Австрия снова стала отдельной страной.
Когда в Европе наконец все более-менее устаканилось, азиатские и прочие державы начали прикидывать возможные последствия для себя. Первыми прикинули турки и двадцатого августа турецкое правительство робко поинтересовалось у Сталина, не согласится ли он в конце концов забрать Проливы, поскольку-де у Турции сил явно недостаточно для обеспечения безопасного по ним плавания. СССР согласился с предложением братского турецкого народа и уже в сентябре Царьградская область вошла в состав РСФСР.
Япония обдумывала ситуацию гораздо дольше: лишь в октябре они предложили передать в состав Советского Союза на правах союзной республики Маньчжурию, а так же освободить Сахалин и Курилы. Переговоры по данному предложению продолжались практически до Нового года, поскольку японцы поначалу не соглашались с тезисом, что Иеддо является как раз островом Курильской гряды. Неизвестно, сколько бы еще эти переговоры продолжались еще, но делу помогли (неожиданно для самих себя) американцы.
Японцы с американцами воевали довольно серьезно и весьма успешно: советский разведчик Зорге довольно успешно сливал японцам не только секретные коды американской связи, но и данные, получаемые с советских плавучих загоризонтных радаров, установленных на парочке сухогрузов. Так что американцам с каждый днем становилось все хуже и хуже и наконец Рузвельт попросил Сталина о помощи в виде ленд-лиза. Но демократия американская привела к публикации просьбы Рузвельта в демократической прессе. И, когда японцы прочитали, что янки хотят всего лишь тысячу тяжелых бомбардировщиков и пятьдесят тысяч пятитонных вакуумных бомб, им пришло в голову, что не только Хоккайдо является Курильским островом, но и Формоза каким-то образом с Курилами связана.
Японцам конечно помогли покинуть незаконно оккупированные ими территории. Но так как дорог в тех местах было негусто и паршивые они были, а тракторов в СССР и самим не хватало, то в качестве бездорожного транспорта отдали им полторы тысячи неиспользованных ни разу Т-34 и штук пятьсот КВ. На радостях японцы и из Кореи ушли.
Денацификацией в Германии занялся товарищ Тельман. Дело это сугубо идеологического плана, вот пусть руководитель партии и порулит на идеологическом фронте. В сорок пятом в Германии была отменена советская комендатура, и немцы практически единогласно выбрали руководителем страны (проверенного уже в деле) Вильгельма Пика. Конкурентом ему на выборах был все тот же Дениц, но немцы «не простили» ему капитуляции. Репарации Германия выплачивала Советскому Союзу до пятьдесят второго года, а потом немцам это надоело и осенью пятьдесят второго в СССР появилась Германская Советская Социалистическая республика, сразу вслед за Живковской Болгарией (Червенкова, за «прошлые» прегрешения выбирать не стали).
В этом же году чехи наконец отделились от словаков, после чего словаки начали успешно строить социализм, а чехи — не менее успешно играть в канадский хоккей.
Двадцать первого июня пятидесятого года Олег Москаленко, третий срок уже работающий Председателем горисполкома Новохарьковска, после торжественного концерта, посвященного юбилею, неожиданно встретил в буфете, куда он заскочил «на дорожку» перед отъездом к себе на дачу, министра пищевой промышленности Казахской Советский Социалистической республики Олега Москаля.
— О, редкий гость! Какими судьбами?
— Привет, Олег, да вот по делам тут, как всегда. А ты?
— Тоже, как понимаешь, не по собственному желанию. Но обязан торжественно отмечать. Впрочем, ничего, концерт неплохой получился. Хотя Тарапунька со своими шуточками уже и приелся. Сам-то ты как? — Олег открыл бутылку пива, запил бутерброд с черной икрой и уточнил: — Я слышал, у тебя дочка уже в передовики производства вышла?
— Ну да, вся семья уже в передовиках. Жена уже просто достала, талдычит все: в семье уже трое передовиков, а мы все на «Майбахе» на дачу катаемся. Неужели нельзя Чайку, или хоть Волгу получить?
— Ну, и я сам на «Майбахе» езжу. На Чайку очередь на пять лет, да и не продвигается она, их все почти по ударникам распределяют. Передовикам — только «Волги», да и то если потомственный передовик производства. Так что ты поясни жене, что мечтать о «Волге» в ее положении — проявление комчванства, что крайне нехорошо. А если ей «Майбах» не нравится — пусть на «Москвиче» ездит.
— Тебе бы все шутить. Так за десять лет и не исправился. Ну как «Москвич» купить с министерской-то зарплатой? «Москвич» — это для инженеров только машина, или для учёных. Вот помнишь Олега Москалюка? Который «Пассаты» на зенитные установки переделывать придумал? У него в семье уже три «Москвича» уже. А дочка, учителем в школе работает, даже «Запорожец» купила!
— Ладно, не будем завидовать. «Майбах» тоже машина неплохая. Не «Запорожец» конечно, и даже не «Москвич», но ездит же! Кстати, ты вроде в свое время у Кагановича в аппарате работал. Не посодействуешь через Лазарь Моисеевича в приобретении хотя бы десятка «Колхид» к уборочной? А то у меня МТС опять собираются «Мерседесами» и «Вольвами» доукомплектовывать, опять их через пять лет чинить придется.
— Ну хоть в буфете-то от работы отвлекись! Да и не может Моисеевич в этом помочь. Я для городского хозяйства всего пару просил — не смог он выбить. Только колхозам, где председатели дважды Герои Соцтруда! Проси лучше ЗиСы, есть шанс что и дадут немного. Ладно, плюнь. Лучше, если не спешишь, поехали ко мне на дачу. Я пристроился в хороший кооперативчик, от мединститута. И жену захвати — на природе, у водохранилища поймет она, что все эти железки — суета.
— Ну, давай. Сейчас жену предупрежу — Олег достал из кармана дешевенький iОгризок и начал диктовать СМСку.
Олег, глядя на него, усмехнулся в пшеничные усы и неторопливо допил пиво.
Двадцать второго июня тысяча девятьсот пятьдесят второго года состоялся внеочередной XX Съезд КПСС, посвященный принятию в СССР Германской, Словацкой и Маньчжурской республик. С отчетным докладом выступил Иосиф Виссарионович Сталин, и это выступление, вызвавшее огромный интерес у всего прогрессивного человечества, естественно показывали все телевизионные станции Советского Союза и даже некоторые зарубежные каналы. Вечером того же дня выступление показывали в записи для тех граждан СССР, кто не смог посмотреть его в прямом эфире потому что был на работе.
На веранде Ближней дачи выступление товарища Сталина с огромным интересом смотрели Лаврентий Павлович Берия и сам Иосиф Виссарионович. С семидесятипятидюймового OLED-экрана товарищ Сталин как раз рассказывал о грандиозных достижениях советского народа:
— …Невероятных успехов достигла наша наука, и с этого года вводится всеобщее обязательное высшее образование. Однако многое еще предстоит сделать. Товарищи с мест сообщают, что в некоторых сельских ВУЗах все еще используется стомегабитное подключение к Сети. Это положение необходимо исправить как можно быстрее…
Товарищ Сталин, сидящий в кресле перед экраном, неожиданно засмеялся. Смеялся он так заразительно, что и Берия, и даже охранники, стоящие у двери, тоже расплылись в невольных улыбках. Однако Иосиф Виссарионович увидел в глазах своего верного соратника и некоторое недоумение.
— Не смотри на меня так, Лаврентий. Я не над отсталыми деревнями смеюсь, я радуюсь, глядя на себя в экран этого телевизора. Потому что я вижу в этом экране не себя, а окончательную победу нашей коммунистической идеологии. Нам удалось выбить самый сильный аргумент из рук будущих либерастов: ни один из них уже никогда не сможет сказать что в СССР при Сталине не было HDTV!
Федор Чемоданов
Отец царю, слуга солдатам
Сильный удар по ребрам вырвал меня ох объятий Морфея.
— Пакуль гэты гультай валяцца тут будзе? — произнес явно сердитый мужской голос.
— Ён не гультай, проста у непрытомнасци ад захаплення ад з’яулення цара, — ответил тихий и какой-то испуганный голос, но уже женский.
— Да заутра не ачухаецца — адаслаць у вёску. Дармаеды мне и на дуль не патрэбныя.
Я открыл глаза. Вместо своей скромной спальни с траходромом я увидел тесную темную бревенчатую клетушку, и обнаружил, что лежу на полу, точнее на какой-то вонючей шкуре, валяющейся в углу клетушки.
— Где я?
Вместо ответа какая-то неопрятная старуха подошла и пнула меня ногой в бок. Потом, отвернувшись, пробормотала:
— Уставай, скацина, з-за цябе баярын усим прасрацца дау — и, выйдя с этими словами из клетухи, громко хлопнула дверью.
В общем, кто кому чего дал, я понял — но вопрос, где я оказался, остался не раскрытым. Тем не менее я решил последовать совету старухи и встать: организм настойчиво рекомендовал мне сделать это как можно быстрее. Я сделал необходимые движения…
Еще в процессе вставания смутные сомнения начали меня охватывать. Когда же я до конца встал и увидел, что пол каморки гораздо ближе, чем я ожидал, сомнения меня охватили окончательно. Чтобы их рассеять, я провел быструю ревизию — и они рассеялись. Руки были не мои, гораздо меньше, ноги были тоже не мои — гораздо тоньше. Одет я был лишь в какую-то длинную рубаху из вероятно льняной ткани, но отвратительного качества , а моя мужская гордость на вид соответствовала возрасту обладателя лет десяти всего.
Я понял, что мой разум, мой могучий интеллект каким-то образом переместился в детское тело, чему я даже обрадовался — врачи обещали моему предыдущему организму, изрядно подточенному излишествами нехорошими, максимум года два. Но вот это детское тело, судя по окружающей действительности (я уже выскочил из каморки), пребывало где-то в дремучей старине.
Хорошо что хоть разговаривали тут на языке, напоминавшем русский — отдельные слова и даже предложения (при условии наличия ненормативной лексики в них) я в общем-то понимал. Но что мне надлежало делать дальше для процветания я пока не придумал.
Какой-то мужик заорал мне:
— Ачухауся? працаваць идзи!
— Дай пассаць спачатку спакойна — машинально ответил я. Это хорошо, похоже кое-какие знания от предыдущего обладателя этого тела мне передались. А то было бы очень печально изучать этот язык, находясь в теле зависимого он окружающих мальца. Боюсь, что окружающие приписали бы «потерю речи» козням каких-нибудь нечистых сил и принялись бы изгонять из меня нечистого способами, несовместимыми с существованием в теле достаточно разумной жизни. Или даже любой жизни — про инквизицию я уже читал.
Но если базовые языковые навыки у меня остались (или появились), и даже отхожее место (удивительно чистое, к моему удивлению) я нашел самостоятельно, то вот рабочие навыки мне явно не передались. Когда я оделся, меня отправили топить печь — и кроме дыма мне из печи ничего извлечь не удалось. Когда же я не понял, как чистить хозяйский (боярский, судя по предыдущим разговорам) кафтан, мне пришлось понять что жизнь в молодом, но неумелом теле возможно и не будет длиннее прежнего предела, но наверняка окажется более мучительной. По приказу даже не боярина (его я так и не увидел), а какого-то тупого мужика-управляющего меня вечером выпороли на конюшне, а утром уже, в полном соответствии с ранее слышанной угрозой, отослали в деревню. Причем верст двадцать до деревни мне пришлось идти пешком — на телеге ехал весьма сердитый мужик, при попытке влезть в которую он равнодушно стегал меня кнутом.
Меня! Одного из наиболее успешных россиянских бизнесменов — кнутом! Ну ты у меня еще дождешься! И почти всю дорогу, которая длилась с рассвета почти до самого заката, я строил планы собственного возвышения, обогащения и последующего воспитания данного представителя местного пейзанского населения. Впрочем, планы — планами, а для начала хорошо бы уточнить, а в когда и куда я все-таки попал.
Как попал — я уже сообразил. Не иначе эта стерва нанюхалась сильно больше нормы и исполнила свою традиционную угрозу, о которой все ее многочисленные любовники давно знали, но не верили: удушить парня в постели. Ну, видимо моя неприкаянная душа и покинула бренное тело досрочно. А то, что попала не в рай — то уж как получилось. Больше на эту тему я решил не заморачиваться — все равно исходных данных для уточнения нет.
Но вот куда она попала — уточнить следовало.
— Эй, мужик, а какой нынче год?
— Ну это, неплохой. Снегу ить много, пашеничка взрастет. И репа уродиться должна.
— А где мы?
— На дороге, в вёску идем.
— А как город-то называется ближайший?
— А какой ближайший-то?
— Ну, где боярин живет.
— Тула.
— Ну, слава Богу! А царя-то как звать, ты знаешь?
— Да кто ж не знает-то!
— Ну как?
— Что — как?
— Как царя-то зовут?
— Кто зовет?
— Ну ты.
— Царь.
— А имя у него есть?
— Конечно есть, как не быть. Царь же, не басурманин какой!
— Ну и какое у него имя?
— Иван у него имя!
— А какой Иван? Много царей с таким именем было.
— Как — много? Он один царь.
— Ну а раньше цари были, тоже Иванами звали — или нет?
— Раньше — царей не было. Вот уж точно, совсем разума ты лишился! Ну ничё, в вёску приедем, ума тебе вложат!
Интересно, как это — раньше царей не было. А кто был?
— А раньше кто был?
— Князья были!
— А сейчас что, князей нет?
— И сейчас есть. А теперь и царь есть! Что ты такой балбатливый? Памаучи, не мешай ехать! — и мужик замолчал, больше на мои вопросы не реагируя.
Ладно, допустим. Раньше царей не было, а теперь появился. Кто у нас первый царь? Если мне склероз не изменяет, Иван IV, он же — Грозный. Появился он вот-вот, поскольку я как бы от появления царя и впал в бессознательное состояние. А это получается у нас 1546 год. Сейчас, по погоде судя, ранняя весна если не конец зимы, как раз до Тулы новость о венчании Ивана на царство поспеть должна. Так что будем считать, что со временем определились. И с местом понятно. А вот делать-то что?
Вёска была большая, о семи дворах. Через неделю я выяснил и свой статус в деревне. Оказалось, что меня отдали в услужение боярину родители прошлой осенью, но вот к весне возвращать меня стало некому: осиротел после набега татар. Поэтому отправили меня не по месту прежнего жительства, а в первую же деревню, откуда возчик с продуктами заехал на боярский двор. Да и двор тот был не в Туле, а просто еще в одном селе, боярину принадлежавшем. В деревню же меня направили по принципу «вдруг кому и сгодится», в смысле не сгодится — так и хрен с ним, не жалко.
Крестьяне были тут довольно многодетными и лишний десятилетний пацан (возраст я угадал) крестьянам был никому не нужен. Но деревенский кузнец, бобыль, меня к себе на работу взял. Работы было много — и тяжелой. Зато хоть кормил он меня — хотя и очень скупо. Ничего, работы я не боюсь — вот сколько глоток перегрыз в свое время! Фигурально, конечно — но все равно трудно было! Так что трудности меня не пугали.
Основная работа состояла в выплавке железа из болотной руды. Как я понял, эта самая руда — нарастающие на корнях растений куски ржавчины и прочей дряни, у кузнеца в сарае ее (вместе с корнями) лежала большая куча. Впрочем, он мне показал и яму на поляне у края болота, где этой ржавчины можно было накопать сколько угодно — было бы желание. Однако копал я не руду, а глину. Из глины лепил во дворе кузницы печи-домницы, высотой около метра. Когда печь просыхала — для чего в ней постоянно горел небольшой костерчик — она наполнялась углем, нажженным из огромного количества дров, переслоенным болотной рудой, и я возводил над домницей глиняную же трубу метра два высотой, которая уже сохла сама по себе где-то с неделю.
Уголь жечь было тоже моей обязанностью, кузнец сам лишь печь заряжал.
Когда домница полностью просыхала, кузнец ее торжественно (с молитвами и песнями) разжигал и отправлялся спать: таинство обычно свершалось до полудня. Примерно часа через четыре домница прогорала, и я ее разламывал небольшим ломиком. После чего кузнец доставал из развалин кусок железа с полпуда весом и уносил его в кузницу ковать. До сумерек он это железо ковал, я же все это время качал меха. И в результате получался кусов кованного железа весом килограмм в пять-шесть. На следующее утро я убирал обломки старой домницы и приступал к строительству новой. Всего же во дворе постоянно в разной стадии готовности стояли семь-восемь домниц, и в неделю мы добывали килограмм десять-двенадцать железа. В принципе — неплохо. Плохо то, что боярин забирал полтора пуда железа в месяц себе.