Вошли в дом. Мария Федоровна подошла к крепкому, покрашенному в бурый цвет столу, открыла ящик и с любовью сунула в руки гостя обтрепанный клочок бумаги.
— Последнее Колино письмо. Пишет, что скоро экзамены… Наверное, уже и начались… Вроде бы первым будет математика.
— Математика — она сложная… — в пространство бросили бесцветные губы секретаря сельсовета. — Как влезешь в дебри разных формул, и поминай как звали… Это в наше время все было просто: здесь тебе плюс, а следующее действие — минус. А сейчас все усложнилось, запутано, словно стежки-дорожки на траве…
— Учится становится действительно сложней, — поддержала его Мария Федоровна. — Здесь тебе и синус, здесь тебе и косинус… А что они означают, ума не приложу. Да и зачем они нормальному человеку в жизни? Можно прожить и без них…
Константин Семенович нежно расправил крупно исписанный лист бумаги, и его глаза жадно впились в буквы. Но мысли продолжали вихриться в прежнем русле:
— Прожить-то можно… Да вот в институт без них не попадешь. Все завязано в один крепкий узел… Попробуй взять с ходу, кавалерийским наскоком — ничего не выйдет!
Тоненькие властные губы секретаря сельсовета клещом впились в сообщения Коли. У Марии Федоровны в груди зашевелился червячок: «Вот как любит собственного сына! Так зачастил к нам, что готов признать за родню… Нашему бы Митьке подобные чувства. Нет же, не дал бог ему ни ума, ни возвышенных мыслей. Эх, матрена-корень, не везет в жизни…»
— А Коля, смотрю, русским владеет на зависть! — сказал Константин Семенович, прочитав письмо. — Только в одном месте сделал промах, допустив орфографическую ошибку. По всей видимости, из него выйдет толк. Только с Толей что-то непонятное, — вдруг погрустнел его голос. — Пишет, что вроде бы все складывается удачно, хорошо, а меж строк улавливаешь неуверенность и большое беспокойство…
Секретарь из клетчатого пиджака вытащил скомканный платок и вытер потный лоб.
— Веришь ли, — с печалью в голосе продолжил гость, — по ночам пропал сон. Лежишь себе и смотришь в потолок, а мысли там, в Свердловске. Веером кружатся возле сына. Заглядывают в каждую щель, в формулы, постулаты, чтоб им было пусто. Во, какие настали времена! Думал, вырастут сыновья, легче станет жить. А здесь получается все наоборот…
— Большие дети — большие и хлопоты…
— Выходит так…
В мозговитой голове секретаря кружатся шальные мысли: «И чего же сынок не в меня пошел? Враз бы перепрыгнул институтский порог… А что получается на практике? Отставание, полное отставание… В сердце такое ощущение, будто Митькин хлопец имеет больше шансов на успех… Где же справедливость?»
Мария Федоровна метнулась в кухню и принесла здоровенную кружку медовухи:
— Жарко на улице… Не мешает вам, начальству, и горло промочить. Работы-то, небось, по горло?
— Работы-то хватает… Да что там работа в сравнении с моими мыслями? Они червью въелись в сердце — бульдозером не сиять!
— Еще рано горевать-то, — промолвила крестьянка, принимая уже пустую бандуру. — Авось, и проскочат…
— Может, я зря и тревожусь? Может, действительно, все обойдется… Но что-то в душе неспокойно. Вот в чем беда…
* * *
Толя, как и предчувствовал отец, споткнулся на письменной математике.
— Не повезло тебе, Толя… — с грустью сказал Аркадий, тоскливо поглядывая в окно. — Думал, вместе будем учиться, жить. А здесь, выходит, все полетело к чертям… И как же ты промахнулся? Ведь достаточно было применить всем известный метод сокращения, и ты — герой. Можно сказать, без пяти минут студент. Эх-х…
Вишневые губы Аркадия выражают крайнее недовольство, непонимание. «И чего он сглупил? Охламоном повел себя на экзамене. Думал, он более крепкий в бою…» И тут же его практическая мысль дает совет:
— А может, пока не поздно, перекинуться на другой факультет да заново пересдать экзамен?
— Не принимают документы… — отрешенно, вяло отвечают Толины синие губы. — Я хотел было попробовать сей вариант, да номер вышел пустой… Конкурентов нынче тьма, вот и не принимают на новый заход…
«Не повезло, так не повезло… А Коля, чувствуется, вроде бы и рад, что я срезан на подходе к заветному институту. Нахал!» И в Толе мгновенно просыпается ожесточенное недовольство товарищем. «Жеребец! Хвастун! Думает, раз сдал математику, значит, герой…» А через секунду хлопца уже жгут другие мысли: «Он-то наверняка поступит… Все село его будет уважать. А я как покажусь в деревне? Обсмеют, как пить дать обсмеют…»
— Думаю, — с печалью роняет Толя, — лучше будет, если останусь в Свердловске. В деревне с таким результатом мне стыдно показаться… Боюсь, что будут смеяться все, тыкая на меня пальцем. Вот если б устроиться на работу, хотя бы рублей на сто… И хватило бы! До армии работал бы, а там что бог даст. Обстановка сама подскажет, как жить дальше…
— Еще же и на работу не примут! — отчужденно говорит Аркадий, ногтями царапая окно. Там, за пыльноватым оконным стеклом, деревья грустно роняли свои листья, и казалось, слезами оплакивают Толину участь. — Не примут потому, что у тебя нет прописки. К тому же, ты еще несовершеннолетний. Вот эти два барьера и встанут на твоем пути в качестве китайской стены.
«Нужно было больше учить… — с болью стучит Толино сердце, а в груди его полыхает костер, — И чего бог послал на мою голову Дамоклов меч? Чем я провинился перед ним?»
— А что ты, собственно, нюни распустил? — сказал Коля голосом, в котором сквозило воодушевление, радость от собственных удач. — Нет, так нет. На «нет», как говорится, и суда нет… Значит, поступишь в техникум. Что касается института, — подал дельную мысль, — то у тебя еще все впереди! Тебе еще только семнадцать, а впереди — уйма времени для взятия высот. Главное, чтобы ты не пасовал и не ныл от первых же поражений, понял? Тем более, рана-то не смертельная. До свадьбы заживет, верно?
«Тебе хорошо об этом рассуждать, — с обидой подумал Толя, кинув на товарища презрительный взгляд. — А мне как быть? Еще неизвестно, как ты бы заговорил на моем месте… И чего мне в жизни так не везет?»
— Посмотрим… — неопределенно буркнул Толя, а в голове закружились отвратительные мысли: «Хотя бы ты, стервец, завалил химию… Легче было бы пережить неудачу. И в деревне бы поменьше злорадствовали на наш счет…»
— Ладно! — Аркадий махнул рукой. — Чему быть — того не миновать… Пошли в город…
Рослая фигура Толи с отросшими волосами на голове потянулась к двери, а Коля бухнулся на кровать: почему-то у него отпало желание слоняться по городу. Напротив, хотелось уединения. И помечтать о ней, о будущей студенческой жизни. И через миг в его сердце заселилось половодье чувств: то он себя представлял бородатым студентом, прошедшим через огонь и медные трубы, то из далекой тьмы птицей певчей проглядывали на него с густой просинью Валины глаза, в которых больше загадок и недомолвок, чем любви и радости за него, за Колю. Как она там, милая дивчина? Вспоминает ли его, Колю, у которого любовь, словно летнее солнце, разгорается все сильней?
За дверью, в коридоре, скрипнули шаги, и в комнату вошел Юра. Щеки его от скорой ходьбы полыхают огнем, и в них легко прочесть неудовлетворенность, недовольство собой. Коля понял все:
— Ты что, тоже завалил?
— Печально, но факт! От судьбы не уйдешь… Отхватил чудовищную «двойку». Думал, завалили зря, поскольку конкурс большой… Потребовал, чтобы подняли контрольные листы. А там сплошь и рядом красные чернила… В общем понял — труба дело. Против фактов не попрешь… Юзиком придется мотануть домой. Но, собственно, я сильно и не унываю: буду поступать на следующий год…
— Могут в армию забрать…
— Не заберут! — сказал, будто отрезал Юра. — У меня — порок сердца, стало быть «белый билет» в кармане. Кстати, — посветлел голос хлопца, — прочитаю тебе напоследок замечательный стишок…
— О чем?
— А ты послушай… — И Юра стал декламировать собственные стихи. О том, как воробей влюбился в лошадь и как они ворковали в тиши ночной. — Ну как? — плутоватые глаза юноши с любопытством вонзились в Колю.
— В принципе, неплохие, — произнес Коля после недолгого раздумья. — Но, на мой взгляд, стихи несколько простоватые, и пожалуй, банальные. А между тем, они должны быть пружинистыми, как щелчок кнута. И естественно, с большей долей поэзии, возвышенных чувств. А у тебя что?
— Как что? — обиделся парень. — Разве плохие стихи? Ты вот послушай еще раз: «Любовь всегда воспитывала чувства, и вот ее порывам поддался я…» Чувствуешь? «Поддался я…» Это значит, воробей, как и живой человек, по уши влез в любовь. У него трепещет сердце, чувства волною бороздят все тело…
В сей момент в комнате появился рослый и крепкий силуэт Миши. Поняв, в чем дело, он мгновенно включился в разговор.
— Если говорить про любовь, — отчеканили его самодовольные губы, — то лучше о любви парней к ослепительным девчатам… Кстати, Коля, у меня к тебе деловое предложение. Есть возможность познакомиться с моей двоюродной сестрой. Правда, она — не красотка, но и не африканский крокодил. Так что приведи себя в порядок, и в путь. Через часика полтора мы должны быть у нее…
— И где же она живет?
— Общежитие «Уралмаша»…
— Надеюсь, она не Маша с «Уралмаша»? — съехидничал Юра, тепло поглядывая на Колю. — А то парень, можно сказать, уже студент и возиться с барахлом ему не к лицу.
— Тебе-то что? — Миша встал в позу. — Ты пиши стихи о воробьях, и с тебя этого достаточно. А мы как-нибудь разберемся сами…
Юра промолчал. Он отошел в сторону и принял равнодушный вид, а после вдруг ни с того ни с сего шуганул во двор. Может, обиделся?
Коля шустро надел белую сорочку, помятый пиджак, руками поправил волосы.
— Я, собственно, и готов! — отрапортовал хлопец, собираясь прицепить сносные ботинки.
— Да нет, дорогой мой, ты еще далеко не готов, — остудил его пыл Миша. Он поднял со стола кусок разбитого зеркала и указательным пальцем постучал по стеклу. — Посмотри, на кого ты похож…
— А что такое? — не понял его Коля.
— Ты сейчас выглядишь, как деревенский увалень, усек? А между тем, можно сказать, ты уже студент. Стало быть, передовой человек… Тебе треба погладить сорочку, а то она выглядит так, будто ее только что вынули из забитого сундука. Это первое… Во-вторых, хорошенько проутюжь костюм. Да так, чтобы он был похож на натянутую струну. Запомни раз и навсегда: городские девушки предпочитают чистоту и порядок, да еще комфорт. Должен быть уровень, понял?
Коля невольно поплелся в бытовку, исполняя наказ товарища. Нет, барахлиться он не любил, и не в его характере носить фирменную одежду. Но что делать, коль назрели такие времена? «А может, зря я и согласился к девчатам? Но, с другой стороны, не сиднем же сидеть дома, да еще после бурного экзамена… Сниму первую пробу, а там посмотрим, какие они, городские фифы…»
— Как сейчас? — спросил Коля, когда вновь воротился в комнату и занозой встал перед Мишей.
— Уже кое-что… — туманно проронил товарищ, а сам подумал: «Еще забитая деревня! Много утечет воды, пока выйдешь на соответствующий уровень…» Но мысль вслух не высказал: зачем хлопца обижать? И он прибавил — Теперь уже можно появляться возле девчат…
— А ехать долго?
— Часика полтора.
— Ого! — подивился Коля. — Это когда же мы вернемся назад?
— Куда тебе спешить? Сегодня все равно не дотронешься до учебников, верно?
Коля промолчал. Он обулся и шагнул во двор, где все еще торжествовала жара.
Возле общаги хлопцы вдруг столкнулись с Геной.
— Это куда вы навострили лыжи? — удивленно взметнулись ввысь жидкие брови Гены, а шустрые его глаза обшарили ребят с головы до ног. — Надеюсь не в ЗАГС?
— К сестре! — был ответ.
— Здорово! — гаркнул парень, и тут же на его рыжеватом, загорелом лице расплылась улыбка. — Коля, надо полагать, уже жених, так? Между прочим, — язвительно заметил Гена, — твоя сестра, Миша, упадет, узрев степного орла… Шутка ли, сам Николай Дмитриевич соизволил посетить ее в собственной берлоге…
— Перестань, «Саратов», — миролюбиво проворковал Миша и дернул Колю за рукав. — Да ну его! Пускай хлопец учит химию, а у нас сегодня несколько другие задачи…
После длительных трясок в автобусах и трамвае ребята наконец вышли на потребную улицу. Вот и двухэтажное здание показалось вдали, вот и высокая стройная блондинка улыбчиво их встречает у входа. Комната общежития оказалась просторной.
— Садитесь! В ногах правды нет, — говорит им крепконогая дивчина и находит два довольно изношенных стула. — Как ваши дела? Экзамены, наверное, уже гудят во всю мощь?
— Впереди еще два…
— А чего не готовитесь?
— Сегодня вот один скинули с плеч… Можно сказать, справились с самым тяжелым, матерым предметом. Химию и сочинение, думаю, сдадим без особых проблем, поскольку преподаватели уже нажимать не будут — как ни говори, но конкурс уже нормализуется. — Миша глянул на обстановку в комнате: хотя и сверкала она чистотой, но модерновый уют, свойственный девчатам, здесь все же отсутствовал. — Кстати, — сказал юнец, сверкая глазами, — познакомься с моим другом. Звать его Коля. Между прочим, из великой Чувашии… Толковый парень! Явно метит в студенты…
— Ну что ж, очень приятно! — И Нина излучает обворожительную улыбку.
«Только жаль, что будущий студент слишком мал ростом. Пожалуй, я выше его на полголовы. В против ном случае могли бы и в кино зачастить…» И в бездонных очах молоденькой сестрички блеснула грусть. Вечно ей не везет в любви: то попадаются хитрые, себе на уме хлопцы, которые только и привыкли лапать девчат, то занозой пристают заводские гуляки, от которых пользы как от козла молока… Хрупкое сердце блондинки с тревогой бьется в ожидании чуда. И мыслится ей, что еще чуть-чуть, еще денек, и встретит она собственную судьбу, от которой не уйти и не спрятаться нигде.
Нина поправила новенькое темно-синее платье, и ее вишневые полные губы заговорили вновь.
— Ты же знаешь нашу Катю, — девушка кинула взгляд на Мишу.
— Ну и что?
— Влюбилась по уши… В заводского парня. Работает в механическом цехе… Каждый день встречаются, и каждый раз она домой приползает вместе с петухами. И где только она здоровье берет? Если б я поспала меньше семи часов в день, то на утро, наверное, и на работу-то вышла с грехом пополам…
— Это только кажется… — насмешливо произнес Миша. — С приходом любви пропадает и сон…
— А ты откуда знаешь? Может, на себе испытал подобные кренделя, а? — Лукавые глаза блондинки вперились в брата.
Миша лишь рассыпал смешок:
— Дурное дело — не хитрое. Что-что, а это уже знаешь с пятого класса. Это тебе не в институт поступать…
Возникла пауза. Через миг Нина, подобно соловью, снова оживилась:
— А что же наш гость молчит да молчит? Может быть, он разрисовал бы райскую жизнь в Чувашии?
Коля встрепенулся. «Какая там райская жизнь? — пронеслось в мозгу. — Сейчас завершается уборка, и с колхозных полей люди плетутся лишь к заходу солнца».
— Ничего особенного в том краю, — просто ответил хлопец. — Идет уборочная страда, и этим сказано все!
— Что все? — не поняла блондинка.
— Н-ну… — с заминкой проронил Коля. — Люди заняты делом. Веселятся только зимой, когда ядреный колос превращается в добротную муку…
— Выгоняют самогон?
— Бывает и так, — вяло, с явной неохотой буркнул Коля, а в голове зароились мысли: «Нет еще, я далеко не дорос до городских девчат. И что я болтаю про хлеб да муку? Нет, чтобы рассказать что-либо интересное и поэтичное про Чувашию, где в эту пору от спелого и породистого хмеля кружится голова. Видно, по этой части мозгов у меня еще нема…»
— Говорят, в Чувашии самогон хлещут аж флягами. Правда это или же люди как всегда привирают?
— Трепотня все это. Злые языки наводят тень на плетень… Ежели разобраться, люди там — как и везде. Есть и пьяницы, есть и трудяги. Но в основном люд трудолюбивый, привыкший вкалывать от зари до зари.
— Значит, если попадутся непьющие экземплярчики, — игриво бросила Нина, — с ними можно иметь дела…