– Нуеры, вестимо, утащили, – охотно поверила в историю явно знатная здешняя сир-тя. – Они как за тушу драться начинают, окрест токмо деревья трещат. Ладно, так и быть, сговоримся. Но токмо при условии, что вы их до чума донесете и по сторонам от входа стоймя вкопаете!
– Воля твоя, хозяйка, – кивнула Митаюки. – Все сделаем!
По очереди дотащив тяжеленные бивни до нужного дома, молодые лазутчики чуть передохнули, после чего взялись за работу: юная шаманка, стоя на коленях, рыхлила острым камнем землю, Маюни ее выгребал. Пожилая сир-тя ходила рядом и, видя, как споро продвигается работа, довольно потирала руки:
– Муж вернется – ахнет!
– Чум у тебя богатый, хозяйка, – не переставая рыхлить утоптанный песчаник, польстила Митаюки. – Видно, что муж вождь великий. В поход, вестимо, ушел?
– Нет, к соседям на Белое озеро с верховным шаманом поплыл, помощи просить, – ответила сир-тя. – Совет молчит почему-то. Поначалу мудрейшие из мудрейших нас защитить согласились, даже шаманы сильнейшие к нам сюда собрались. Однако же мудрецы сии ныне куда-то пропали. Передумали, вестимо. Приходится иных помощников искать.
– И скоро муж вернется? – совсем уже обнаглев, спросила шаманка.
– Решились на сие пять дней тому, пути ровно столько же, – стала загибать пальцы хозяйка. – Там отдохнут с дороги, камлание общее проведут, совет устроят да обратно пять дней… Вестимо, токмо через десять дней ждать нужно.
– Коли песок вокруг водой каждый день поливать да ногой хотя бы притаптывать, то через десять дней насмерть встанут, – посоветовала девушка. – Как деревья корнями прирастут!
– Дитям младшим укажу, – кивнула сир-тя. – Совет добрый, благодарю.
Женщина сходила в чум, вынесла закончившим работу гостям две сшитые из небольших кусочков меха кухлянки – разномастную россыпь треугольников и квадратиков. Видать, из обрезков делала, чтобы не пропадали. Но получилось красиво, прямо лучше цельных. Протянула кувшин:
– Вот, испейте. Умаялись, наверное.
– Благодарствуем, хозяюшка.
Передавая друг другу кувшин с густым, чуть едким киселем, молодые люди быстро осушили его до дна, после чего отправились на озеро, ополоснулись, переоделись в новую одежду.
День подходил к концу, и по краям главной площади уже вовсю полыхали очаги, на которых жарились мясные туши, запекалась рыба, варились коренья. Сир-тя, понятно, не знали голода, имея возможность одною своей волей приводить на убой любого лесного обитателя и загонять рыбу прямо в корзины. Посему каждый, кто желал, мог кушать то, что хочет, и безо всяких ограничений. Зная о сем, Митаюки смело повела спутника к кострам. Выбрала тот, где собралось побольше женщин, с которыми она беседовала, нарезала себе и Маюни ломтей жареного мяса.
– О, юная гостья! – окликнула ее одна из женщин. – Ну как, сменялась?
– А то! Нравится? – Митаюки покрутилась, расставив руки.
– Да ты просто красавица! Воины, как бабочки на цветок, слетаться будут!
– Юна я еще для воинов. До новой весны подожду, – ответила девушка.
– А по мне, так вполне уже созрела!
– Твои бы слова да красивому воину в уши! Жалко, сыновей у тебя нет, – рассмеялась шаманка. Этим милым женщинам она уже казалась своей.
После ужина прошло камлание, обращенное к духам ночи и Нум-Торуму о ниспослании покоя и благоденствия. Шаман в костяной маске, делающей его похожим на человека с голым черепом вместо головы, прошел вокруг священной березы. Он бил в бубен, призывая внимание великого доброго бога. Колдуньи разошлись вдоль берега и пропели воззвание, умиротворяющее духов ночи, убеждая их уснуть и не причинять вреда мирным сир-тя.
Принесенная в жертву ящерица напитала силой оберег, висящий на нижних ветвях священного дерева. Будучи сплетен из прутьев ивы, лютиковых лиан, жил животных, составляющих знаки вод и земель, символы богов и демонов, имена прародителей и младших детей, этот оберег накрывал своей мощью все озеро, и если здешним обитателям будет грозить беда, то он завянет, обвиснет, заплачет кровавыми слезами, предупреждая о болезнях, нашествии дикарей, наводнении или урагане. Именно поэтому подобные большие родовые амулеты висели открыто, на людных местах, дабы все сир-тя видели, что селению ничего не грозит, что они могут жить спокойно, не боясь опасностей и несчастий.
Разумеется, наводнения, ураганы или даже непогода в священных землях сир-тя, созданных мудростью великих предков, были великой редкостью, а про войны и нашествия дикарей никто и вовсе никогда не слышал. Но вот болезни, даже мор бывали. Да еще иногда случалось бешенство у мирных травоядных ящеров, и монстры начинали носиться туда-сюда, драться, кидаться на все, что только движется или просто не нравится. И если такому созданию попадалась на пути человеческая деревня…
Ох, лучше и не думать. Лучше сразу куда подальше убегать.
– Ты, как наешься, к челноку иди, – шепнула на ухо Маюни девушка. – Спать ложись. А мне еще сделать кое-что надобно.
Пока шаман с учениками и мудрые колдуньи общались с темнеющими небесами и глубокими водами, Митаюки отошла к перелеску, отделяющему Дом Девичества от остального селения, нашла среди травы играющих ящериц, оглушила одну своей волей, поместила на прихваченный с собой кусочек кожи, сложила края и тщательно, как можно крепче, замотала горловину – чтобы уж точно не выбралась. Ушла в перелесок и затаилась там среди зарослей, дабы кто-нибудь из новых знакомых не позвал ее к себе домой, не захотел приютить под крышей. Уж очень здешние жители добрыми и отзывчивыми оказались…
Набравшись терпения, Митаюки дождалась, пока селение погрузилось в глубокую ночь, после чего выбралась в лунный свет, тихонько прокралась к священному дереву, положила под корни узелок с затаившейся ящерицей, развязала походную сумку и стала раскладывать шаманские припасы.
Тут ей на плечо легла рука, и тихий голос спросил:
– Ты чего тут делаешь?
У девушки от такого сердце ухнулось вниз, да так, что пятки похолодели. Она обернулась и зло зашипела:
– Ты рассудком тронулся, Маюни?! Я чуть не умерла!
– Ты чего делаешь, да-а? – повторил вопрос преисполненный недоверия паренек.
– Потом объясню… Раз ты здесь, лезь наверх, этот узелок нужно в ветвях спрятать. Так, чтобы не выпал. Иначе погорит ватага. Подожди… – Девушка взялась за костяную иглу. – Мне пять капель крови нужно…
Уколов несколько раз несчастную ящерицу, юная шаманка перенесла ее кровь на амулет, в центр и на защитные знаки, после чего отдала малышку пареньку, а сама села перед оберегом, обращаясь к Нум-Торуму, небесной лисице и милостивому Явмалу, хранителю благополучия, призвала покровительство духов воздуха, земли и воды, смазала амулет и корни дерева жертвенным жиром и наконец-то стала собираться:
– Все, отплываем…
Паренек, уже давно спустившийся с березы и нетерпеливо подпрыгивающий рядом, поспешил к лодке, сдвинул ее на воду и даже, забывшись, помог Митаюки – придержал долбленку, чтобы не раскачивалась. Потом как можно сильнее толкнул, запрыгнул и торопливо погреб, оглядываясь через плечо:
– Фу-у-у… Я все боялся, заметят! Ты, однако, храбрая, Митаюки-нэ, да-а. Рядом с самым святилищем колдовать, да-а, возле сильнейших здешних шаманов и амулетов!
– Так я же не злым колдовством занималась, а добрым, – пожала плечами девушка. – Просила защиты, спасения и обережения… для ящерки. Ее теперь обязательно на волю отпустить надобно, когда вернемся. Коли она цела останется, то и оберег родовой благополучие указывать станет.
– Для ящерки? – недоверчиво переспросил Маюни, сам шаман из рода Ыттыргынов.
– Да, – кивнула Митаюки. – Я ведь ее кровь на заговорные знаки амулета нанесла, для нее защиты испросила. Посему оберег на благополучие зверушки ныне нацелен. Но при том, как был защитным, так и остался. Как был силой напитан, так и остался. Как благословение духов имел, так и ныне имеет. Если не знать, то никак не догадаешься, что он более не покой поселка оберегает, а очень даже наоборот.
– Но ведь колдун и шаманки не токмо на амулет надеются! Они еще и камлают, и гадают, да-а.
– Пускай, – пожала плечами девушка. – Выпадет шаману беда большая – он выйдет, на амулет священной березы глянет и убедится, что поселку ничто не грозит. Получится, что напасть не всем, а токмо ему лично грозит. Равно и колдуньям ничего понятного в знаках опасности не будет, хотя и тревожно. Гадание, оно ведь прямо ничего не сказывает. Его толковать надобно. Да к тому же не так уж беда и велика…
Успокоившись, Маюни стал грести медленнее, а где-то через час повернул к берегу:
– Не, в темноте протоки не найдем, да-а… Озеро чужое, незнакомое.
– Совсем не найдем? В смысле, селение в темноте отыскать сможешь?
– Там, где сир-тя живут, чумы, огороды, площадь, да-а. Леса нет. Найти легко. Протока узкая, темная, в чаще. И на свету не всяк отыщет.
Митаюки оглянулась – и действительно сразу увидела глубокий просвет в темной стене лесов. Он легко различался даже сейчас, на фоне темного ночного неба.
– Тогда все хорошо, – тихо пробормотала она.
Найти выход из озера и вправду оказалось не так уж просто. Даже днем, выспавшись и двинувшись дальше всего в полусотне шагов от берега, они заметили выход, лишь подплыв почти вплотную. Да и то не саму протоку, а пучок хвои, уносимый течением к берегу. Маюни-следопыт повернул за ним, и только оказавшись меж берегов, молодые люди поняли, что вырвались. А не будь хвои – могли и не заметить.
Скатившись вниз на три сотни саженей, Маюни и Митаюки помахали руками вышедшим на берег воинам.
– Ну как, гостья, сплавала? – крикнул с берега дозорный. – Чего-то быстро возвертаешься!
– А по мне не понятно? – выпятила грудь девушка. – Нешто разницы в наряде не зришь?
– Так ты на берег выйди, не видно!
– Вскорости обратно приплыву, – пообещала юная шаманка и, прищурившись, склонила голову набок: – Ты уж к тому времени реши, храбрец, есть у тебя уже избранница али только надобна?
– Приплывай, решу! – вскинул руку воин.
Дозорный на сосне тоже зашевелился. Видно, обиделся, что его не заметили. Митаюки-нэ помахала рукой и ему, даря самую яркую свою улыбку.
Долбленка миновала камышовую стену, выскользнула в болото и застряла среди ряски. Маюни, ругаясь, с трудом повернул ее, стал пробиваться через заросший пруд, пока наконец не догреб до продолжения протоки. С этой стороны найти ее оказалось просто – на вытянутом краю болота. Вывернув на стремнину, паренек перестал грести, лишь подправляя направление движения, и вскоре они выплыли на реку, свернули влево, прошли еще пару верст и приткнулись носом к отмели.
– Как мыслишь, долго нам их ждать? – спросила девушка, выбираясь наружу и разминаясь.
– Струг вдвое медленнее нашего ползет, да-а… Однако сюда ближе, и два дня мы на селение потратили. Мыслю, должны были уже встретить.
– Но их нет, – поморщилась юная шаманка. – Коли припозднятся, шаманы могут заметить неладное!
– Придут, – пообещал Маюни. – Мы днем много плыли. А они, вестимо, прятались. То еще день на дорогу добавить надобно…
Следопыт и тут оказался прав – казаки подтянулись на отмель с рассветом. Как оказалось, с веслами на струге не заладилось, не выгребали, а потому пришлось срочно плести из лозы канат и тянуть корабль на лямке, пешком по прибрежному мелководью. И, понятно, делать это в сумерках – днем подобную упряжку наверняка бы заметили с драконов.
– У меня тоже вести недобрые, – хмуро сообщила юная шаманка. – Селение неподалеку, и взять его несложно. Загвоздка одна: схрон дозорный у них уж очень ловко сделан. Перед протокой, к городу ведущей, болото обширное. На берегу перед болотом бор сосновый. На крайней сосне высокой сидит караульный и за болотом бдит. И никак к нему не подобраться, ну хоть ты убейся! Я и так прикидывала, и этак… По берегу не дойти, там заросли непроходимые. Кусты, осина, камыши. Хруст будет, треск – заметят. А воду с сосны на несколько перестрелов видать. Или, точнее, ряску. Вот такая у меня разведка получилась.
Казаки, сгрудившиеся вокруг девушки, переглянулись.
– Не-е, и не говорите такого, братцы! Токмо жребий! – немедленно возмутился Ондрейко Усов. – Чего сразу я?! Да и не управиться там одному. Там не меньше трех луков надобно, чтобы не промахнуться.
– Жребий штука глупая. Тут не удача, тут умение надобно, – назидательно ответил ему Ганс Штраубе. – Ну, выпадет мне? Я, понятно, не откажусь. Однако все испорчу.
– Да так нечестно, братцы!
– Ондрейко, я же не возмущаюсь, – похлопал его по плечу Матвей Серьга.
– А луки? Без лука дозорного с дерева не снять! По воде лук не пронести, размокнет.
– Ниче, Ондрейко, мы чего-нибудь придумаем…
– А ну, тихо! – не выдержав, рявкнула шаманка. – Ну-ка, сказывайте, чего у вас тут за спор затеялся?!
– А ты не расшалилась, знахарка, голос свой на казаков повышать?! – возмутился Кондрат Чугреев.
– Меня зовут Митаюки, казак! – уверенно посмотрела ему в глаза девушка. – И я половину работы вашей мужицкой сполнила! Так что слушай, али повернусь сейчас да в реку прыгну. И поплывете отсюда несолоно хлебавши!
– Матвей, уйми бабу свою! – посоветовал кто-то.
– Мне к бабам отправиться?! – круто развернулась на голос шаманка. – Я могу! Ты слово божие сир-тя переводить станешь, амулеты снимать и дозоры выискивать? И запомни: меня зовут Митаюки!
– Ишь ты, как взбеленилась… – загудели казаки. – Матвей, чего молчишь?
– Жена моя для вас путь разведала, – неожиданно огрызнулся Серьга, – а вы ее тут под лавку загнать пытаетесь. Нешто не вправе она обижаться?
– Извини, милый, погорячилась, – моментально сникла Митаюки, понурилась, стала пробираться мужу за спину.
– Ну, так чего делать станем, казаки? – кашлянув, спросил Серьга. Тут же спохватился, вспомнив, что ныне оказался за старшего, повысил голос: – Ондрейко, хватит дурить! Все знают, ты у нас пловец лучший, какой жребий? Ты пойдешь, я пойду и Коська Сиверов. Первый раз, что ли? Неча по-глупому рисковать. Простудишься – вылечим.
– Пробраться-то проберемся, – фыркнул кормчий. – А луки как пронесем? Без лука дозорного быстро не снять, тревогу поднимет. Не сосну же рубить! Долго будет и шумно изрядно. Пока свалим, уж и подмога прибежать успеет.
– Над собой пронести?
– Заметят… – из-за спины мужа буркнула юная шаманка.
– Так это… Камышами колчан обвязать, ряской облепить, лопухов наляпать.
– Заметят…
– И то верно. – Ондрейко Усов согласился с голосом из-за спины Матвея. – Колчан – он полсажени в длину, да и ширины изрядной. Коли такой куст камыша супротив течения поплывет, попробуй его не заметить! Да мало нам одного, три нужны. Мочить нельзя, все время над головой держать придется. Чуть где оступился, не удержался, – в воду упадет, плеск будет.
– А если ночью?
– Так все едино на одной руке держать, другой грести, зубами за камыши цепляться. Мучение одно, а толку мало. Плеск ночью еще сильнее слышен будет.
– Хитро придумали, язычники… – загрустили казаки.
– Что, Кондрат, не выходит без умишки бабьего управиться? – высунулась из-за Матвея девушка.
Казаки рассмеялись, Чугреев возмутился:
– Да уйми же ты ее, Серьга!
– Погодь, десятник, не шуми, – улыбаясь, остановил его Ганс Штраубе. – Мыслю я, знает хитрая знахарка наша, как загадку эту расколоть.
– Пусть Кондрат спросит, тогда скажу. – Митаюки упрямо сжала губы.
– Матвей, ты чего бабе своей позволяешь?!
– Ну, тогда я пошла отсюда!
– Тьфу, вздорная баба! Обойдемся!
– Кондрат! Матвей! Знахарка!
Казаки заспорили. Одни предлагали Серьге потребовать от жены послушания, другие уговаривали Чугреева смирить гордыню. Хотя, в общем, и те и другие полагали, что девка обиделась правильно. Не для того она жизнью во вражьем логове рисковала, чтобы потом ее же еще и унижали.
– Дайте слово молвить, други! – неожиданно поднял руку Ганс Штраубе. Спор стал тише, и немец, приложив руку к груди, чуть поклонился девушке, уважительно произнес: – Очень прошу тебя, уважаемая знахарка, поведай нам, грешным, что ты там такое хитрое измыслила?