзистенциальной установки по отношению к жизни - установки, которая возникает у человека чаще всего бессознательно и ради самых благих целей…
– Тош, а что такое “неэкзистенциальная установка”? - позвал я в полголоса, не отрываясь от изучения конспекта. Почерк у друга был, слава чертям, довольно понятным, и я не спрашивал у Антона, “что это за слово” каждые пять минут.
Сейчас парень, видимо привыкнув к моему молчанию, не ответил. Опять в сотку свою с головой ушёл?
Я обернулся, взглянув на кровать краем глаза.
Тоха совершенно неприлично дрых! То же мне, друг называется! Поддержка и опора, блин.
Поднявшись со стула, аккуратно размялся, стараясь ничего не задеть своими ручищами и не разбудить Глубоковских. Пусть спит, не ему же к психологии готовиться. У него, в отличие от меня, с Коломенским отношения хорошие. Любят они поговорить в свободное от пар время - и Иван Васильевич всегда утверждал, что Тоха его любимый студент. Самый успешный в психологии за все года его практики. Иисусе, да сколько у него лет практики-то? Пять, шесть от силы?
Согласен, Антон умело капает на мозг, когда хочет. Но автомат по психологии! У самого принципиального препода во всём универе! Гадство. И Тошан гад. И я придурок.
Друг спал на краю неразобранной кровати, свернувшись клубком. Руки, как в детской сказке, были подложены под голову, а парень умильно сопел, забавно хмурясь.
Я аккуратно укрыл Глубоковских краем покрывала, решив, что в комнате довольно холодно, а этот дурачок назло мне так и не надел штаны.
Почувствовав тепло одеяльца, Тоха укрылся ещё сильнее, заворочавшись во сне. Я присел на корточки прямо перед ним, внимательно вглядываясь в лицо, знакомое ещё со школы, с младших классов. Не с детского сада, конечно, но тем не менее…
Антон всегда был красивым, сколько себя помню. Правда, в детстве, класса этак до шестого, он был похож на девочку. Потом началась гормональная перестройка, и друг вытянулся, омужиковел, но для меня… Для меня он всегда оставался Тошей - мальчишкой, над которым издевались одноклассники. Не знаю почему Анна Владимировна не перевела тогда его в другую школу, хотя и рад - иначе никогда не встретились бы.
Иногда встречаешь человека, говоришь с ним и понимаешь - это моё. Вот прямо с первых минут! С Глубоковских у нас всё было именно так. Я сразу понял тогда, подавая ему руку, что этот человек станет моим другом.
“Хочу его защищать”, - подумал я тогда, отряхивая пыль с его школьной формы.
Глупое желание, конечно, но только не для десятилетнего мальчишки, которого избивала пятилетняя сестренка Лера. Инстинкт мужчины был заложен во мне и требовал достойного выхода, а так как Лерычу моя помощь была не нужна, - это, скорее, мне нужна была помощь, когда мы оставались наедине - то и мужик-брутал внутри меня искал себе подходящего человека.
Я должен был понять ещё когда этот самый мужик захотел защищать особь мужского, а не женского пола, как это обычно бывало в фильмах и книгах, что нужно было бить тревогу и бежать дальше, как можно дальше!
А сейчас я смотрел на его губы и понимал, что мне дико хочется их поцеловать. Это как комариный укус - можно и не чесать, избегая множество проблем в будущем, но сила воли, ау, где ты? И я действительно поцеловал Антона.
Своего спящего друга. В губы. Фу, блядь, какой я извращенец.
Тоха заворочался ещё сильнее после того, как я отстранился, а потом проснулся. Сонно потянувшись, парень посмотрел на меня таким туманным и разнузданным взглядом, что я аж присел. На пол.
– Ну что, выучил? Едем в универ? - спросил он на удивление внятно, автоматически облизнув губы и изумленно вскинув бровь. Облизнул ещё раз, а затем нахмурился. – Я же не ел курицу? Не ел, вроде бы.
Ну пиздец теперь, спалился. Главное, чтобы он не додумался…
– Так это ты сделал, да?
– Что сделал? - поинтересовался почти невозмутимо, поднимаясь на ноги. Пока корабль не утоп, топи противника!
– Опять, как тогда, тыкал мне в рот еду, пока я спал! - возмутился друг, подпрыгнув на кровати. – Ну точно, я же чувствую!
Какой ты чувствительный, Тошан, я просто фигею. Как можно было почувствовать вкус гребанной курицы, которую я ел несколько часов назад, на своих губах после поцелуя - да чмока простого, не целовались мы даже! Собака Баскервилей, бля.
Ненавижу курицу.
– В тот раз были чипсы, - ухмыльнулся я, быстро сообразив что к чему. – В этот - курица. Гыгыгы.
– Дебил, капец вообще. Проснулся бы - руку сломал к чертям. Так мне одеваться?
– Можешь одеваться, - серьёзно кивнул я. – Если выйдешь сейчас, дойдешь до министерства юстиций в соседнем городе и вернешься обратно в универ как раз к первой паре.
– Сколько времени? - удивился Тоха.
– Час ночи. Но ты одевайся, чего сидишь-то?
Глубоковских, протяжно застонав, свалился лицом на подушку.
– Спокойной ночи, - пробормотал он глухо, даже не думая поднимать голову.
========== Глава 14: “А лисички ищут спички…” ==========
– Вставай, с первыми лучами вставай! - рявкнул я ядовито утром, через десять минут после того, как Антон вырубил будильник и снова задрых.
Глубоковских попытался вцепиться мне в лицо, но подушка мешала обзору, поэтому он лишь вяло провёл кончиками пальцев по моей обнаженной после утреннего душа груди - первый раз за последний месяц ночевал в этой квартире.
Ощущение тёплой кожи под рукой парня быстро взбодрило, поэтому он тут же глухо застонал, отдернув конечность.
А я ещё думал, какого хрена он постоянно опаздывает? Тайна раскрыта.
– Если ты сейчас же не встанешь, мразота, я тебя скину с кровати. Она всё равно моя, так что имею полное право, - предупредил, осторожно избавляя Тоху от одеяла. Он процедил сквозь зубы: “Ты здесь больше не живёшь,” - заворачиваясь в простыню. – Если просру зачёт у Коломенского, убью.
– Ну езжай один, - пробубнил друг невнятно. – У меня всё равно автомат.
– Я предан, - хлопнул себя ладонью по лбу, отходя от кровати и плюхаясь в компьютерное кресло.
…На зачёт к Ивану Васильевичу я явился в мрачном расположении духа - с выученным и понятым материалом, но нахрен, нахрен.
Преподаватель настроение оценил. Каждый раз, когда я пытался зайти в аудиторию, он поднимал взгляд от телефона и сухо бросал: “Выйди, позови следующего”.
В общем, зачёт я сдавал последним, находясь ко второму часу приёма если не на нервах, то на грани решительного “А не пойти бы вам, господин препод, м?”
В аудитории было тихо, и звук закрывающейся двери резко резанул по чуткому слуху. Коломенский поднял голову и, сухо улыбнувшись, предложил мне сесть на стул.
– Учили, мсье Донской? - иронично спросил преподаватель, принимая мою зачетку.
– Хотите завалить, Иван Васильевич? - раздраженно хмыкнул я, развалившись на предложенном месте вальяжно, как у себя дома.
– Что вы, что вы, как можно, - мужчина позволил себе крайне злую усмешку.
Сколько себя помню, он таким никогда не был. Слегка ядовитым - да, может быть даже немного желчным, но злым? После того, как он помог с переводом на пятый курс, я уж грешным делом подумал, что Ванечка начал мне благоволить. Оказалось - напрасно думал. Вот сейчас передо мной сидел тот самый голубой до кончиков пальцев мужик, потерявший голову от недотраха, или же от перетраха мозга, с которым я имел дело, будучи ещё Алексеем Ланновым. Коломенский меня, то есть Лёху, не слишком жаловал, как он сам позже объяснил - из-за острой симпатии. Хорошо, неприязнь его к моей скромной личности была понятна в том случае. Но сейчас-то что стряслось?!
– Иван Васильевич, я учил, правда, - отбросив притворную ехидность, ответил совершенно серьёзно, совершенно не собираясь играть на нервах нестабильного в своём гневе препода. – Вы можете спросить у меня всё что угодно…
– Вы с ним спите? - Коломенский вздернул бровь и выдохнул свою ярость вместе с воздухом, разом превратившись в себя прежнего - собранного психолога. – Ну, ты же разрешил любой вопрос.
Я вздрогнул, не ожидая подобного. Спим с кем? В смысле… Почему именно “с ним”? Неужели я настолько начал походить на человека из его команды, что он даже вариант “с ней” не рассматривает? Блядские потроха…
– Я не понимаю…
– Всё ты понимаешь. Я про Антона, - в голосе, как и на лице, отражались истинные эмоции мужчины - он был странно подавлен. Словно убит тем, что сам же и сказал.
– Мы с Антоном просто друзья. Вы же знаете, что я…
– Да, помню, Алексей, - перебил меня Коломенский, махнув рукой. – Я чувствую, что ты не тот, кем кажешься на первый взгляд. Глубоковских, естественно, об этом тоже осведомлен. Это старая, как мир, информация. Но в данный момент мне интересны только два вопроса: первый - собираешься ли ты заводить отношения с Антоном, и второй - интересуют ли тебя мужчины в сексуальном плане?
По мне так, это вообще один вопрос. Как я могу завести отношения с парнем, если он не интересует меня в сексуальном плане? Ууу, божественная логика.
– Какого чёрта вы вообще задаёте мне такие вопросы? - возмутился почти искренне. Не тактично, Иван Васильевич. – Почему я должен…
– Алексей, я влюблён в это тело и в то, что было внутри этого тела всего месяц назад. Я хочу Ярослава, чтобы ты не мучил себя долгими размышлениями. И…
– И давайте уже вопросы зачета, пожалуйста, - холодно перебил Ивана Васильевича я, заскрежетав зубами. Что за дурацкая привычка у всех появилась в последнее время - ставить меня в неловкое положение? Да знаю я, знаю, что Ярик похож на педика - аура у него такая, и у меня вместе с ним! Но, блин, я - это я! И никаких намеков - по мне так, уже даже не намеков, а вполне себе непрозрачных предложений - в свой адрес терпеть не буду!
Коломенский тяжело вздохнул, размашисто ставя в зачетке свою подпись. В колонке напротив “Психологии” красовалась светло-синяя (не голубая, не голубая!) пятёрка.
– Меня радует уже то, что ты не полез с кулаками, - вымученно улыбнулся преподаватель, протягивая мне мою собственность.
Да, действительно. Кулаки же ещё есть! Не подумал как-то. Старею.
Я аккуратно принял зачетную книжку, стараясь не прикасаться к пальцам Коломенского.
– С-спасибо. До свидания, - кивнул я, поднимаясь со стула.
Я не мог сказать ничего более… адекватного в тот момент. Мужчина ввёл меня в ступор настолько глубокий, что потребуется не один день, чтобы всё обдумать.
Я едва успел дойти до двери, когда меня резко дернули за рукав свитера, развернули на сто восемьдесят.
– Рик, я… - тихо произнёс Иван Васильевич, прижав меня спиной к стене рядом с дверью. – Я… Можно я поцелую тебя? Это последний раз, когда я сделаю это, правда…
Только мне в голову пришла мысль, что нужно выйти из слабенького захвата, как в голове громко, но уверенно приказали:
“Да. Позволь ему, Лех”.
Это был не мой голос. Совершенно чужой, но настолько спокойный и доминирующий, что я невольно удивился.
“Тебе нужно кое-что понять, Ланнов. Позволь ему поцеловать тебя,” - повторился невидимый собеседник.
И я тихо выдохнул, кивнув.
Коломенский, словно не веря, прижался всем телом, положив одну руку на затылок, а второй чуть придерживая за талию - а она, вообще-то, есть у меня?
Поцелуй оказался… странным. Обычным и, я бы даже сказал… скучным?
Тем вечером с Тохой я плыл от невообразимо приятных ощущений в груди и ниже, а сейчас…
Как говорил тот голос? Нужно понять кое-что важное? Я нихрена не понял. Ну, разве что то, что Тоха целуется лучше.
Впрочем, я не торопился отстраняться. Мне, будем говорить честно, было ни холодно, ни жарко от происходящего. Грубо говоря, наплевать. До поры, до времени, конечно.
Дверь в аудиторию открылась совершенно неожиданно. Скрип возмущенных петель заставил меня вздрогнуть, но не более того.
– Иван Васильевич, можн-но? - на последнем слоге голос Антона дрогнул, словно он подавился воздухом.
Коломенский резко отстранился, но его рука на моей талии почему-то сжалась сильнее. Я повернул голову в сторону друга, слегка задев виском холодную стену.
– Выспался? - спросил я с какой-то совершенно глупой интонацией, резким движением скидывая руку преподавателя.
– Если бы ты не разбудил меня утром, выспался бы, - как ни в чем не бывало улыбнулся Глубоковских. – Иван Васильевич, я к вам с зачеткой.
– Ага, - кивнул преподаватель, вытаскивая из нагрудного кармана ручку. В зачетной книжке Тохи тут же появилась заслуженная пятёрка. – Вы можете быть свободны, парни.
– До свидания! - в один голос попрощались мы, покидая аудиторию.
Следуя за Тошей в раздевалку, я молчал. Парень тоже не торопился выяснять отношения и кидаться с претензиями. То ли просто был слегка - да какой уж там слегка, охрененно - шокирован, то ли думал, как теперь от меня избавиться. Но хрен там - я приставучий, от меня так просто не отбрехаться. Я ещё в детстве поклялся, что буду защищать Тоху до конца своей жизни, а сейчас, когда мне доподлинно известно, что он находится в опасности, эта самая защита была парню просто необходима. Или, вполне возможно, в осознании собственной важности нуждался я сам. Но это всё суровая проза жизни, о которой Антону знать совершенно необязательно.
– Ты так и будешь на меня злиться? - вопрос был гордо проигнорирован, а Тоха с независимым видом направлялся в сторону остановки. Я не гордый - плелся рядом, стараясь не сбавлять шаг. – Слушай, я вообще не понимаю, почему должен оправдываться. Ты вроде бы не моя девушка и не мой отец, чтобы я пиздец испугался.
Глубоковских резко затормозил, и я слегка задел его плечо своим.
– Ты чуть ли не на Библии клялся, что натуральнее тебя только картошка с бабушкиного огорода, а десять минут назад я имел честь лицезреть, как тебя засасывает препод по психологии, и ты что-то не шибко вырывался!
Я был благодарен уже за то, что друг не орал на всю улицу, славя меня и Коломенского на весь универ - из здания то и дело выползали убитые горем или в жопу радостные студенты. В глазах Антона поселилась тоска и тревога.