— То есть это не было лишь неуловимой трансформацией духа, наступившей под воздействием прекрасного зрелища? — подсказал доктор, заметив некоторое замешательство Везина.
— Именно так, — кивнул тот, явно обрадованный этой подсказкой и с этой минуты больше не воспринимавший на свой счет наши снисходительные улыбки. — Впечатление это возникло по какой-то другой причине. Например, в дальнем конце шумной главной улицы, по которой постоянно сновали люди, спешившие домой с работы, делавшие покупки в лавках и у торговцев вразнос, лениво болтали друг с другом, ну, и тому подобное, я заметил, что совершенно не привлекаю к себе их внимания, и что никто не смотрит мне вслед как незнакомцу или иностранцу. Меня попросту игнорировали и мое присутствие в их среде не вызывало никакого интереса.
Но потом, чуть позже, меня словно осенило, я со всей убежденностью понял, что вся эта невнимательность к моей персоне, и все их безразличие ко мне были лишь маскировкой, ловкой выдумкой, не более того. На самом деле каждый из них внимательно присматривался ко мне — каждую минуту, каждое мгновение. А игнорирование меня было лишь притворством, искусным притворством.
Он на секунду умолк и взглянул на нас, желая удостовериться, не вызвала ли эта его тирада знакомые улыбки на наших лицах, но затем, явно приободренный, продолжал:
— Бесполезно спрашивать меня сейчас, как я это заметил, поскольку я попросту не в состоянии этого объяснить. Открытие это подействовало на меня подобно шоку. Прежде, чем я вернулся к себе в гостиницу, в моем мозгу поселилась еще одна курьезная мысль, которая лишь утвердила меня в моем прозрении. И я могу утверждать, что это также было и остается совершенно необъяснимым для меня. Я хочу сказать, что способен передать вам, как говорится, голый факт — то есть только то, что воспринял тогда я сам.
Низенький человек встал со стула и прошел к коврику, лежавшему перед камином. Робости он теперь почти не испытывал — теперь, когда вновь затерялся в лабиринтах магии своего былого приключения. Когда он снова заговорил, в глазах его промелькнул живой блеск.
— Итак, — продолжил он чуть более окрепшим от возбуждения голосом, — я находился в магазине, когда впервые заметил это, хотя, надо признать, подобная идея уже довольно долгое время блуждала где-то в подсознании, чтобы потом вот так разом всплыть на его поверхность. Так вот, я покупал носки, да, кажется носки, — он рассмеялся, — и пытался объясниться при помощи своего ужасного французского, когда до меня дошло, что той женщине в магазине было совершенно безразлично, сделаю я у нее хоть какую-то покупку или нет. Ей вообще не было интересно, идет у нее торговля или стоит на месте. Она лишь делала вид, что чем-то торгует.
Это может показаться несущественным или вообще нереальным эпизодом, чтобы увязывать его с тем, что произошло в дальнейшем, однако на самом деле он был отнюдь не таким уж малозначительным. Я хочу сказать, что он явился той искрой, от которой вспыхнул порох, разгоревшийся впоследствии в моем сознании ярким пламенем.
Я неожиданно понял, что весь этот город был на самом деле совсем иным, нежели я представлял себе прежде. Подлинная активность и настоящие интересы его обитателей находились в каком-то ином месте и таили в себе совсем иное, нежели лежало на поверхности. Их реальная жизнь также протекала не здесь и совершенно иначе, чем я ее себе представлял, а вся их бурная деятельность являлась лишь наружной оболочкой, маскировавшей истинные цели. Они покупали и продавали, ели и пили, ходили по улицам, тогда как главное русло их существования пролегало вне пределов моего разумения, где-то под землей, в глухих потаенных местах.
Владельцев магазинов и лавок совершенно не волновало, куплю я их товар или нет; в гостинице с полнейшим безразличием относились к тому, поживу я у них еще или сейчас же съеду; их жизнь протекала вдали от течения моей собственной жизни, подпитываемая из сокрытых, загадочных источников. Все это было грандиозной, тщательно спланированной и разработанной мистификацией, предпринятой, возможно, ради моей же выгоды, а может и ради удовлетворения собственных интересов. И все же главное содержание их бытия оставалось сокрытым от меня. Я начинал ощущать себя в качестве некого чужеродного вещества, которое каким-то образом проникло в живой организм и было им своевременно обнаружено, после чего вся структура этого тела стала пытаться решить вопрос о целесообразности поглощения этого вещества, либо, напротив, его отторжения. Точно так же вел себя в отношении меня и этот город.
Подобное фантастическое видение блуждало в моем мозгу, пока я возвращался в гостиницу. Меня не переставала мучить мысль о том, где же сосредоточена главная, основная жизнь обитателей города, что составляло истинную сущность их подлинного и доселе непонятного мною бытия.
Теперь же, когда мои глаза хотя бы отчасти приоткрылись, я стал подмечать также и другие вещи, которые обескураживали меня. Первой из них, пожалуй, являлась неестественная тишина, царившая в этом городе. Весь он — и это я могу утверждать со всей определенностью, был словно окутан чем-то звуконепроницаемым. Несмотря на то, что улицы его были вымощены булыжником, люди передвигались по ним бесшумно, мягко, словно кошки. Ничто практически не издавало ни малейшего звука, все оставалось приглушенным, смягченным, затихшим. Доносившиеся до меня голоса были едва слышны и звучали негромко, спокойно, подобно кошачьему мяуканью. Казалось, что ничто шумное, буйное или выразительное не могло существовать в сонной атмосфере мягкой полудремы, которая способствовала погружению этого небольшого холмистого городка в сладкое забытье. Чем-то все это напоминало мне ту женщину в гостинице: кажущийся, внешний покой затенял собой внутреннюю активность и целеустремленность.
Но что странно — при всем этом нигде не было заметно ни малейшего признака вялости или, тем более, спячки. Люди вели себя бодро, даже энергично, только над всеми ними словно зависла таинственная, волшебная пелена мягкой приглушенности.
Везин на мгновение прикрыл глаза ладонью, словно восставшая в памяти картина оказалась слишком уж живой. Голос его перешел на шепот, отчего последняя группа слов прозвучала почти неслышно. Нам было ясно, что он говорит чистую правду и рассказывает о вещах, которые ему нравятся и одновременно вызывают чувство острой ненависти.
— Я вернулся в гостиницу, — продолжал он чуть более громким голосом, — где и пообедал. Теперь я уже отчетливо ощущал, что меня повсюду окружает новый, странный мир, вытеснивший собой реальность прошлого бытия. Вне зависимости от того, нравилось мне все это или нет, меня окружало нечто новое и недоступное моему пониманию. Я уже сожалел о том, что столь поспешно сошел с поезда. Меня захлестнули ветры странствий, хотя я всегда с отвращением относился к самой идее участия в каких-либо приключениях. Более того, все это казалось мне лишь началом приключения, происходившего где-то глубоко внутри меня, в той зоне моего естества, которую я не мог ни исследовать, ни измерить. Наряду с изумлением в моем мозгу вдруг начало зарождаться подозрение о реальной опасности, нависшей над тем, что я вот уже более сорока лет по праву считаю собственной «личностью».
Я поднялся к себе в комнату и лег в постель, хотя рассудок продолжали одолевать непривычные для меня мысли, точнее сказать, некие призрачные видения. В качестве своеобразной разрядки я принялся вспоминать прозаический, шумный поезд и всех его докучливых, но вполне здравых и нормальных пассажиров. Теперь я уже почти жаждал вновь оказаться среди них. Но мысли мои почему-то устремились в зыбкую даль. Я думал о кошках, мягко передвигающихся двуногих существах, и о тишине жизни, погруженной в темный, беззвучный, недоступный органам моих чувств мир.
II
Один день сменял другой, а Везин все продолжал жить в гостинице, задержавшись в ней явно дольше, чем сам предполагал поначалу. Он замечал, что все время пребывает в какой-то дреме, полусонном состоянии. В сущности, он ничего не делал, но место это словно зачаровывало его, и он никак не мог найти в себе сил покинуть город. Ему всегда нелегко давались любые решения и он не раз ловил себя на мысли: как это он так стремительно вознамерился сойти с поезда? Словно кто-то другой загодя подготовил его к этому шагу — пару раз его воспоминания перескакивали на смуглолицего француза, который сидел напротив него в купе. Если бы только ему удалось понять смысл той длинной фразы, заканчивавшейся загадочными словами про «спячку и кошек»… Его очень интересовало, что бы это могло значить.
Между тем приглушенная мягкость городка почти превратила его в своего пленника, и он пытался в свойственной ему робкой, несколько сумбурной манере отыскать истоки этой загадки и всего того, что за нею стояло. Однако его слабый французский, равно как и врожденная неприязнь к любым активным действиям не позволяли ему просто так подойти к кому-то и обратиться с расспросами. Поэтому он принял решение, более отвечавшее склонностям своей натуры — ждать и оставаться пассивным наблюдателем.
Погода по-прежнему оставалась спокойной, тихой и это его вполне устраивало. Он все так же бродил по городку и вскоре познакомился со всеми его улицами и переулками. Окружающие люди как бы нейтрально присутствовали при всех его блужданиях, явно не одобряя их, но и не чиня ему каких-либо препятствий. Между тем самому ему с каждым днем становилось все яснее, что он находится под их пристальным наблюдением. Город следил за ним подобно тому, как кошка следит за мышью, а он так и не приблизился к уяснению того, чем все они были так заняты и в чем состояла истинная сущность их активности. Это по-прежнему оставалось для него полнейшей тайной. Сами же люди, как и ранее, походили на мягких, загадочных кошек и котов.
И все же осознание того, что он ежеминутно находится под их неусыпным наблюдением и молчаливым контролем с каждым днем получало все новые подтверждения.
Например, когда он дошел до самой окраины городка и вступил на территорию небольшого общественного сада, располагавшегося у подножия крепостного вала, и там присел на одну из залитых солнцем скамей, он поначалу — именно поначалу — оставался в полном уединении. В непосредственной близости от него не было видно ни души, вся территория маленького парка — а она отлично просматривалась — пустовала и его дорожки оставались совершенно безлюдными. Но вот, где-то минут через десять после его прихода туда, он увидел неподалеку от себя чуть ли не настоящую толпу, как минимум человек двадцать: кто-то бесцельно бродил по покрытым гравием дорожками любовался цветами, а другие, как и он сам, присели на деревянные скамьи, подставив лица теплым солнечным лучам. Ни один из них, казалось, не обращал на него ни малейшего внимания, и все же у него не оставалось никаких сомнений в том, что пришли они туда исключительно с целью понаблюдать за ним. Они продолжали вести за ним неустанную слежку. На улицах изображали из себя крайне занятых людей, спешивших куда-то по своим неотложным делам — и вдруг все это враз оказывалось позабыто и у них не осталось других забот кроме как понежиться на солнышке, полностью отбросив все свои проблемы.
Через пять минут после его ухода парк обычно снова пустел, лавочки повсеместно освобождались. Но на заполненных людской массой улицах все начиналось заново; он никогда не оставался наедине с самим собой, постоянно занимал все их помыслы.
Постепенно он стал подмечать, как умно они организовывали свою слежку, ни на мгновение не обнаруживая ее явно. На первый взгляд они вроде бы ничего особенного и не делали. Нет, поведение их оставалось как бы чуть посторонним, косвенным, замаскированным. Про себя он посмеивался над тем, в какие слова облачались его подобные мысли, но фразы эти, тем не менее, абсолютно точно отражали суть происходящего.
Жители города искоса поглядывали на него, что, естественно, вынуждало их изменять направление взгляда в целом. В движениях их полностью отсутствовала какая-то нарочитость — разумеется, в том, что касалось непосредственно его персоны. Прямые, решительные действия с их стороны, похоже, исключались полностью. Они вообще ничего не делали явно. Если он заходил в магазин, чтобы что-то купить, продавщица сразу же устремлялась к дальнему концу прилавка и принималась сосредоточенно перебирать какие-то товары, но стоило ему задать вопрос, как она сразу же на него отвечала, тем самым подтверждая тот факт, что все это время осознавала его присутствие, но одновременно показывала, что обслужить его она могла только таким странным способом. Да и в целом она вела себя как типичная кошка. Даже в столовой гостиницы, где он обычно питался, учтивый официант с бакенбардами, гибкий и неслышный во всех своих движениях, никогда не шел напрямую к его столику, чтобы принять заказ или принести какое-то блюдо. Он передвигался зигзагами, как-то неуверенно, даже бесцельно, подчас направляясь в совершенно противоположную сторону, однако в последний момент неожиданно поворачивал и оказывался рядом с его столиком.
Везин задумчиво улыбался, вспоминая про то, как стал подмечать все эти вещи. Кроме него в гостинице не проживало ни одного туриста, но ему на память приходила пара престарелых мужчин, также остановившихся в этом месте и обедавших вместе с ним, и он вспоминал, сколь нелепо и странно они заходили в столовую. Поначалу они на секунду задерживались в дверях, а по окончании этой беглой рекогносцировки наконец входили, передвигаясь, как и официант, как-то бочком, держась поближе к стенам, словно не определившись, какой столик им все же хотелось занять; в самую последнюю секунду они совершали короткую пробежку к облюбованному им месту. И снова ему в голову приходила мысль о кошачьих повадках.
Были и другие мелкие инциденты, которые также производили на него впечатление неотъемлемой части этого странного, безмятежного городка со всей его приглушенной, неявной жизнью. Например, его крайне обескураживало то, с какой непостижимой быстротой люди то появлялись непонятно откуда, то столь же стремительно растворялись в пространстве. Он понимал, что все это, конечно, могло иметь под собой самые естественные причины, и все же не вполне представлял себе, каким образом городские улицы поглощали их тела, после чего мгновенно «выстреливали» обратно, хотя поблизости не было видно ни дверей, ни каких-то иных входов, которые помогли бы уяснить суть происходящего.
Как-то он решил пойти следом за двумя престарелыми женщинами, которые, как ему показалось, наблюдали за ним на улице — это было неподалеку от гостиницы, — и он увидел, как они в нескольких метрах от него свернули за угол. Когда же он, следуя едва ли не по пятам за ними, повторил их маневр, то увидел лишь пустынную улицу, на которой не было ни единой живой души. Единственное место, где они могли бы укрыться от него, было крыльцо дома, находившееся не менее, чем метрах в пятнадцати от угла, однако даже тренированный спортсмен не смог бы столь стремительно добраться до него.
Точно таким же внезапным образом люди возникали словно из ничего, когда он ни коим образом не ожидал этого. Однажды до него донеслись звуки какой-то ссоры или даже драки, происходившей за невысокой стеной. Он поспешил выяснить, в чем там дело, однако увидел лишь группу горластых девушек или женщин, увлеченно обсуждавших что-то друг с другом, и как только его голова появилась поверх стены, шум сразу же умолк — все перешли на свойственный жителям города приглушенный шепот. Несколько секунд в упор разглядывая его, они как-то разом подобрались, после чего быстро и одновременно крадучись юркнули в выходившие во двор двери домов и сараев. Он подметил, что в голосах их звучали похожие, странно-похожие интонации, походившие на рычание дерущихся животных, возможно даже кошек.
И все же общий настрой города продолжал ускользать от него, оставался неуловимым, переменчивым, отгороженным от всего остального мира, и в то же время наполненный напряженной, настоящей жизнью; и поскольку сейчас он также являлся составной частью этой самой жизни, подобная утайка озадачивала и раздражала, более того, начинала пугать его.
Из тумана, который начал медленно окутывать его чувства, постепенно стала возникать мысль о том, что жители города ожидают, когда он по-настоящему раскроет себя, займет более четкую и конкретную позицию, сделает то или сделает это, и когда это произойдет, они, в свою очередь, они каким-то образом отреагируют на его действие — примут или отвергнут его. И все же до него никак не доходило, какого именно решения они от него ждали.
Пару раз он осознанно шел за какой-нибудь группой людей, намереваясь по возможности разобраться, для чего они собрались, но те всякий раз довольно скоро обнаруживали его присутствие и немедленно расходились — каждый шел дальше своей дорогой. Все оставалось практически неизменным: ему никак не удавалось установить круг их подлинных интересов. Собор всегда пустовал; старая церковь Святого Мартина, располагавшаяся на другом конце города, также никем и никогда не посещалась. И покупки свои эти люди делали отнюдь не потому, что им хотелось что-то купить, а просто потому, что так полагалось поступать. В лавки они практически не заходили, ларьки огибали стороной, в кафе не заглядывали. Но улицы были неизменно заполнены деловито снующими людьми.