Целых два месяца забирал. Но в середине мая (я все-таки и с месяцами уже разобрался) приехали боярские служивые людишки и кузнеца забрали с собой: в Туле у боярина старый кузнец помер вроде. Кузнец, в свою очередь, забрал с собой весь немудреный инструмент, включая наковальню и меха, и я остался в деревне один в пустом доме кузнеца. Который теперь стал моим домом.
Хорошо иметь домик в деревне! Еще лучше, когда кроме домика имеется еще хоть что-нибудь. У меня что-нибудь все-таки было: железный ножик, с лезвием сантиметров пятнадцать — подарок кузнеца, кованый железный крючок для рыбной ловли — я его сам отковал, небольшой топорик (кузнец его не взял — лезвие наполовину отколото, а починить он его не успел). Еще была леска, сплетенная из конского волоса — подарок девчонки-соседки. Ну и одежа, что на мне, включая тулупчик, в котором я в деревню и приехал. Да, еще в доме была печка и лавка. И при печке — глиняный котелок литра на три с отбитым краем. Плюс — мешок (один, почти полный) с репой. Всё.
После того, как кузнец уехал, я пошел на речку и наловил рыбы. Картошечки бы еще — да нету. Не завезли ее еще в Европу-то. Хотя могли бы и поспешить. Рыбу сварил и съел. Ложкой деревянной, которую вырезал пока рыба варилась. Не всю — много наловил. Пока ел — много думал.
Единственное, чего у меня в достатке — это дерево. Лес — он общий, главное — засеку не трогать, прочее же — каждому по потребности. Кузнец (самое смешное, что имени его я так и не узнал) леса натаскал во двор очень много — потребности большие. И мужики ему активно помогали, так как «железный оброк» на всю деревню наложен был. Так что дров была куча с дом размером, если не больше. Правда дрова не пиленые, просто бревна навалены. Но и то хорошо.
Так что подкрепившись наточил я топорик и приступил к изготовлению задуманного. Благо было из чего.
Крестьяне на меня внимания практически не обращали — некогда им было, все на полях были заняты. Я же на рассвете бежал на реку, чуть позже — хватался за нож или топор. С голоду не помирал — рыбы было много. Да и рыбного клея наварил достаточно. Самым сложным в моей первоначальной задумке было изготовление двух колес, но, склеив вытесанные топором и буквально вылизанные ножом березовые доски я получил вполне приличные заготовки, которые вскоре стали вполне даже круглыми колесами. Еще пара дней героических усилий — и у меня получился токарный станочек с ножным приводом. Для смазки осей я нагнал из коры той же березы дегтя — и приступил к следующему этапу технического перевооружения.
Благодаря станочку за три дня я изготовил самые сложные детали будущего механизма — дубовые шестерни. Потом еще неделю делал десяток дубовых же подшипников. Затем — занялся строительными работами, и к концу июня во дворе кузницы вознесся ветряк, который крутил плохонькую, но вполне достаточную для моих нужд турбину. Утром следующего дня я разжег загруженную еще кузнецом домницу, после обеда вытащил из нее кусок губчатого железа, сначала отковал из него обухом топора небольшой железный стержень-пробойник, и к вечеру выковал себе небольшой молот, килограмма на полтора весом. Не кузнечный, конечно — по весу, но мне в самый раз будет. Отковал я его не на наковальне — за неимением оной, а на большом валуне, который с трудом допёр до кузницы. Но — лиха беда начало! Готовых печей было шесть, три уже были загружены, так что в следующие два дня я наконец выковал себе (расколов три валуна в процессе работы) кривенькую, но все-таки железную наковаленку весом около пуда.
На следующий день заправил три оставшиеся печи, глиняными трубами подвел к ним воздуходувку и безо всяких дополнительных ухищрений за два часа получил три полупудовых железных крицы. Сразу скажу — выкованный мною серп получился довольно кривенький, зубцы на нем я вообще топором нарубал. Но я этот серп положил в довольно герметичную глиняную плошку, заполненную углем, и сутки цементировал. Пока шла цементация, я отковал и косу — небольшую, но на вид вполне себе приличную.
Сосед-крестьянин, который увидел, с какой скоростью косой косится трава на сено, пришел в неописуемый восторг. Такой, что с пятого июля я наконец стал есть соленую кашу! Честно говоря, я уже и забывать стал, насколько подсоленная пища вкуснее просто вареной без соли рыбы.
У меня появился и помощник, точнее помощница — та самая девчонка, которая мне леску подарила. Было ей лет пятнадцать, Сойкой ее звали, и была она уже вдовой — муж ее погиб при набеге татар год назад. Не сказать что была она богатырский статей, но молотом стучала всяко посильнее меня. Впрочем, «за косу» все мужики в веске с удовольствием махали молотом: сена надо было на зиму много запасти, а руками много травы не нарвать. Кос оказывается еще вообще тут не существовало, траву косили либо ножами, либо серпами (у кого они были — а в вёске ни у кого и не было), либо просто руками рвали.
Кос я с мужиками наковал два десятка, и с двумя мужиками и помощницей отправился в Тулу на рынок. До Тулы было пятьдесят верст по дороге или сто десять по реке. Река, кстати, называлась Упа. Но поехали по дороге: быстрее. А я — спешил.
В Туле продали дюжину кос. Мужики обогатились безмерно. За одну косу давали четыре здоровенных мешка пшеницы, но мы взяли просом: его давали по шесть мешков, а кашу варить удобнее. Впрочем, в результате обогатились мы на двадцать четыре мешка, одну лошадь, один напильник и одно сверло миллиметров десяти. Интересным оказалось то, что «за торг» мы ничего не платили: торговую пошлину тут только с купцов брали, за «постоянное место», и только с торговавших за деньги. С тех же, кто меной занимается, ничего и не брали. Второе, что меня удивило — большое число татар на торгу. Однако мужики объяснили: граница же, Тульская засека. Пока войны нет, народ с обеих сторон в город торговать ездит.
А город ничего так, красивый. И Кремль, на Московский чем-то похож. Мне понравился. И купцы — честные. Один долго к косам приценялся, но покупать не стал, сказал что у него сейчас товара не хватит косу оплатить. Но если мы снова встретим тех, кто нам эти косы продал (происхождение кос мы рекламировать не стали), то он за пять кос через месяц двух коров дойных отдаст. Учтем, коровки нам не помешают.
На выезде из города мы были остановлены стрельцами.
— Боярин вас желает видеть!
Я хотел было заикнуться, что мы-то его видеть как раз не желаем и вообще спешим, но, взглянув на спутников, понял, что ни они, ни стрельцы меня точно не поймут. Впрочем, стрельцы именно сопровождали нас к боярину, а не конвоировали.
Боярин Шумской оказался низеньким толстым человечком лет, по виду, сорока с небольшим. Сидел он по простому, на крыльце, а перед ним лежали три косы и несколько топоров.
— Ну и где вы взяли эти топоры и эти, как их… косы, вот!
— Дык вот Димка отковал — немедленно ответил Пантелей, староста нашей вёски. Вот он — и показал на меня пальцем.
Боярин крайне недоверчиво посмотрел на меня, хмыкнул и задал второй вопрос:
— А железо где взяли?
— Так вот он же и сварил железо-то — снова показал на меня Пантелей.
— А кто ему помогал?
— Да никто! Хотя вон Сойка помогала, рыбу ему варила. — Он помолчал пару секунд и продолжил, не смея врать боярину — Ну и мужики ему ковать помогали. Но не за так, за ножи помогали, за косы! — добавил он, видимо считая что за «бесплатную» помощь он может получить порицание.
— Какие ножи?
Пантелей вытащил спрятанный за онучей нож и протянул боярину. Тот посмотрел, пощелкал по лезвию ногтем и сказал:
— Нож — себе забираю! Для государева дела! — и кинул Пантелею пару копеек. Вообще-то за одну копейку на торгу можно было два ножа купить, но ножа обыкновенных. Но тут Пантелей, набравшись храбрости (или жадности) сурово сказал:
— Две копейки за такой нож — мало! И десяти мало будет!
— И почему?
Пантелей взял из рук боярина нож, с сильным нажимом провел острием лезвия по лежащему перед боярином топору, оглянувшись, поднял с земли полешко толщиной сантиметров в пять и, поднатужившись, одним резом полешко переполовинил. Боярин осторожно взял нож из его рук и еще раз очень внимательно оглядел его. Проверил пальцем остроту лезвия, подумал немного. Сказал «ждите тут», поднялся и ушел внутрь своего терема. Через минут пять он вышел, протянул Пантелею серебряный талер, сказал одному из стрельцов:
— Проводишь его на торг, пусть поменяют ему на копейки и полушки, да без обману! А ты — он повернулся и показал пальцем на меня — поедешь со мной! Нынче же! Собирайтесь, мальцу тоже коня привести! — крикнул он стрельцам, стоящим в отдалении. — В Москву сейчас же едем!
В Москву мы выехали через час. Меня даже не спросили, умею ли я верхом ездить. И жестоко за это поплатились. Хотя правильнее было бы сказать, что поплатился как раз я: выяснив, что на лошади я держусь не лучше мешка с сеном, меня действительно просто засунули в мешок, который повесил за плечами один из стрельцов. Время от времени стрельцы менялись, я же покидал мешок лишь тогда, когда грозил стрельцам обмочиться прямо в мешке им на спину. И не сказать, что мой трюк удавался часто.
Чего-то мне резко расхотелось становиться боярином. Чувствуется, что подобные скачки — сто верст за пять часов — для бояр входит в обязательную программу и исполняются по меньшей мере дважды в месяц: ни стрельцы, ни сам боярин не выглядели уставшими когда уже в сумерках мы подъехали к Кремлю. Стрельцы вытащили меня из мешка и понесли за боярином, сам я уже передвигаться не мог.
Просты нынче нравы — через пять минут мы оказались перед царем, без никакого специального доклада. Правда стрелец перед дверями комнаты, в которую мы вошли, поинтересовался, по какому делу собственно. И ответ «по государеву» его вполне удовлетворил.
Царь оказался молодым парнишкой лет шестнадцати от роду. Честно говоря, я просто знал, что ему шестнадцать — но хочу лишь отметить, что выглядел он соответственно. Однако был он царем не только «по должности». Когда боярин ему что-то тихонько порассказал на ухо, Иван Васильевич повернулся ко мне и спросил:
— А ты кто будешь?
— Дмитрий Саквояжев меня зовут.
— Так уж и Саквояжев? И какого же ты роду боярин? Не слыхал я про таких…
Да уж, прокололся я. Фамилии-то тут одни бояре и носили. Но отступать-то некуда, позади Москва! И впереди Москва, и по боками. Так что будем позиционно обороняться.
- Саквояжевы из франкских баронов, что в британской колонии Канаде в Новом Свете обосновались. Мать моя — русская, да и сам я православный, а стало быть , тоже русский. Но волею Господа я один и остался, да и то злыми людьми разорен по малости и незнанию финансов, вот и бедствую.
— You say British. Do you?
— Yes, Your majesty, British colony Canada, to be exact.
- Your smalltalk sounds strange… but it’s good enough to understand. Do you have any other proof of your nobility?
— Послушай, Величество, ты хоть в своих землях, хоть где — встречал мальчонку десятилетнего, кто такой нож, или топор, или хоть косу сковать может? Я про качество говорю. У нас такой секрет каждому не доверят, только членам семьи. Не знаю, может на Руси каждому такие секреты рассказывают?
— Да уж, пожалуй что ты и прав. Если боярин правду сказал, а врать он не приучен, клинок твой по цене серебра на вес стоит, а то и поболее. Но ты их просто холопам делал, и не один. То есть тебе их делать и несложно, и недорого. Сколько же ты таких сделать-то можешь? Война у меня грядет, как обычно, оружие хорошее не помешает. Но не помешает, если оно у меня, а не у врагов. Что скажешь?
— А чего говорить-то? Я — тут, говорю, как слышишь, по-русски, православный, хвала матушке. На Руси и делать буду что умею, во славу оную. Могу и сам делать, вон, мужики мне помогают по возможности. А еще помощников дашь — много чего хорошего сделать смогу. Только одно скажу: пока лучше делать все там, где я уже делал. Там я и руду знаю, и прочее иное.
- Это радует. Ладно, езжай обратно в вёску свою. Теперь она тебе на кормление отдана. Людишек — дам, но и охрану дам. А через месяц ты мне такого качества десять бердышей привезешь, поговорим и о боярстве твоем.
— Нет, царь, так дело не пойдет. Мне не веска нужна, а все земли вокруг вески на двадцать верст. Не села, не людишки, которые уже под кем-то ходят, а земли непользованные, копать оттуда что надо и строить что потребуется. Это — раз. Два — приеду я к тебе не через месяц, а через шесть. И не десять бердышей привезу, а сотню, а то и больше. Для производства многое построить нужно, быстрее не успеть. А без того хороший я только нож сделаю, бердыш не получится. Соглашайся, не пожалеешь!
— Ну, как скажешь. Но от охраны не отказывайся, шлю с тобой полдюжины стрельцов. Езжай, встретимся в конце зимы.
В зиму веска ушла с дюжиной коров (половина, правда, стрелецкие были), дюжиной овец, тремя поросятами (редко тут свиней пока держали, да и от диких они мало отличались), двумя дюжинами огромных стогов сена. В каждом доме появилось и по паре-тройке кур — до моего приезда их всего в деревне пяток был.
А сейчас и к прежним семи избам добавилось еще десять. В шести жили стрельцы, с семьями конечно. А в четырех, сильно поменьше и похуже, жили почти двадцать парней, лет по шестнадцать — восемнадцать, заложников царских. И хозяйство при каждой избе было вполне приличным.
Вот что меня всегда удивляло в старых справочниках, так это численность домашней птицы в русско-имперском селе, не превышающая численность крупнорогой скотинки. Но, с другой стороны, курей сеном не покормишь, а на зерно и среди домочадцев претендентов немало.
А еще в моих закромах до снега скопилось тонны две железных криц. Да и для угля было отдельно выстроено четыре сарая-хранилища, заполненные под завязку: топоры односельчанам я делал только в обмен на уголек. Так что зима не прошла впустую.
В ноябре снег полностью укутал деревню и окружающие леса. Но, в отличие от десятков и сотен прочих деревень, жизнь в нашей вёске не замерла. К концу ноября, благодаря активной физической помощи мужиков, был, наконец, построен кузнечный молот с приводом от ветряка, а еще было закончено строительство новой лесопилки. Правильнее сказать — первой лесопилки: раньше лес тут никто не пилил, просто нечем было. Лесопилка получилась средней производительности, в день она выдавала при хорошем ветре пару кубометров досок. Но лиха беда начало — за зиму мужики запланировали напилить кубометров сто-сто пятьдесят, что при нынешних ценах, когда из целого ствола вытесывалась одна доска (редко — две), обеспечило бы прокормом все население деревни на пару-тройку лет.
После того как выпал снег, я приступил и к строительству шахты. Ее начали строить примерно в версте от поселка, а землю отвозили на санях на засеку. Кстати, сама засека шла непосредственно по «нашему» берегу Упы, точнее, это была вторая линия. Первая — шла в семи верстах южнее, как раз недалеко от места моего «внедрения», коим оказалось «боярское» село Крапивна. Оно-то и впрямь было большим, в Крапивне было почти двадцать дворов. Но, несмотря на географическую близость, добираться туда было очень не близко: прямых дорог в Засечной полосе не было. А после того, вёска вышла из подчинения Шумского, все создаваемое народом богатство народу — в моем лице — и принадлежало.
Как и стоящаяся шахта. Благодаря наличию пил в конце осени, еще до морозов была построена надшахтная изба с приличной печкой, чтобы особо не мерзнуть. А хоть и кованные, но довольно легкие и прочные железные лопаты и колодезные вороты на железной оси сделали процесс строительства шахты простым и приятным: первые десять метров шахты (шестиугольный ствол диаметром в три метра) мужики прошли всего за две недели. При этом прошли два не сильно тонких пласта болотной руды и ее запасы у меня сразу увеличились тонн на пять.
К Рождеству, когда шахта достигла глубины в двадцать метров, я закончил загрузку построенной мною постоянной плавильной печи. Высотой в пять метров и диаметром в метр она, по моим прикидкам, вполне могла давать приличный чугун. А чтобы каждый раз ее не ломать для доставания продукта, снизу я сделал затыкаемую глиной летку. Глина недалеко от деревни нашлась очень хорошая и даже вроде как огнеупорная: прежние печи вполне себе выдерживали процесс изготовления железа. Так что я надеялся, что и в этот раз выдержит. А еще я вылепил и тщательно просушил глиняную форму для нормальной наковальни. Поскольку объём плавки я себе представлял с трудом, то заодно (методом «выплавляемой модели») сделал два десятка форм для обычных чугунков, литра на три-четыре каждый.